То, что творилось в Кишиневе перед Пасхой 1903 года, носило следы кипучей работы тайной организации, подготовлявшей какой-то адский план. Преступная организация гнездилась в местном рус­ском клубе, где собирались преимущественно губернские чиновни­ки. По городу разбрасывались печатные листки, в которых говори­лось, что царским указом разрешено учинить кровавую расправу над евреями в течение трех дней христианской Пасхи. Тщательно подго­товленный пожар вспыхнул в условленный момент, в воскресенье 6 (19) апреля, в первый день православной Пасхи и предпоследний день еврейской. В полдень, когда зазвонили церковные колокола, банды мещан и мастеровых, как бы по сигналу, рассыпались по городу и стали разрушать еврейские квартиры и магазины. Полиция и рас­ставленные на улице войсковые части не разгоняли толпу громил, а только изредка кого-нибудь арестовывали и отправляли в полицейс­кий участок, откуда его скоро отпускали. Это укрепило в толпе убеж­дение в верности слухов о «разрешении бить жидов». По улицам дви­галась огромная толпа пьяной черни; в воздухе стоял клич: бей жи­дов! С вечера пошла полоса убийств. Разбойники, вооруженные ду­бинками, топорами и ножами, убивали евреев в домах и на улицах. Но и тут власти молчали; зато когда в одном месте группа евреев, вооружившись палками, пыталась отогнать злодеев, полиция обе­зоружила защитников. В 10 часов вечера погром остановился; но­чью в главном штабе погромщиков совещались о дальнейшем пла­не военных действий, и было решено дать полную волю громи­лам. В течение всего дня 7 (20) апреля в Кишиневе шла резня. Ев­реев убивали целыми семьями, многих не добивали и оставляли корчиться в предсмертных конвульсиях; некоторым вбивали гвозди в голову или выкалывали глаза: малых детей сбрасывали с верхних этажей на мостовую, женщинам отрезали груди. Многие женщины были изнасилованы. Пьяные банды врывались в синагоги и рвали в куски, топтали и грязнили священные свитки Торы. В одной синаго­ге старый шамес (служитель), одетый в молитвенную ризу, своею грудью заслонил от осквернителей ковчег со свитками, и был убит у дверей святыни.

Бессарабский губернатор фон Раабен, которого еврейская де­путация просила о защите со стороны армии, ответил, что ждет рас­поряжений из Петербурга. Только к вечеру такое распоряжение по­лучилось в телеграмме министра Плеве, и тотчас на улицах появи­лись большие отряды войска, готовые стрелять в погромщиков. Толпа увидела, что срок милости кончился, и немедленно рассеялась. Толь­ко на окраинах города, куда войска еще не поспели, резня и грабеж продолжались до поздней ночи. К утру третьего дня Пасхи погром прекратился. Жертвами его были: 45 убитых евреев, 86 тяжелора­неных, до 500 легкораненых, 1500 домов и магазинов были разру­шены или разграблены. Пострадала больше всего бедная часть населения, так как богатые семьи часто за крупные деньги поку­пали охрану полиции, которая не допускала громил к их домам. На громадное количество еврейских жертв насчитывалось всего двое убитых христиан.

Крик ужаса раздался в России и за границей, когда пришли ве­сти о кишиневской резке. Либеральные газеты резко протестовали против позорных деяний, совершенных при попустительстве власти. Плеве поспешил закрыть рот печати жестокими цензурными репрес­сиями. Всей русской прессе правительство навязывало лживую вер­сию своего официального сообщения, в котором организованный погром был представлен как результат случайной праздничной дра­ки, где зачинщиками были евреи. Но в заграничной прессе появи­лись страшные разоблачения. Лондонская «Times» опубликовала ко­пию секретного письма Плеве на имя бессарабского губернатора, где за две недели до погрома губернатору предписывалось в случае антиеврейских «беспорядков» не прибегать к оружию, дабы не возбу­дить враждебных чувств к правительству в русском населении, еще не затронутом революционной пропагандой. Газеты Европы и Америки были полны сообщениями об ужасах Кишинева. Запад­ные евреи собирали миллионные пожертвования в пользу постра­давших, и в этом был их косвенный политический протест. В России прозвучало лишь несколько одиноких протестов (Толстой, Королен­ко и др.). По рукам ходили списки послания Льва Толстого, незадол­го до того отлученного от православной церкви. «После первых све­дений в газетах, — писал Толстой, — я понял весь ужас того, что произошло, и испытал одновременно острое чувство жалости к не­винным жертвам жестокости населения, изумление перед зверства­ми всех этих так называемых христиан, отвращение к этим так назы­ваемым культурным людям, которые подстрекали толпу и сочувство­вали ее действиям. В особенности я почувствовал ужас перед глав­ным виновником — нашим правительством с его духовенством, ко­торое будит в народе зверские чувства и фанатизм, и с его бандой чиновников-разбойников. Кишиневское преступление — это только прямое следствие той пропаганды лжи и насилия, которую русское правительство ведет с такой энергией».

Глубоко потрясено было катастрофою русское еврейство. Сме­шанное чувство гнева и стыда овладело еврейским обществом: гнев на виновников бойни, стыд за братьев, дававших себя убивать без сопротивления, без серьезных попыток самообороны против людей-зверей. Поэт Фруг в стихотворении на народном языке излил свою скорбь по поводу физического бессилия нации и взывал к доброму еврейскому сердцу о помощи несчастным:

Бялик выразил чувство национального негодования с необы­чайною силою в «Сказании о Немирове» («Massa Nemirow» — так была первоначально названа по цензурным мотивам поэма, действи­тельное название которой было «В городе резни»). Это — сплошной вопль против народа-смиренника. Бог говорит пророку:

Поэт угадал душевное настроение народа, в котором кишинев­ский погром пробудил чувство мести и борьбы. Революционное на­строение молодежи сильно поднялось. Всех охватил порыв к орга­низации самообороны. Немедленно после катастрофы 6-7 апреля кружки самообороны стали формироваться в разных местах Украи­ны и Литвы. Плеве узнал об этих приготовлениях и смутился: уви­дел, что кровавая расправа, предпринятая с целью запугать еврейс­ких революционеров, приводит к обратным результатам. В цирку­ляре к губернаторам министр поспешил уведомить, что «никакие кружки самообороны терпимы быть не должны» и что власти обяза­ны принимать меры «к предупреждению насилий и подавлению бес­порядков». Как показали позднейшие события, второй пункт нигде не соблюдался, но зато первый исполнялся с неумолимою жестокос­тью: при дальнейших погромах войска прежде всего расстреливали отряд еврейской самообороны.

Боль и стыд за дни Кишинева вооружили руку юноши-идеалис­та, Пинхаса Дашевского, против ближайшего виновника резни, Крушевана. Студент Киевского политехникума, сионист-социалист, Дашевский приехал в Петербург, где тогда находился Крушеван, с це­лью отомстить мерзкому наемнику юдофобии, который зажег киши­невский пожар и еще продолжал свое преступное дело (в это время он при поддержке Плеве издавал в Петербурге юдофобский листок «Знамя»), 17 июня Дашевский в центре столицы, на Невском про­спекте, напал на Крушевана и ножом нанес ему рану в шею. Рана оказалась настолько легкою, что пострадавший, отказавшись от ско­рой помощи в ближайшей еврейской аптеке, отправился домой, но Дашевского задержали и предали суду. На предварительном следствии он прямо заявил, что хотел убить Крушевана, чтобы ото­мстить за кишиневскую бойню. Дело разбиралось в окружном суде при закрытых дверях. Суд приговорил обвиняемого к тяжкому наказанию: к пятилетним принудительным работам в арестантских ротах. Кассационную жадобу защиты (Оскара Грузенберга) Сенат оставил без последствий. Юноша, выразивший в безумном порыве священный гнев народа-мученика, пошел в оковах в среду уголов­ных преступников, а подстрекатель к массовым убийствам продол­жал свое дело под покровительством высшей власти.