На том же съезде Бунд принял резолюцию о своих отношениях к общероссийской партии: «Представляя себе Российскую социал-демократическую рабочую партию как федеративное соединение со­циал-демократических партий всех наций, населяющих Российское государство, съезд постановил, чтобы Бунд, как представитель ев­рейского пролетариата, вступил в нее как федеративная часть». Это решение, как и само признание еврейской национальности, вызвало крайнее недовольство среди вождей российской партии, которых ее ассимилированные еврейские члены уверяли, что нет никакой «ев­рейской нации». В партийном органе «Искра» шла бесконечная по­лемика по поводу «сепаратизма» Бунда. Глава левого крыла партии Ленин, впоследствии знаменитый диктатор, выступил с резкой ста­тьей против федеративных притязаний еврейских социалистов. «Со­вершенно несостоятельная идея об особом еврейском народе, — пи­сал он, — реакционна по своему политическому значению. Во всей Европе падение средневековья и развитие политической свободы шли рука об руку с политической эмансипацией евреев, с переходом их от жаргона к языку того народа, среди которого они живут, и вообще несомненным прогрессом ассимиляции их с окружающим населени­ем... Еврейский вопрос стоит именно так: ассимиляция или обособ­ленность. Идея еврейской национальности противоречит интересам еврейского пролетариата». Столь же усердно полемизировал с Бун­дом во имя пролетарской ассимиляции Ю. Мартов (Цедербаум). Эта полемика велась накануне исторического съезда в Лондоне (летом 1903 г.), на котором Российская социал-демократическая партия рас­кололась на большевиков и меньшевиков. Характерно, что наибо­лее видные еврейские социалисты остались в группе меньшевиков (лидеры ее Мартов, Дан-Гурвич и Троцкий-Бронштейн, лишь позже перешедший к большевикам), между тем как возглавленная Лениным группа большевиков имела в своих рядах лишь немногих и второсте­пенных еврейских членов.

На этом же съезде российской партии произошел раскол между нею и автономною группою Бунда. Подавляющим большинством голосов съезд отверг предложение о национально-федеративной орга­низации партии и о широкой автономии Бунда; вследствие этого бундовские делегаты ушли из съезда и Бунд вышел из состава Рос­сийской социал-демократической партии. Еврейские рабочие «чер­ты оседлости» и ее близкие к народу вожди остались в Бунде как са­мостоятельной организации, а ассимилированная интеллигенция предпочла числиться в российской партии. События следующих го­дов — политические погромы, с одной стороны, и революция 1905 года с другой — заставили Бунд вернуться в общую партию (1906), но вместе с тем ему пришлось определить свою национальную про­грамму: в 1905 году, когда все еврейские партии выставили требова­ние национальных прав, Бунд принял решение о требовании ограни­ченной «национально-культурной автономии» только в смысле при­знания прав еврейского народного языка в школе и в публичных уч­реждениях.

Таким образом, постепенно национализировалась и та идеоло­гия, которая по марксистской догме была враждебна национально­му принципу. Это объяснялось новыми веяниями среди западной социал-демократии, особенно в Австрии. Конгресс австрийских со­циал-демократов в Брюнне (1899), стремясь развязать узел националь­ного вопроса в пестрой монархии, признал вполне законными авто­номистские стремления национальных меньшинств, рассеянных сре­ди территориальных наций. Австрийский социалист Шпрингер (Рен­нер) развил свою теорию «персональной автономии» для таких экс­территориальных народностей, сводящейся, в сущности, к тому типу общинного самоуправления, который давно установился в еврейс­кой диаспоре. Это общее стремление сочетать социализм с нацио­нально-освободительным движением нашло живой отклик среди си­онистов и автономистов. Между 1901 и 1905 годами возникли три таких идейных направления в различных кружках, постепенно фор­мировавшихся в партии или фракции: 1) «Поалэ-Цион» (Рабочие Си­она), мечтавшие об идеальном сочетании национализма и социализ­ма в строящейся свободной Палестине и считавшие культурную ра­боту в голусе лишь временной задачей на пути к этому высшему иде­алу; наиболее последовательным из их теоретиков был молодой Бер Борохов из Екатеринослава; 2) «Сионисты-социалисты», которые сначала выработали очень радикальную теорию: истинный социа­лизм среди евреев может быть осуществлен только на особой нацио­нальной территории, ибо в диаспоре еврейские массы, вытесняемые из крупной индустрии, не могут «пролетаризоваться» и вести пра­вильную классовую борьбу; 3) группа «Возрождения», которая ото­двигала на дальний план идеал территориализма и считала ближай­шей задачей борьбу за максимум национальной автономии в диас­поре. Эта последняя группа организовалась после революции 1905 года в Еврейскую социалистическую партию; члены ее назывались также «сеймистами», так как в их программе национальной автоно­мии был пункт о еврейском сейме, как центральном органе самоуп­равления общин. Главным идеологом этой группы был талантли­вый публицист Хаим Житловский, писавший преимуществен­но на народном языке и имевший наибольшие заслуги в деле про­паганды еврейской национальной идеи в социалистических кру­гах[23]. Всем этим группам или просто идейным направлениям предстояли еще различные превращения под влиянием переворо­тов первых десятилетий XX века, как будет изложено в следую­щих главах.

С национально-политическим движением был связан литератур­ный ренессанс, давший особенно богатые плоды в России. Если в середине XIX века такой ренессанс был вызван просветительным движением «гаскалы», то к концу века направляющей силой в ли­тературе стала идея национального возрождения. Новый путь шел теперь от гуманизации к национализации, или, точнее, к синтезу обеих. Этот процесс, начавшийся еще в 80-х годах (выше, § 22), созрел к концу следующего десятилетия. Сближение интеллиген­ции с народом сказалось прежде всего в том, что литература на обоих еврейских языках, иврите и идише, европеизировалась, а ли­тература на русском языке национализировалась по своему духу. Совершенствовались и формы обоих еврейских языков, и усили­валось оригинальное творчество как в поэзии, так и в идеологи­ческой публицистике.

Оживилась прежде всего периодическая печать. К началу 90-х годов прежние еженедельники на древнееврейском языке преобразо­вались в ежедневные политические газеты европейского типа («Гамелиц» в Петербурге и «Гацефира» в Варшаве). Через несколько лет научно-литературные сборники, выходившие раз в год, уступают место более живому, откликавшемуся на вопросы дня, ежемесячно­му журналу «Гашилоах», выходившему с 1896 года под редакцией Ахад-Гаама в Одессе (с 1903 года редактировался И. Клаузнером). Этот журнал имел большое влияние на миросозерцание молодежи на рубеже двух веков. Литература на народном языке, прежде скромно ютившаяся в ежегодниках, получила свой живой еженедель­ный орган («Der Jud» в Варшаве, 1899-1902) и наконец свою пер­вую ежедневную газету («Der Fraid» в Петербурге, с 1903 года), за которою последовал ряд новых бойких газет в Варшаве и других цен­трах «черты оседлости». Прежний боевой орган эмансипации «Вос­ход» (еженедельник и ежемесячник) все более приближался к нацио­нальному направлению, а другой петербургский еженедельник на рус­ском языке «Будущность» (1899-1903) — к сионизму. Но гегемония явно переходила от этой интеллигентской литературы к той, кото­рая непосредственно влияла на массового читателя при помощи древ­него книжного языка и живой народной речи.

В идейной публицистике царил тогда Ахад-Гаам, система кото­рого изложена выше (§ 36). Он чутко откликался на волнующие воп­росы дня и на вечные проблемы иудаизма, или, точнее, — связывал те и другие в одно органическое целое, в цепь эволюции. Эти откли­ки, собранные в трех томах его книги «На перекрестке дорог» («Al paraschat derachim», 1895 -1904), находили путь к уму и сердцу того читателя, который стоял на распутье и не знал, куда идти: по пути прежнего одностороннего «просвещения» или нового синтеза гума­низма и национализма. В журналистике первое место занимал редак­тор варшавской «Гацефира» Нахум Соколов, примкнувший пос­ле некоторых колебаний к политическому сионизму. Целое поко­ление читателей в глухих местах Польши и Литвы воспиталось на его статьях, где европейское и еврейское сочеталось в удивитель­ной гармонии. В литературной критике представителем модерниз­ма был Давид Фришман (1864-1922), который в своих крити­ческих отзывах преподавал еврейскому читателю правила эстети­ки («Tohu wa’bohu», Варшава, 1885: «Michtavim al dvar ha’safrut», 1898). В переводных и оригинальных рассказах и поэмах Фриш­ман также много сделал для усовершенствования нового стиля древнего языка. Особняком стоит в еврейской литературе Миха-Иосиф Бердичевский (1865-1921). Его жизненный путь от родины Бешта в Подолии до Бреславля и Берлина вызвал в его душе кризис, подобный пережитому Соломоном Маймоном. Уче­ние Ницше вызвало в бывшем хасиде и талмудисте бунт человека против еврея, индивида против коллектива. Бердичевский возму­щался гипертрофией духовности, книжности в еврейской культу­ре и страстно полемизировал против «духовного сионизма» Ахад-Гаама. В своих исканиях он нашел какой-то мост между ницшеан­ством и мистицизмом. В своих рассказах из хасидского быта он с тоскою рисует примитивную цельность хасидской психики, как контраст к душевной разорванности современного интеллигента[24]. В последние годы жизни Бердичевский нашел успокоение в волшеб­ном царстве Агады, Мидраша и старой мистической литературы. Он подверг их легенды поэтической обработке и преподнес их читаю­щей по-немецки публике под псевдонимом Бин-Горион («Die Sagen der Juden», «Der Born Judas», 1913-1916).