А Бабичев ждал. И я даже знал, чего именно. Поэтому когда раздалась трель свистка, он ехидно улыбнулся, словно предвкушая что-то интересное.

Напряжение, накопившееся в воздухе, можно было резать ножом. Ревели зрители, не в силах больше сдерживаться. Тяжело дыша, как самая обычная сторожевая собака, пытался проверить прочность цепи кьярд. И лишь претенденты неподвижными статуями замерли у выхода из лабиринта. Казалось, если кто-то из них сейчас шевельнется, на него обрушится само небо.

Спокоен был лишь Костя Бабичев. В какой-то мере я даже восхитился его расчетливостью и хитростью. Сейчас лицеист напоминал хорошего футболиста на поле. Не самого лучшего, но знающего, что делать с арсеналом умений, которыми он обладает. Блин, да Бабичев напоминал меня!

Константин дождался подкрепления и стал говорить. Быстро, четко, не сводя взгляда с Васьки. Остальных претендентов для Бабичева не существовало. И что сказать, у него имелись все основания так считать.

За основу была взята тактика Извольского. Вперед идет один маг, который накрывается Эгидой, Кольчугой и Баклером. Заслоном его накрывает сокомандник. Все правильно, зачем менять то, что и так хорошо работает.

Вот только было одно «но». И этим «но» стал Бабичев, который остался возле лабиринта, а не рванул за рукой. Отправил здоровенного Зубарева. Потому что знал, как станут действовать другие. И, собственно, претенденты не разочаровали.

Как только команды поняли, что Константин Максимович вместе со своими подельниками как никогда близок к изъятию руки, так обрушили на группу поддержки всю огневую мощь. Правда, без особого эффекта.

Бабичев укрыл за собой Никодина, работающего с Заслоном, а на себя накинул Эгиду и Панцирь. Сквозь них не прошел ни Громовой шаг, ни Вспышка, ни Баллиста, ни даже слабая попытка Вспышки мечей, на которую сподобился один из магов. Мне скоро Зейфарт грамоту выдаст, за организацию практической подготовки его лицеистов. Попытка заклинания четвертого ранга — не кисло.

Бабичев стоял, чуть наклонив голову и с легкой улыбкой смотрел на затухающие попытки противников причинить ему вред. А Зубарев тем временем без всякого труда добрался до руки. Взял ее и поднял над собой под оглушительный рев зрителей. М-да, еще недавно все так ненавидели «Сынов Отечества». А теперь восхищаются. Говорят, от любви до ненависти один шаг. Видимо, обратный путь занимает тоже не так много времени.

Но все закончилось. Лиза поднесла свисток к губам, и заклинания перестали расцветать над площадью лабиринта. Зубарев чуть ли не бегом вернулся к своим, с опаской поглядывая на кьярда.

— Поздравляем «Сынов Отечества» с третьей победой подряд, — объявила Дмитриева. — Еще одна — и они навсегда заберут трофей.

Рев, буря оваций, топот ног. Я взглядом нашел тетю и не смог сдержать улыбку. Она засунула два пальца в рот и по-хулигански свистнула, тут же став отбивать ладони в аплодисментах. Вот тебе и весь аристократизм. С другой стороны, я ее понимаю. В этот раз представление вышло довольно неплохим.

— Лиза, вот деньги, отдашь Бабичеву, — протянул я купюры Дмитриевой. — Я к кьярду.

По пути встретилась обеспокоенная Варвара Кузьминична.

— Что там с ранеными?

— У Извольского легкое сотрясение, — ответила сестра милосердия. — У Негзорова перелом трех ребер.

Ага, Негзоров, видимо, это тот самый коротышка.

— Могло быть и хуже, — философски заметил я.

Варвара Кузьминична осуждающе посмотрела на меня. Ну да, извините, цинично.

— Николай, заедете на днях в госпиталь, — сказала она. — Надо поговорить по поводу вашей Лады.

— Не моей, а Иллариона, — поправил я ее. — Я эту Ладу в глаза не видел. Но спасибо, заеду. Гонорар как всегда, почтой на адрес секретариата госпиталя, верно?

Варвара Кузьминична согласно кивнула. Сказать по правде, я бы с удовольствием с ней поболтал. Мне даже казалось, что и она сегодня была настроена на диалог. Но вокруг кьярда на почтительном расстоянии уже собрались простолюдины и Протопопов.

— Еще раз благодарю Вас, Варвара Кузьминична. Простите, но мне нужно идти… — я подумал и почему-то добавил еще одно слово: — Честно.

— Конечно, идите, Николай. И… можно просто Варя.

К Ваське я бежал окрыленный, будто не касаясь земли. И даже злость кьярда, оставшегося недовольным то ли собой, то ли тем, как с ним обошлись гадкие маги, не смогла испортить мне настроения.

После коротких манипуляций с цепью, Ваську освободили. Я вскочил на него, крикнув на ходу Макару:

— Тете скажи, чтобы подождала меня.

А кьярду даже говорить ничего не пришлось. Под взглядом десятков восхищенных глаз мы взмыли в воздух, проносясь над заводом. Конечно, это было даже лишним. До Миши Хромого тут ехать совсем ничего. Но Васька заслужил небольшое поощрение. Да и мне хотелось чего-то необъяснимого, душа рвалась в небеса.

День, который казался тяжелым и рутинным, внезапно стал приятным и теплым. Не портил его даже хлесткий ветер и легкий морозец. Правда, я забыл об одном важном обстоятельстве. Этот день еще не закончился.

Домой я приехал практически вечером. С оттопыренными от денег карманами, приятно холодившей пальцы позолоченной рукой и кучей впечатлений. Тетя Маша говорила без умолку — о магии, лицеистах, благородных господах, кьярде, в конце концов. Я лишь успевал слабо улыбаться. Мне как-будто все это приелось, что ли, и стало обычной повседневностью.

— Я быстренько что-нибудь приготовлю, — сказала тетя. — Илларион, иди сюда. Илларион!

Я поднялся к себе в комнату и стал неторопливо переодеваться. И едва сняв мундир спиной почувствовал цепкий взгляд. Дар забурлил внутри невероятно быстро, готовый вырваться по моему желанию без всяких форм, напрямую. Еще я ощутил, как пространство вокруг меня начинает заполняться силой. Моей силой.

— Не надо, хозяин, — пискнул знакомый голосок.

— Тьфу, блин, Пал Палыч, — с облегчением выдохнул я. — Ты хоть предупреждай.

— Я просто… хотел… хозяин.

Я обернулся к приживале и нашел его вжавшимся в любимом кресле Будочника. Причем, в очень странном состоянии. Соседушко буквально дрожал от страха. Таким я его однажды уже видел. И тогда речь шла об иномирье. Что немаловажно, одновременно с этим он не сводил взгляда с позолоченной руки.

— Говори. Не бойся, тебя здесь никто не обидит.

— Я… Я… — все пытался начать Пал Палыч, дрожа, как осиновый лист на ветру. — Должен. Сказать.

Он поднял пухлую ладонь и указал на золоченую конечность.

— Все из-за нее, — тихо произнес он.

— Нее? — не понял я.

— Перчатки. Артефакта. Фимиам и вина, благословение и проклятие.

Перчатка? Я потряс руку. Вот на что, а на перчатку она меньше всего походила.

— Пал Палыч, давай, ты будешь говорить по существу. Я от этих загадок устал. И лучше начать с самого начала.

Я подождал еще немного. Соседушко все это время не сводил взгляда с руки, поэтому мне не пришло в голову ничего лучше, чем убрать ее в шкаф. И что забавно — сработало. Как только так называемый артефакт исчез из поля видимости, Пал Палыч стал медленно, но без всякой запинки говорить.

— Я родился Там. Все, что я помню за свою жизнь — холод, голод и страх. Ты всю жизнь хочешь есть и должен быть готов к тому, что кто-то сожрет тебя. Все, на что надеялись мои родители — уйти через один из переходов. Сначала они появлялись редко, однако с каждым ноксом их становилось все больше. Вот только не мы одни хотели выбраться через проходы. Все, у кого имелись когти, зубы, шипы ждали их появления. Грызлись, убивали друг друга, прятались. А когда проход открывался…

Пал Палыч вздрогнул, словно от порыва холодного ветра, и посмотрел на шкаф. Помолчал немного и продолжил.

— А потом пришли они. Люди.

— Подожди! — встрепенулся я. — Люди? В ваш мир?

Соседушко торопливо закивал, хотя это оказалось похоже скорее на приступ эпилепсии.

— Их было двое, — пропищал он. — Старик и юноша. Учитель и ученик. И у старика на руке был артефакт, который он называл Перчатка.