Весть о легко доставшейся «победе» над евреями в Елисаветграде пробудила потенциальную погромную энергию, дремавшую в потомках гайдамаков. Во второй половине апреля произошли по­громы во многих селах Елисаветградского уезда и в некоторых дру­гих городах и местечках Херсонской губернии. В деревнях большею частью ограничивались разорением содержимых евреями питейных домов, причем крестьяне верили, что исполняют этим какой-то указ. В городе Ананьеве подстрекал к погрому русский мещанин, гово­ривший в толпе: евреи убили царя, и высшее правительство приказа­ло их бить, но наше начальство скрывает этот приказ. Подстрекате­ля арестовали, но толпа отбила его у полиции и затем бросилась гро­мить евреев.

Движение разрасталось, инстинкты разнуздывались. Мать го­родов русских, древний Киев, где евреи на заре русской истории яви­лись носителями культуры вместе с хазарами, сделался ареной раз­гула диких орд. Здесь погром тщательно подготовлялся тайною орга­низацией, распространявшею в народе слухи, что евреи убили Алек­сандра II, что новый царь повелел бить их, что гражданские власти и войска будут в этом помогать народу. Местные власти и сам гене­рал-губернатор Дрентельн, реакционер-юдофоб, знали о готовящемся погроме и даже о назначенном для того дне — воскресенье, 6 апреля. Полиция предупреждала евреев, чтобы они в ближайшее воскресе­нье не выходили из домов и не открывали своих лавок. Евреи недо­умевали: в резиденции генерал-губернатора, где сосредоточено мно­гочисленное войско, могущее по одному знаку начальства пода­вить любой беспорядок, велят прятаться мирным гражданам, на ко­торых готовится нападение, не заботясь о предупреждении самого нападения. Совет полиции был, конечно, исполнен, в роковой день с утра евреев на улицах не было; но многочисленным бандам гро­мил не препятствовали собираться на улицах и приступить к сво­ему делу. Погром начался в густо населенной евреями части горо­да, на Подоле. «В 12 часов дня, — рассказывает очевидец, — воз­дух вдруг огласился диким криком, свистом, гиканьем, ревом и хохотом. Шла громадная масса мальчишек, мастеровых и рабочих. Дело разрушения еврейских домов началось. Полетели стекла, две­ри, и вскоре после этого стали выбрасывать на улицу из квартир и магазинов решительно все, что попадалось под руку. Толпа бро­силась на синагогу и, несмотря на крепкие запоры, мигом разнес­ла ее. Свитки Торы рвались в клочки, топтались в грязь и уничто­жались. Христианское население оградило себя от разрушитель­ных действий босой команды тем, что на всех окнах выставило иконы, на ставнях и на воротах написало кресты. Во время погро­ма по улицам Подола двигались войска, разъезжали казаки и расха­живали пешие и конные патрули... Войска барабанили, командова­ли, оцепляли народ и предлагали разойтись, а толпа все ожесточен­нее и яростнее нападала». В то время как одни шайки громили на Подоле, другие свирепствовали на центральных улицах. Везде ди­кая, пьяная толпа совершала свое дело в присутствии войск и поли­ции, которые лишь в редких случаях отгоняли громил, а большей частью сопровождали их с места на место, составляя для них как бы почетный конвой. Иногда показывался на улицах сам генерал-губер­натор Дрентельн в сопровождении губернатора и полицеймейстера; представители власти «увещевали народ», который при них «сохра­нял гробовую тишину и пятился назад», а по уходе начальства воз­вращался к прерванному делу. Там, где не было ни войск, ни поли­ции, погромщики давали полную волю своим зверским инстин­ктам. В предместье Киева, Демиевку, шайка громил ворвалась ночью, разрушила прежде всего кабаки, напилась водкою и затем подожгла еврейские дома. Под покровом ночи тут тво­рились ужасы: евреев били иногда до смерти или бросали в огонь, а женщин насиловали.

Только 27 апреля власти решили положить конец бандитизму. Где только появлялась шайка буянов, ее немедленно окружали сол­даты и казаки и разгоняли прикладами ружей; кое-где приходилось стрелять в озверевшую толпу, среди которой оказалось несколько раненых и убитых. Эта быстрота усмирения на второй день погрома ясно показала, что при желании власти могли прекратить эксцессы еще в первый день и подавить преступное движение в самом заро­дыше. Благодаря пассивности властей допущено было разруше­ние около тысячи еврейских квартир и магазинов, с причинением убытка на несколько миллионов рублей, причем было убито и ра­нено несколько десятков евреев и изнасиловано два десятка жен­щин. Все это называлось на официальном языке мягко «беспоряд­ками», и обо всех киевских ужасах «Правительственный вестник» напечатал лишь следующую лаконичную телеграмму: «26 апреля в Киеве начались беспорядки, направленные против евреев. Не­скольким евреям нанесены побои, лавки и магазины их разграб­лены. К утру следующего дня беспорядки с помощью войск при­остановлены, а из числа буйствующих задержано до 500 человек».

(В дальнейших официальных сообщениях говорилось уже о 1400 аре­стованных.)

Пример метрополии заразительно подействовал на всю киев­скую сатрапию. Жертвою погромной эпидемии в ближайшие дни сде­лались около 50 деревень и несколько местечек Киевской губернии и Волыни (Смела и др.). В городах к местному украинскому населе­нию присоединялся пришлый великорусский элемент, «кацапы». Ве­ликорусские рабочие и «босяки» часто являлись зачинщиками по­грома, а по окончании его бесследно исчезали. Такая банда хулига­нов прибыла по железной дороге вБердичев,нов этом большом еврейском центре ее встретила на вокзале еврейская стража, воору­женная дубинами, и не допустила гастролеров высадиться из ваго­нов, так что им пришлось уехать назад. Этот редкий случай самоза­щиты был возможен лишь благодаря снисходительности местного полицеймейстера, который за это получил от евреев крупную взят­ку. Подобные попытки самообороны в других местах либо не допус­кались полицией, либо приводили к еще худшим последствиям. Так в городе Конотопе (Черниговской губ.) оборона со стороны евреев заставила толпу громил перейти от грабежа к убийствам. В деревнях темные крестьяне исполняли «обязанность погрома», будучи увере­ны, что сам царь этого требует. В одной деревне Черниговской гу­бернии сельский старшина стал увещевать собравшихся для погро­ма крестьян разойтись; крестьяне потребовали от старшины пись­менного удостоверения, что они не будут отвечать перед высшей вла­стью за неисполнение повинности бить евреев, и такое удостовере­ние им было выдано. В некоторых деревнях священники с трудом убедили крестьян, что «приказа бить жидов не было».

Завершением весенней погромной кампании был трехдневный погром в столице юга — Одессе (3-5 мая). В этом городе с стоты­сячным еврейским населением эксцессы толпы приняли бы ужасаю­щие размеры, если бы власти, памятуя репетицию 1871 года (том II, § 46), не решились исполнить свой долг. Одесская полиция разгоняла банды громил. Организованная еврейская самооборона, под ру­ководством студентов местного университета, часто отгоняла раз­бойников от ворот еврейских домов. Но когда начались аресты в уличной толпе, полиция не отличала обороняющихся от напада­ющих, и в числе задержанных 800 человек оказалось 150 евреев, обвиненных в хранении «оружия», которое состояло большею час­тью из дубинок и железных палок (револьверы оказались у немно­гих). Всех арестованных вывели в море на трех баржах и в этой пла­вучей тюрьме продержали несколько дней. Одесский погром, выра­зившийся в разорении нескольких бедных еврейских кварталов, еще не удовлетворил аппетита одичалой толпы, разгоряченной слухами о киевских «успехах»; чернь грозила новым нападением и даже рез­ней. Паника в городе заставила многих уехать в более спокойные места или эмигрировать за границу.

Громили евреев и в земледельческих колониях Херсонской гу­бернии. В некоторых городах Новороссии погромы сводились часто к простому грабежу. Крестьяне из окрестных деревень ходили в праз­дничные дни «на погром» или посылали своих детей, часто малолет­них, чтобы забирать еврейское добро. Одну деревенскую семилет­нюю девочку, бродившую по улицам Мелитополя, спросили, что ей нужно в городе, и получили ответ, что бабушка послала ее из сосед­ней деревни, сказав: «Говорят, в городе будут бить жидов, поди туда и захвати платочек». Погромная энергия первого периода пошла на убыль. С середины мая в «военных действиях» наступил перерыв, длившийся около двух месяцев.