— Умаялась я тут, — устало призналась она.

Глаша и правда раскраснелась, волосы растрепались, а весь ее вид говорил о том, что проститутка тут явно не прохлаждалась. Для легенды просто замечательно.

— Лучше бы просто три часа отработала, — призналась она. — Еще десятку сверху накинь, кадет.

— Вообще-то в приличном обществе не принято менять условий сделки, — заметил я.

— Так то в приличном, — фыркнула Глаша. — Ежели не захочешь, скажу, что ты снасильничал, или чего похуже.

— Снасильничал проститутку? — приподнял бровь я. — Закона за ложные показания на тебя нет.

— Тебе жалко, что ли? — нахмурилась она. — Я тут как кошка мартовская надрывалась. Завтра, поди, и слова вымолвить не смогу. Считай, что это на чай.

— Дорогой чай, — вздохнул я, но все же вытащил деньги. Не зря взял с запасом.

— Так я сахару еще куплю, печений всяких.

Глаша забрала купюры и торопливо убрала их в лиф. А после критично осмотрела меня. Подошла, растрепала волосы, расстегнула одежду и стала натирать щеки.

— Зачем?! — вяло сопротивлялся я.

— Вид у тебя, словно ты тут прохлаждался. А каждый знает, Глафира свои деньги сполна отрабатывает. Ты, коли время будет, захаживай, узнаешь. Первый час без оплаты. Уж больно ты клиент хороший.

— Спасибо, я подумаю, — наконец удалось отстранить этого гениального маркетолога.

— Ну, теперь иди, — разрешила Глаша и даже сама открыла дверь, добавив уже значительно громче: — Захаживайте еще, Ваше Благородие.

Я укоризненно посмотрел на нее. Вот, никакой конфиденциальности. С другой стороны, мне почему-то казалось, что казаки уже навели шороху. Как выяснилось, я был прав. Не успел сделать и трех шагов, как в коридоре возникла «мамка», выскочив из общего зала. Там, кстати, уже было тихо. Видимо, управляющие разошлись.

— Закончили? — задала она риторический вопрос. И сама же продолжила: — Тут справлялись о Вас. Пара мужчин, из Императорского Конвоя.

Она тщательно описала Черевина и одного из его людей. Угу, все же решили заглянуть на огонек. Хотя мне интересно было другое. В какой момент мы перешли на «Вы», и что же стало этому причиной?

Ответом послужил многоголосый шепот девиц, накинувшихся на Глашу, которая вошла в общий зал. Я различил лишь «застенец», но и этого хватило. Ясно-понятно.

— Всех клиентов распугали, — сокрушалась матрона. — Ладно бы сами остались, так нет, говорят, на службе.

— Прошу прощения, — сказал я, хотя понимал, что ни в чем не виноват. И отдал несколько смятых десятирублевок. — За беспокойство.

Наверное, этого было мало, но матрона не решилась сказать об этом. Хотя, я бы все равно больше не дал. Хватит. И так славно погулял. Ничего не делал, ничего не ел и не пил, а почти двести рублей ушло. В былые времена на эти деньги можно целую неделю как богач жить.

С этими мыслями я вышел наружу и столкнулся с казаками. Черевин и компания явно озябли, на что уже громко сетовали. Поэтому мое появление встретили одновременно с осуждением (мол, сколько же можно), и в то же время с радостью.

— Наконец-то…

— Набаловался Его Благородие.

— Уж и не чаяли.

— Молчать, — рявкнул Черевин на распоясавшихся подчиненных. Хотя по цвету его носа можно было заключить, что он полностью согласен с остальными. — Что же Вы, Николай Федорович, на ночь глядя из дома уехали? Нас не предупредили.

— Так получилось, — развел руками я.

— Буду надеяться, что подобное не повторится. И если Вам будет угодно, в центре Петербурга много других, более достойных заведений для господ Вашего уровня.

Я облегченно выдохнул. Значит, о моем ночном полете Черевину не известно. Пока не известно. Представляю его лицо, когда ему придет выволочка от Государя.

— Прошу Вас, — вытянул он руку по направлению к фонарю. — Пролетку уже заказали.

Черевин укоризненно поглядел на меня и не смог скрыть легкой улыбки:

— Три часа без малого. И чем Вас только в лицее кормят?

Стар стал Борис Карлович для государевой службы. Он и сам понимал это. В былые времена Разумовский мог весь день подле Императора простоять и глазом не моргнуть. Теперь же и колени побаливали, и спину ломило. А бывали дни, когда точно спицу сквозь виски протыкали. Такая боль голову пронзала, что на стену лезть хотелось. Но терпел Разумовский. Император хоть и умен, однако до настоящей мудрости ему далеко. Всего сорок три года. Разве то возраст для мужчины? Мальчишка еще.

Потому гофмейстер до сих пор на своем посту и находился. Откуда силы в себе брал, одному Богу известно. Но отступать не собирался. Кем он будет на пенсии? Никому не нужным стариком? Да и кто гарантирует, что не придут к нему вскорости, как к Ирмеру?

Наверное оттого, да еще по причине сложности характера, был Борис Карлович зол на весь мир. На Максутова, который оказался моложе Императора, но в магическом плане ушел дальше самого Разумовского. На брата Романова, туповатого и исполнительного Владимира Георгиевича. Да даже на сенатского обер-прокурора Покровского.

Этого Разумовский вовсе переносить на дух не мог. Ни рыба ни мясо. Вечно виноватый, словно простолюдин, которого палками отходили, и услужливый. Тьфу, противно. Искренне не понимал Борис Карлович, отчего Его Величество это насекомое к себе приблизил. Да, полезный человек, но и только.

— Так что, как прошло? — спросил Император Бориса Карловича.

В былые времена подобными делами занимался Максутов. Так, погляди, и он в опалу попал. Хотя, с иной стороны, как по-другому? Прошляпил выскочка целого мага первого ранга, будучи на должности Главноуправляющего Третьим Отделением. Тут только один выход — от себя подальше отвести. Даже если по неразумению своему подобное допустил, разве легче? Иной раз глупый союзник пострашнее врага будет.

Ныне заседали малым кругом. То есть, без Вестника и обер-прокурора. Лишь Романов, его брат и, собственно, сам Разумовский.

— Слетал мальчишка за своей теткой, как Ваше Величество и задумывал. Привез ее. Правда, лопух, печати заранее не разрушил. Шуму поднял.

— Кто заранее все знает, тот на меня служит, — усмехнулся Романов.

— Так уж почувствовать, прощупать их мог, — пожал плечами Разумовский, своего мнения не меняя. В его глазах Ирмер-Куликов остался глупым подростком, которым легко управлять. — А после того, как разрушил, не догадался, что ему подобное не под силу. Если бы наши люди не внесли изменения в печати Конвоя, разве смог бы застенец…

— Полноте, Борис Карлович, у меня от Вас голова болеть начала, — отозвался Император. — Так что застенец, едет?

— Куда ж ему деться с отошедшего дирижабля, — хищно улыбнулся Разумовский, довольный своей шуткой. — Едет, голубчик, с повинной головой. Тут до вас Извольский заходил, Ваше Величество. Застенцы обеспокоены пропажей своего гражданина.

— Как мы и предполагали, — кивнул Император. — Долго работали. Наверное, думали, что написать. Обеспокоены и все? Никакой ноты протеста?

— Никакой, — покачал головой Разумовский. — Вот только, стоило ли дело того? И так отношения с ними сложные. Застенцы теперь лишний раз зуб точить на нас будут.

— Вы, Борис Карлович, не забывайте, с кем разговариваете! — сердито произнес Владимир Георгиевич.

Разумовский гневно зыркнул на брата Романова. Старый был, многое повидал, мог себе позволить. А если бы заговорил, то б вспомнил и как их обоих от дедовских розг спасал, когда шалопаи ради шутки пристань сожгли. И как кричал великий князь Георгий на собственного сына, не оправдавшего ожидания после битвы под Веной, а тот стоял, словно побитая собака, поджав хвост. И даже совсем недавнее. Как в беззвучной злобе Володька Романов крушил собственный кабинет после перемещения. Когда узнал, что по ошибке оказались они не на месте Петербурга. Оттого и морей поблизости никаких нет.

Много чего мог сказать Борис Карлович. Но стерпел, смолчал. Знал, что людская память на доброту коротка. Лишь добавил: