Экзальтированный мистик XVI века был сожжен на костре инквизи­ции; Герцль сгорел на жертвеннике, им же для себя воздвигнутом, в огне политической борьбы. С ним кончилась героическая эпоха сио­низма, одна из красивейших в истории еврейских мессианских дви­жений. Если б Герцль дожил до эпохи после мировой войны, до Бальфуровской декларации, английского мандата на Палестину и арабс­кого террора, он мег бы поверить, что его утопия становится реаль­ностью, но он едва ли мог бы признать, что предлагаемое ныне Анг­лией миниатюрное еврейское государство соответствует идеалу, на­рисованному им когда-то в «Еврейском государстве» и в утопичес­ком романе «Altneuland.

Политический сионизм не давал ответа на национальную про­блему во всей ее широте. Будучи по рождению продуктом реакции против антисемитизма, стремясь утолить боль оскорбленного еврей­ского сердца, он обладал всеми свойствами доктрины по существу мессианской, рассчитанной только на субъективные силы веры и воли. «Если вы захотите, это не будет сказкой», — говорил Герцль, веривший, что при чрезвычайном напряжении народной воли мож­но превратить сказку еврейского государства в действительность. На вопрос, что будет с еврейством, если внешние препятствия и чужая воля не будут преодолены силою народной веры и воли, политичес­кий сионизм не давал ответа. Исторически мыслящие умы не могли мириться с этим условным национализмом, противоречащим опыту двух тысяч лет: вы будете нацией только в Сионе, а в диаспоре вы обречены на растворение в окружающем мире. Действительное ре­шение еврейской проблемы должно было основываться не на впе­чатлениях одной эпохи, лично пережитой данным поколением, а на историческом опыте всех веков. Нужно было углубить и расширить проблему, включить ее в цепь исторической эволюции. В этом отно­шении первым коррективом к политическому сионизму явился ду­ховный или культурный сионизм Ахад-Гаама.

Ахад-Гаам (Ашер Гинцберг, 1856-1927) начал свою деятель­ность в промежуток времени между появлением палестинофильства и политического сионизма. Выйдя из хасидских кругов Украины и пройдя весь круг еврейских знаний, он дополнил их общеевропейс­кими знаниями и был приверженцем научной философии эволюцио­низма. В 80-х годах он поселился в Одессе и близко сошелся с первы­ми идеологами палестинофильства Лилиенблюмом и Пинскером. Он примкнул к организации «Ховеве Цион», но очень скоро проложил свой путь в национальном движении. В 1889 г. он под псевдонимом «Ахад-Гаам» (Один из народа) выступил в газете «Га-мелиц» со ста­тьей, в которой доказывал, что палестинофильство шло до сих пор «не тем путем» (статья так и озаглавлена: «Lo ze haderech»), каким следовало идти. Недостаточно провозгласить лозунг заселения родной земли и ждать спасения от отдельных групп колонистов и их покровителей, а необходимо превратить это в живое стремле­ние всего народа, возбуждая в нем волю к возрождению вообще. Прежде чем приготовить страну для народа, нужно приготовить народ для страны, для свободной национальной жизни. Мысль о необходимости развития национального самосознания через па­лестинский идеал лежала в основании образовавшегося в Одессе, под главенством Ахад-Гаама, кружка «Сыны Моисея» («Бне-Моше»). Этот кружок, развившийся потом в небольшую лигу масонского типа, имел свои ложи в разных местах (1889-1897). В программе лиги гово­рилось: «История евреев во время рассеяния, особенно в после­днее столетие, доказала, что мы не можем жить среди чужих наро­дов одновременно как люди и члены особой нации, участвовать во всех областях гражданской жизни и оставаться народом само­бытным по воззрениям и нравам. Горе нам и в плохие и в хорошие времена! Бедствия портят наш человеческий характер, а благопо­лучие — наш национальный дух; первые внушают другим презре­ние к нам, а второе внушает нам самим презрение к собственной нации. Перед нами путь жизни и путь смерти. Чтобы жить, мы должны строить себе особое жилище в надежном месте, в родной стране. Но прежде всего наша лига должна завоевать сердца лю­дей путем морального воздействия: она должна расширить поня­тие национальности и превратить его в возвышенный нравствен­ный идеал».

Лига «Бне-Моше», призванная подготовить поколение пусты­ни для вступления в Обетованную Землю, проявила слабую деятель­ность, но творец ее работал неустанно, все более совершенствуя свою национальную программу. Влияние Ахад-Гаама усилилось после краха панической колонизации 1891 года (§31), когда он своей «Прав­дою из Палестины» открыл обществу глаза на бесцельность ин­дивидуальной колонизации, могущей только повредить народно­му идеалу. Национальное обновление не столько в Сионе, сколь­ко через Сион — становится догмою Ахад-Гаама. В статье о Пинскере он связывает свою доктрину с идеей «Автоэмансипации» сле­дующим образом: Пинскер, призывавший вначале к образованию «надежного убежища» для еврейства на какой угодно свободной тер­ритории, был потом вовлечен в дело колонизации Палестины, но под конец жизни убедился, что и таким способом нельзя достигнуть со­бирания диаспоры, и незадолго до смерти склонился к мысли, что в Палестине можно создать только небольшой культурный центр на­ции. Ахад-Гаам развил эту смутную идею Пинскера в ясную форму­лу. «Национальный центр должен быть надежным убежищем не для евреев, а для иудаизма. Влияние такого центра на все точки окруж­ности будет обновлять национальный дух и укреплять в сердцах на­циональное чувство». Все сводится таким образом к «перемещению центра» или к созданию пункта притяжения, куда направлялись бы все центростремительные силы нации.

В этих тезисах, получивших историко-философское обоснова­ние в серии «Фрагментов» («Perurim») Ахад-Гаама, дается, в сущно­сти, новая эволюционная теория еврейского мессианизма. Древний политический мессианизм превратился в средние века в мистический и стал мертвою догмою пассивного ожидания; Герцль хотел воскре­сить в нем политический элемент в модернизованной форме, возла­гая надежды на внешний дипломатический акт, который произведет революцию в еврейской истории; Ахад-Гаам в такую революцию не верит и допускает возможность обновления только путем духовной эволюции. Мистика ортодоксов и утопия новых политиков усту­пают у него место научному методу. Сила его доктрины заключа­ется в диагнозе болезни века, более глубоком, чем диагноз, сде­ланный в эффектных конгрессных речах Макса Нордау. Ахад-Гаам еще раньше изобразил психологию ассимиляции в своей статье «Рабство в свободе» (1891). Эмансипированные западные евреи, считающие себя свободными гражданами, являются, в сущности, рабами, ибо в процессе ассимиляции они порабощают народам-хозяевам свою народную индивидуальность. Они отрицают свою на­циональность и связь с Сионом из опасения, что их заподозрят в не­достатке гражданского чувства или местного патриотизма. Отвер­гая идею национального возрождения, ассимиляторы носятся с тео­рией возрождения человечества через еврейство: евреи должны оста­ваться рассеянными среди народов мира для того, чтобы выполнить свою миссию — распространить в мире чистый монотеизм. Эта тео­рия, по мнению Ахад-Гаама, вытекает также из самоунижения асси­милированных евреев, считающих себя годными только в качестве орудия усовершенствования других народов. (В действительности теория миссии была только суррогатом догмы мессии, в смысле мессианской роли еврейства для спасения человечества.)

Черты духовного сионизма выяснялись все более по мере того, как росло движение сионизма политического. Из своих личных на­блюдений на первом Базельском конгрессе, где он присутствовал как гость, Ахад-Гаам вынес то же гнетущее впечатление, какое несколь­кими годами раньше вынес из колонизационной горячки в Палести­не, кончившейся крахом. В западном движении он видел увлечение дипломатией, возбуждение несбыточных надежд, которое должно привести к разочарованию. В ликующий хор славословий по адресу венского мессии ворвался резким диссонансом предостерегающий голос Ахад-Гаама: «Спасение еврейства придет через пророков, а не через дипломатов». «Горька правда, — пишет он после первого кон­гресса, — но оно все-таки лучше легковерия. Мы должны сознаться, что собирание рассеянного народа в одном пункте — дело сверхъес­тественное. Естественным путем мы, может быть, когда-нибудь дой­дем до основания еврейского государства; возможно, что евреи со временем размножатся в Палестине и заполнят ее, но ведь и тогда большинство нации останется рассеянным и раздробленным в чужих странах. Собрать же наших заброшенных братьев со всех концов зем­ли может обещать только религия, полагающаяся на чудесное избав­ление. Если так, если еврейское государство и прекращение диаспо­ры не одно и то же, если все сводится к водворению лишь неболь­шой части народа в Палестине, то каким образом сионизм устра­нит материальное горе еврейства?» Что же касается морального горя, о котором говорил Нордау на конгрессе, то оно разно пони­мается в Западной Европе и Восточной. На Западе это — горе ас­симилированных, пораженных реакцией антисемитизма и страда­ющих от обиды отвергнутой любви; на Востоке же начинают по­нимать, что горе еврейства скрывается гораздо глубже: в необхо­димости подчинять свою национальную культуру десяткам чужих культур, по числу стран диаспоры, вследствие чего народ теряет свое лицо и становится многоликим. На Западе знают горе евреев («zarat hajehudim), от которого ищут спасения в еврейском государстве; на Востоке сознают горе еврейства («zarat hajahadut»), от которого можно отчасти избавиться путем воссоздания духовно-культурного центра в Палестине, хотя бы для некоторой части народа. Палестинофильство не менее, чем сионизм (политический), лелеет идеал ев­рейского государства и верит в возможность его осуществления в бу­дущем, но сионизм ищет в нем спасения от бедствий, ищет покоя и политического почета, между тем как палестинофильство видит в нем только надежное убежище для иудаизма, культурный узел для укреп­ления народного единства. Сионизм поэтому начинает свою работу с политической пропаганды, а палестинофильство с национальной культуры».