— Я очень надеюсь. Это бы значило, что я ошибся в тебе. Второй — найти эфери и стать одним из них.

— Но… если я стану одним из них…

— То проблемы Падших и других миров более не будут тебя интересовать. Это достойный путь для тебя.

— Какой третий? — спросил я, чувствуя некоторую дрожь. Словно услышанное могло изменить меня прямо сейчас.

— Найти свой путь. Этого пытался добиться Ирмер. Пытался, но не смог. Он хотел узнать всю правду, которая есть, выведать все секреты магии и найти путь, чтобы сохранить все, что было ему дорого. Но у него не получилось.

— Почему ты думаешь, что у меня получится?

— Я не думаю. Я верю. Вера — все, что у меня осталось. Если даже и не получится, я не хочу этого знать. Лучше уйти в неведении, думая, что все сделал правильно. Теперь ты… говори… я вижу, что ты хотел что-то спросить.

Казалось, что каждое слово Будочник выжимает из себя с невероятными усилиями.

— Ирмер, ты работал на него.

— Совсем недолго… До исчезновения Александра.

— Это его ученик?

На сей раз Будочник даже не ответил. Лишь медленно мигнул, выражая согласие.

— Мне надо узнать, что стало с этим самым Александром.

— Он исчез. Не умер, а исчез… Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — замотал головой я. — Что это значит?

Будочник несколько раз вздохнул и стал неторопливо говорить, изредка делая длинные паузы.

— Что его больше нет среди нас. Они… часто ходили туда… Но как-то раз Ирмер вернулся один. И все…

Я вспомнил слова соседушко. Ну да, эту версию я уже слышал. Вот только яснее ничего не стало.

— То есть, ты не знаешь, что случилось с Александром?

— Знает только Ирмер, — растягивая каждое слово произнес Будочник. — Он… вел… дневник…

Дыхание учителя стало частым, прерывистым. Я чувствовал, что силы утекают из его тела. И влил еще.

— Не надо, — ответил тот, хотя было видно, что ему на мгновение стало лучше. — Что до дневника, Ирмер раньше хранил его в сейфе. В своем загородном доме. Если его нет здесь…

— Он оставил его в том мире, — заключил я. — Значит, в этом дневнике и могут быть ответы.

— Николай, я больше не могу. Отпусти меня, не мучай.

— Я… не могу.

Горячая слеза обожгла собственную руку.

— Ничего не закончится с моей смертью. Это естественный порядок вещей. Отпусти, пожалуйста.

— Как… тебя похоронить?

Я хотел сказать что-то хорошее, доброе, поблагодарить его, в конце концов, но ляпнул именно эту несуразицу. Сам не знаю почему.

— Неважно. Разве ты будешь беречь разбитую бутылку? Вино в ней хранить все равно нельзя. Делай так, как считаешь необходимым… Николай… — он сжал мою ладонь из последних сил. — Пора.

Я закрыл глаза, коротко вздрагивая от беззвучного плача и дрожа убрал руки. А когда вновь посмотрел на Будочника, то увидел на груде тряпья невероятно старого мужчину, глядящего в пустоту. Но именно сейчас учитель улыбался, едва заметно, уголками губ, как каждый раз, когда я говорил какую-нибудь глупость.

Не знаю, сколько я просидел так перед ним. Будто надеялся, что зайдет кто-нибудь и скажет, что все это неправда. Мираж, видение. Но никто не заходил.

Я тяжело поднялся и на негнущихся ногах, выбрался наружу, боковым зрением заметив тех самых «пчелок», как назвал их Будочник. На самом деле трутней, желающих поскорее разобрать все, что плохо лежит. Хрен вам.

Синяя будка позади меня вспыхнула внезапно, осветив хмурый осенний день ярким заревом. А я поплелся прочь. И, казалось, не было сейчас человека более одинокого, чем я.

Самое мерзкое, что нужно было жить дальше. Жить, будто ничего особенного не произошло. Отвечать за завтраком, когда тетя задает вопросы, пытаться не обращать внимания на двусмысленные замечания Лады, заниматься повседневными рутинными делами. К примеру, ехать в лицей.

Вообще, это действие сейчас не имело никакого смысла. Находиться в классе «нулевок», где только подготавливают к волшбе, тогда как уже стал полноправным магом высшей категории, тело которого разрушается от собственной мощи, казалось какой-то профанацией. Однако выходило, что я еще должен отыгрывать роль обычного студиозуса, чтобы не навлечь на себя ненужное внимание.

Встреча с друзьями была напряженной. Точнее, руки мне пожали, но Горчаков тут же покраснел и отвел глаза, а Протопопов не сдержался и улыбнулся. Остальные однокашники шушукались, но тоже торопливо отводили взгляды, стоило на них посмотреть. Угу, легенда Максутова работает как надо.

Оно и понятно. Приведи я железобетонные доказательства, что спас иномирную Самару, так все равно бы появились сомневающиеся, пытающиеся найти фальсификации там, где их не было. Но стоило ляпнуть бред про шампанское и проституток, как все поверили. Будто человеку доставляет удовольствие находить в ближнем какой-то изъян, чтобы на его фоне выглядеть лучше.

Впрочем, по поводу потери веры в человечество я поторопился. Потому что Дмитриева решительно отодвинула Горчакова и села за парту со мной. А когда начался урок заговорила.

— Коля, что произошло?

— В смысле? — удивился я.

— Где ты пропадал?

— Я думал, об этом уже всему городу известно.

В глазах Лизы мелькнула гроза. Было видно, что она еле сдерживается, чтобы не обрушить на меня свой гнев.

— Мне очень обидно, что после всего ты не доверяешь мне. И еще больше обидно, будто думаешь, что я поверю в этот бред с борделем. Ты не такой человек!

Какой именно, я спросить не успел. На мое счастье открылась дверь и появился фельдфебель. Он взглянул на преподавателя и сухим казенным голосом произнес:

— Портупей-юнкера Ирмер-Куликова к Его Превосходительству господину директору.

— Ирмер-Куликов, идите.

Сказать, что я не ожидал вызова к Зейфарту — ложь. Должен же тот был как-то отреагировать на мое отсутствие, слухи, возникшие в связи с этим, а после и благополучное возвращение блудного лицеиста в родные стены. Напротив, оказалось бы довольно странно, если бы Зейфарт проигнорировал случившееся.

Я постучался в дверь кабинета и после непродолжительного ожидания услышал предложение войти. Федор Григорьевич стоял спиной, рассматривая в окно внутренний двор, но по напряженной позе я понял, он меня ждал.

— Доброе утро, Ваше Превосходительство, — сказал я.

— Доброе ли, Николай?

— Обычное, — пожал плечами я. Солнце встало — уже хорошо. Ракеты со стороны застенцев не летят — так просто замечательно.

Зейфарт скривился, однако промолчал. Это правильно. Я всегда считал директора умным мужиком. И сейчас он решил меня не разочаровывать.

— До меня дошли нелицеприятные слухи относительно поведения одного из учащихся, — окольными путями стал подходить к нужной теме Зейфарт.

— Народец у нас такой. Пустой. Им бы только поболтать, — спокойно ответил я.

Его Превосходительство вновь скривился. Видимо, он ожидал, что я буду оправдываться или хотя бы склоню голову и начну виниться. Пока все шло не по его сценарию.

— И все же я вынужден отреагировать. Речь идет о Вас, Николай Федорович.

— Обо мне? — сделал удивленное лицо я, заметив, что Зейфарт резко перешел на «вы».

Наверное, актерские таланты у меня были так себе, по крайней мере, с лица директора не сходило кислое выражение. А может, он только что чай с лимоном попил и немного переборщил с цитрусовым?

— Да. По имеющимся у меня данным, Вы трое суток пробыли в одном из домов терпимости Петербурга, ведя себя непотребным образом и оскверняя светлый лик лицеиста этого уважаемого заведения. К тому же пропустили занятия, как я понимаю, по весьма непростительному поводу.

Я оттопырил губу и покачал головой, давая понять, что продолжаю удивляться услышанному. Выдержал небольшую паузу, искренне наслаждаясь злостью Зейфарта, а потом спросил:

— И наверное, у Вас есть свидетели или какие-нибудь не менее весомые доказательства моего непотребного поведения?