В этом центре еврейского рабочего движения, где в 1905 г. по­лиция и войско дважды исполняли функцию избиения евреев, был подготовлен новый антиеврейский заговор. Случайный террористи­ческий акт, убийство полицмейстера неизвестным лицом, дал повод заговорщикам осуществить свой замысел. 1 (14) июня, во время цер­ковной процессии, откуда-то раздался провокаторский выстрел, и в толпе пущен был слух, что «анархисты-евреи стреляют в крестный ход». Тотчас разразился погром, в котором городской черни усерд­но помогали солдаты. От избиения евреев и грабежа их имущества перешли к резне. Зверски убивали мужчин и женщин, людей разру­бали в куски, вбивали гвозди в голову; солдаты расстреливали бегу­щих евреев на улицах, стреляли в окна домов. Восемьдесят убитых и сотни раненых были жертвами реакционной ярости. На другой день Государственной Думе было доложено о белостокской резне, и тут же, после горячих речей Левина, Родичева и других депутатов, было решено предъявить правительству срочный запрос и пору­чить парламентской комиссии расследовать дело на месте. В Бе­лосток немедленно выехали три депутата и по возвращении пред­ставили Думе отчет обо всех ужасах, виденных ими по свежим сле­дам. Этот правдивый отчет неопровержимо установил, что белостокское злодейство было тщательно подготовлено как контрре­волюционный акт и что беспощадно расстреливалось мирное ев­рейское население.

Под впечатлением новой резни дебатировался в Думе ответ пра­вительства на запрос об октябрьских погромах 1905 года. На объяс­нения министра внутренних дел Столыпина возражал бывший ки­шиневский губернатор, либеральный депутат Урусов. Бывший бю­рократ раскрыл скандальные тайны. Он рассказал о существовании тайной типографии при Департаменте полиции, где печатались «пат­риотические» прокламации, призывавшие к истреблению евреев; он цитировал слова заведовавшего делом жандармского офицера: «По­гром можно устроить какой угодно: и на десять человек и на десять тысяч...» Свою речь Урусов кончил словами: «Опасность не исчез­нет, пока на дела управления и на судьбы страны будут влиять люди, по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждениями погром­щики». Дума приняла формулу перехода к очередным делам, рез­ко осуждавшую политику правительства. Страстный характер носили прения в Думе по поводу доклада комиссии о последнем погроме в Белостоке. Правительство возмутило либеральную Думу своим лживым официальным сообщением, в котором евреи выстав­лялись виновниками погрома; всех поразила наглость высших воен­ных властей, выразивших в особом приказе благодарность войскам белостокского гарнизона за славную службу во время погрома», т. е. за расстрел евреев. Речи еврейских депутатов Якубсона (ездившего в составе парламентской делегации в Белосток), Винавера и Левина дали исход накипевшему гневу. Думский Мирабо, Родичев, пригвоз­дил к позорному столбу официальных виновников бойни. Дума при­няла формулу перехода, заклеймившую систему гнета и террора, ко­торая создала «беспримерное в истории культурных стран положе­ние»; резолюция требовала немедленного выхода министерства в от­ставку. Но царь решил дать отставку самой Думе. Через два дня (9/ 22 июля), когда депутаты явились к зданию Думы, оно оказалось за­пертым, а на дверях красовался царский манифест о роспуске Думы, которая «уклонилась в непринадлежащую ей область и занялась рас­следованием действий от нас поставленных властей». Следствием этого акта произвола было «Выборгское воззвание» всей парламен­тской оппозиции, призывавшее народ не платить податей и не да­вать солдат правительству, разогнавшему народных представителей. Под воззванием подписались также все еврейские депутаты, за что впоследствии поплатились тюремным заключением и лишением из­бирательных прав.

Революционный террор, затихший во время заседаний Думы, возобновился после ее разгона. Покушения на жизнь администра­тивных лиц (самым ужасным был взрыв бомбы на даче Столыпина, назначенного при роспуске Думы премьером), экспроприации, анар­хические рабочие стачки — стали обычными явлениями. На это правительство ответило чудовищными репрессиями: был учреж­ден военно-полевой суд, который в течение пяти месяцев (с сен­тября 1906 г.) подверг смертной казни свыше 1000 «политических преступников», в том числе и многих евреев. По отношению к ев­реям сверх того продолжалась и тактика провокации. Начальник охранной полиции в городе Седлеце, Тиханович, провоцировал погром (27-28 августа), жертвами которого были 30 убитых и 150 раненых евреев. Поводом послужили загадочные выстрелы, на­правленные на военный караул, после чего войска открыли бес­порядочную стрельбу на улицах и бомбардировали еврейские дома.

Несмотря на официальный рапорт другого агента местной охранки, жандармского ротмистра, что для погрома евреи не дали никакого повода и что это была только подготовленная военно-полицейская экзекуция, виновник ее Тиханович не только не был наказан, но еще получил от варшавского генерал-губернатора благодарность «за энергию и распорядительность».

В то время как местные власти так просто расправлялись с «ев­рейской революцией», центральное правительство пыталось ослабить ее некоторым смягчением еврейского бесправия. Правительство Сто­лыпина обещало «безотлагательно рассмотреть, какие ограничения, как вселяющие раздражение и явно отжившие, могут быть отменены немедленно и какие, касающиеся существа отношений еврейской на­родности к коренному населению, являются делом народной сове­сти и должны быть переданы в законодательные учреждения» (цир­куляр 24 августа 1906 г.). Но царь отказался утвердить это решение Совета Министров. Напрасно Столыпин убеждал Николая II в не­обходимости некоторых уступок в еврейском вопросе с целью «ус­покоить нереволюционную часть еврейства», напрасно указывал на неудобство создавшегося положения, при котором «общество и ев­рейство» будут вправе говорить: «Совет Министров единогласно выс­казался за отмену некоторых ограничений, но государь пожелал со­хранить их». Царственный тупоумец, ведший Россию к гибели, не соглашался на уступки. Молва гласила, будто он ответил: «Пока я царствую, не бывать в России равноправию евреев». Николай II все­цело находился тогда под влиянием так называемого «второго пра­вительства» придворных реакционных сановников, которые опира­лись на «Союз русского народа». Этот союз, занимавшийся специ­ально устройством еврейских погромов, был скоро признан в царс­кой грамоте «опорою трона».

Осталась еще надежда на новую Думу, которая должна была собраться в феврале 1907 года. Выборная кампания везде велась под давлением администрации и ее черных «союзников», стращавших евреев погромами в случае успеха еврейских кандидатов. Состав второй Думы получился ненормальный: усилились два крайних фланга — правый и левый, реакционеров и социалистов, а консти­туционно-демократический центр ослабел. От евреев прошли в Думу только три депутата, люди малоизвестные, так как депутаты первой Думы, привлеченные к суду за «Выборгское воззвание», не могли выс­тавить свои кандидатуры. Вся деятельность нового парламента про­текала в бесплодной борьбе левого и правого его крыльев. Еврейс­ким вопросом занимались только в «Комиссии о свободе совести». Правительство внесло законопроект об отмене всех вероисповедных ограничений, «кроме еврейских», а комиссия постановила исключить это изъятие для евреев и таким образом провести еврейское равно­правие под флагом свободы совести. Но и тут надежда не оправда­лась: вторая Дума скоро была распущена под предлогом раскрыто­го заговора ее социал-демократической фракции. Совершился госу­дарственный переворот 3 (16) июня 1907 года: прежний избиратель­ный закон, дававший возможность представительства демократичес­ким элементам и угнетенным нациям, был изменен так, чтобы в Го­сударственной Думе было обеспечено консервативное большинство из дворян и духовенства. Началась эпоха новой реакции, направлен­ной против всех завоеваний революции.

В то время как в России юдофобия усиливалась в борьбе ожес­точившегося царизма с освободительным движением, в Германии замечалась убыль воинствующего антисемитизма. В последние два десятилетия XIX века западный антисемитизм пережил свою бурную юность, а в начале нового века вступил в полосу степенной зрелости. Уличный антисемитизм уже мало кого привлекал. Это обменялось не ослаблением юдофобских чувств в немецком обществе, а напро­тив — склонностью к более серьезному и целесообразному их прояв­лению. Антисемитизм ушел с шумной поверхности жизни в глубь ее и там продолжал свое разрушительное дело. В консервативных кру­гах общества он в такой «корректной» форме считался признаком хорошего тона. «В сущности, всякий порядочный человек есть анти­семит», — говорил один из лидеров консервативной партии. Кон­серваторы простили антисемитизму грех его юности, игру в социа­лизм, и сделали его орудием своей сословной политики: юнкерской, феодально-аграрной, капиталистической. По этому пути легальной борьбы с еврейством шли и реакционные правительства Германии, в особенности Пруссии. Министры не только фактически нарушали обеспеченное конституцией гражданское равноправие евреев, но даже не стеснялись, в ответах на запросы оппозиции, заявлять с трибуны рейхстага, что так и должно быть, ибо если государство признало формальное равноправие евреев, то христианское общество еще не признало их гражданской равноценности.