В отношениях центрального правительства к событиям на юге была заметна нерешительность. В Петербурге были очень озабочены вопросом, не является ли это народное движение результатом пропаганды революционеров, которые направляют его сначала против евреев, как преимущественно торгового класса, с тем чтобы скоро обратить возбужденные народные страсти против русского купечества, чиновничества и дворянства. Это опасение нашло свое выражение в программном циркуляре нового министра внутренних дел, графа Николая Игнатьева, от 6 мая 1881 года. Объявляя, что главную задачу правительства составляет ныне «искоренение крамолы», т. е. борьба с революционным движением, министр связывает с этим новое антиеврейское движение в следующей многозначительной фразе: «Движение против евреев, проявившееся в последние дни на юге, представило печальный пример того, как люди, преданные престолу и отечеству, поддаваясь внушениям злонамеренных лиц, разжигающих дурные страсти в народной массе, впадают в своеволие и самоуправство и действуют, сами того не понимая, согласно замыслам крамольников». Тут намекалось на распространение ложного царского указа, призывающего бить евреев, который подействовал на «преданных престолу людей», но, вероятно, был сфабрикован «согласно замыслам крамольников».
Через пять дней после издания двусмысленного циркуляра хитрого дипломата Игнатьева депутация от еврейской общины в Петербурге представилась Александру III в Гатчинском дворце, где он прятался от террористов. Депутация хотела услышать от самого царя слово осуждения погромам и затем опубликовать его для успокоения взволнованного еврейского населения, с одной стороны, и для опровержения опасной лжи о погромном царском указе — с другой. Но и от царя они услышали тот же двусмысленный ответ или, точнее, — два ответа: официальный и неофициальный. Барон Гораций Гинцбург, стоявший во главе депутации, выразил «беспредельную благодарность за меры, принятые к ограждению еврейского населения в настоящее тяжелое время», и добавил: «Еще одно царское слово — и смута исчезнет». На неправду о «принятых мерах» Александр III официально ответил, что перед ним равны все подданные, и высказал уверенность, «что в преступных беспорядках на юге России евреи служат только предлогом и что это — дело рук анархистов». Эта успокоительная часть ответа была опубликована в газетах, но в Петербурге знали и вторую часть ответа, в которой царь сказал, что источник вражды к евреям кроется в экономическом «господстве» их и «эксплуатации» ими коренного русского населения. На робкие возражения одного члена депутации (адвоката Пассовера), пытавшегося изобразить бедственное положение евреев, царь ответил: «Изложите все это в особой записке». Записка впоследствии была составлена, но не подана, ибо спустя несколько месяцев взгляд правительства на еврейский вопрос изменился к худшему: Игнатьев решительно выдвинул теорию «эксплуатации» для оправдания погромов и репрессий, и ему удалось затормозить подачу царю записки в защиту евреев.
Действительность скоро показала, как далеки были царь и его правительство от сочувствия жертвам погромов. Всем бросалось в глаза, что правительство, обыкновенно ассигнующее помощь населению городов, подвергшихся стихийным бедствиям, не оказало ни малейшего денежного пособия пострадавшему от погромов еврейскому населению. Даже самим евреям не разрешили открыть в Петербурге публичный сбор в пользу разгромленных. Одесский генерал-губернатор отказался принять от еврейских капиталистов крупное
пожертвование для несчастных. Местные власти по-своему поддержали антиеврейское движение. Тотчас после уличных погромов начались погромы административные. Полиция города Киева еще в мае энергично приступила к выслеживанию евреев, «незаконно» там проживающих, и тысячами изгоняла их из города. Массовые выселения производились и в Москве, Орле и других пунктах вне «черты оседлости». Такие же наглядные уроки юдофобии давал народу и русский суд. За открытый разбой судьи обыкновенно назначали ничтожные наказания (три месяца ареста и т. п.), как за уличный скандал или «нарушение общественной тишины», причем наказанию подверглись также евреи, решившиеся на самооборону (в Одессе). В Киеве же при разборе в военно-окружном суде дела о местном погроме прокурор, известный реакционер Стрельников (вскоре убитый революционерами), произнес обвинительную речь не столько против погромщиков, сколько против пострадавших. Он доказывал, что эксцессы вызваны «эксплуатацией» со стороны евреев, захвативших главные экономические позиции в крае, и в этом смысле задавал свидетелям-евреям коварные вопросы. Когда один из свидетелей возразил, что обострение экономической борьбы вызывается искусственною скученностью евреев в «черте оседлости», прокурор воскликнул: «Если для евреев закрыта восточная граница, то ведь для них открыта западная граница; почему же они ею не пользуются?»
Из всех этих фактов руководители погромного движения сделали надлежащий вывод: они решили, что пора кончить антракт в прерванном уличном спектакле. В первых числах июля началась вторая, летняя серия погромов. Очагом нового пожара был город с казацкими традициями — Переяслав (Полтавской губернии), куда после весеннего погрома в Киеве прибыло много беженцев из этого города. Увеличение еврейского населения Переяслава не понравилось местным христианам, и они составили в мещанской управе приговор о выселении пришельцев. Для поощрения исхода был устроен двухдневный погром (30 июня и 1 июля), а затем последовали переговоры: образовался комитет, состоявший из представителей администрации, четырех христиан и трех евреев. Этому комитету мещане предъявили следующие условия перемирия с евреями: чтобы еврейские гласные городской думы добровольно отказались от своего звания, как люди «лишенные гражданской чести», чтобы еврейки не наряжались в шелк и бархат и не держали христианской прислуги, чтобы евреям запретили закупать продукты в окрестных деревнях для перепродажи, торговать в воскресные дни и содержать кабаки. На эти требования еврейские члены комитета ответили: «Какая горькая насмешка! Упрекают евреев в отсутствии чести представители тех, которые с дубинами и топорами в руках разбойническими шайками напали на своих мирных соседей, разграбляя их имущество!» В таком тоне составлены были ответы на прочие требования мещан. Такие же побуждения низменной конкуренции вдохновили и устроителей погрома в другом городе Черниговской губернии, Нежине (20-22 июля). Здесь, после напрасных попыток властей остановить буйство, войско принуждено было стрелять в толпу, и оказалось несколько убитых и раненых. Тогда раздался клич: «Христианская кровь проливается; бей жидов!» — и погром возобновился с большей еще яростью; прекратился он только на третий день. Однако несколько таких случаев решительного отпора со стороны войска отрезвили бандитов. К концу июля эпидемия погромов прекратилась. Продолжалась только полоса пожаров во многих городах: лишенные возможности открыто громить, буяны тайно поджигали еврейские дома. Это замечалось особенно в северо-западных губерниях (Литва и Белоруссия), где высшая власть в лице виленского генерал-губернатора Тотлебена с самого начала решительно заявила, что она погромов не допустит.
От весенних и летних погромов 1881 года пострадало свыше ста населенных евреями пунктов, преимущественно на юге России; но от паники, от ужаса ожидания диких насилий страдало еврейское население повсеместно. И, как в давние бедственные моменты, перед гонимым народом встал вопрос об эмиграции. Как будто для сближения конца XIX века с концом XV, на еврейское горе в России откликнулась страна, которая в 1492 г. изгнала евреев из своих пределов: испанское правительство заявило о своей готовности приютить беженцев из России. Католическая Испания протянула руку жертвам новой, православной Испании. Практическая ценность этого предложения тогда же была признана ничтожною, и на очереди встал вопрос: направить ли эмиграционное движение в Соединенные Штаты Северной Америки, куда массу толкала нужда в хлебе и свободе, или в родную Палестину, как приют для оскорбленной души народной? Пока еврейские публицисты спорили о том, куда ехать, сама жизнь указала линию эмиграционного движения: массы беженцев из юга России направлялись через западноевропейские центры в Америку. Движение шло стихийно, без всякой организации, и на первом этапе пути, в пограничном галицийском городе Броды, скопилось к концу лета до десяти тысяч бедных переселенцев, увлеченных слухами, что агенты парижского союза «Alliance Israelite» дают средства на переселение в Америку. Когда делегаты «Альянса» приехали в Броды (октябрь 1881), они увидели страшную картину: по улицам города бродили тысячи измученных нуждою людей с голодными детьми на руках. С раннего утра до поздней ночи делегатов окружала толпа, вопившая о помощи. Матери заграждали им дорогу, бросая под ноги своих младенцев и умоляя избавить их от голодной смерти. Делегаты делали все, что могли, но число беженцев росло, между тем как отправка их в Америку шла крайне медленно[10].
