— Где добыть медь? — терзался государь.
— Где же ее добудешь-то? — разводили бояре рукавами. — Считай, все в пушки перелили: и колокола церковные, и колокольчики сбруйные, и бляхи женские, и медали воинские… Нету более на Руси меди. Грша медного не сыщешь.
Царь-батюшка в сердцах стукнул главного боярина по лбу, да так крепко, аж малиновый звон с переливами поплыл: дзинь-дзинь! Самодержец прислушался, удивился — и двинул в соседний лоб. Звук был не хуже — чистый, удалой, вроде крика «Ура!». Царь хмыкнул:
— Есть медь! Есть резервы!
А наутро грозный царев указ вышел: всем боярам, у кого лоб медный, на литейный двор явиться и в пушки перелиться. А буде кто отлынивать, у того брать лоб силой.
Выстроилась на Лобном месте с перепугу огромадная очередь. Пушечных дел мастера всякий лоб простукивали, измеряли, чуть на зуб не пробовали — по сортам и качеству разбирали: ведь какой у тебя лоб, на лбу не написано. У кого не звенел, гнали в три шеи: мол, не суй брак.
Через неделю медная гора на солнце сияла и одним своим видом на супостата ужас наводила. Кое-кто сумлевался: дескать, из этого лома пушки нетолковые получатся, мол, по глупости стрелять зачнут в молоко. Но не зря русский медный лоб испокон веков на весь мир славился! Прикусили языки злопыхатели, когда пушки вышли на диво легкие, крепкие, какие-то сердешные, чуть ли не живые.
Были они лучше аглицких, гишпанских, хранцузских, басурманских. А из царева лба даже Царь-пушку отлили, и еще кое-что на солдатские кружки осталось.
Мыслили в штабах этак: когда пушки разом пальнут, супостат позорно бежит, теряя амуницию. Победа да плюс к тому от медных лбов отчизна избавится!
Но повоевать артиллерия не успела. В ночь перед боем все до единой пушки оборотистые полководцы в пункты приема цветных металлов загнали. А оттуда прямиком за границу. И пошел тогда государь на поклон к Хозяину Медной горы.
Антон Макуни
По долинам
Новая песня о старом
Вызывают тут меня куда следует…
— Иванов Иван Иванович?
— Да.
— Поздравляем! Вам выпала великая честь!
— Какая?
— Быть занесенным в Книгу рекордов Гиннесса.
— Почему мне?
— Так решили наверху! Получите коньки, распишитесь!
— При чем здесь коньки?!
— Будете в них бегать вокруг света.
— Куда?!
— Не куда, а до полного износа коньков!
— Что?
— Не что, а по асфальту и другой пересеченной местности!
— Но я работаю!
— Согласовано!
— Но у меня жена, дети!
— Согласовано!
— Но я не умею на коньках! Я буду падать!
— Все предусмотрено. Получите костыли, распишитесь!
— Но я же просто умру!
— Учтено.
— Что учтено?
— Умрете — сразу Героя! Прах с почетом развеем над Кремлем!
— Но я не могу!
— Можете! Вы патриот?
— Кто?
— Вы — па-три-от?
— Д-д-д-да…
— Вот и отлично. Свой. Надевай коньки!
— Но…
— Никаких «но»! Бери костыли! И с песней…
— Но, товарищи…
— И с песней… На старт, внимание…
— Помогите!
— Марш!!!
— Па-ма-ги-те-е-е-е!!!
— Ща мы тебе поможем! Капитан, пистолет!
— А-а-а-а-а-а-а-а!!! «По доли-и-и-инам и по взго-о-о-орьям шла диви-и-и-зия вперед…»
Евгений Обухов
Поворот на Закидоновку
Оформили Бухряева сразу.
Только поинтересовались:
— В Закидоновку поедешь?
— Поеду, — согласился Бухряев. — А где это?
Ему объяснили, и сам начальник краевого узла связи повел его по двору, попутно для чего-то рассказывая каждому встречному:
— Новый это наш. В Закидоновку почту повезет.
Поэтому к дверям гаража вслед за начальником и Бухряевым подошла ватага шоферов, почтальонш и телефонисток. Начальник отпер и распахнул двери. Народ ахнул.
В полумраке бокса вместо привычного «зилка»-фургона стояло огромное шестиколесное чудо.
Начальник с размаху ударил ногой по шине, и та отозвалась вибрирующим звуком.
— Только что не летает! — похвалил он машину. — У военных по конверсии хапнули.
Потом он положил обе руки на плечи Бухряеву и заглянул ему в глаза:
— Ну, дорогой, вперед! Возьми карту, сухпаек, одеяло захвати из дома для ночевки. Отвезешь письма, газеты за полгода, вернешься — и сразу в отпуск!
Через час Бухряев выехал. Начальник проводил его взглядом из окна и тут же велел секретарше дать новое объявление о том, что требуется шофер-экспедитор для доставки почты в Закидоновский район.
Шоссе кончилось на седьмом километре, день угас после пятого поворота. Бухряев заночевал. Он нацедил бензина из бака, разжег костер. Потом аккуратно вскрыл один из мешков, достал газеты.
Оказалось, мартовские.
Он лежал в телогрейке у костра, подложив локоть под бок, и, пока не задремал, читал старые новости в неровном свете пламени.
Где-то у горизонта мерцали, перемигиваясь с бухряевским костром, еще два. К этому месту он подъехал утром, часам к девяти.
Два почтовых фургона стояли на обочине, утонув колесами в недавней весенней, а теперь уж закаменевшей грязи. Обросшие щетиной шоферы сидели на капотах, сонно жмурясь на звук мощного военного мотора. Бухряев с трудом вырулил из колеи:
— Привет, мужики! Тоже в Закидоновку ехали?
— Ехали, тррать ее! — отозвался, один, постучав пяткой по капоту, — Да не доехали. Курево есть? Оставь. И газетки дай.
— А почта ваша? Давайте ко мне грузите, я довезу уж.
Второй взлохматил шевелюру, закурил, с прищуром оглядев Бухряева:
— Нельзя, парень. Там ценных писем полно, на нас записано.
— А чего ж сидите? Давно б пешком домой вернулись!
— Говорят же, нельзя. Мы при почте должны находиться, — вяло отозвался второй, тоже прикуривая.
— Как хотите. Поехал я.
— Давай. Только ты это… Дня через два-три Егоху встретишь. У него машина поновее, по всему выходит, он не раньше как через два-три дня застрять должен. Запомни: «17–63 ЫГЫ». Так передай, сын-то у него в техникум поступил.
Бухряев завел мотор и съехал обратно в колею.
Сперва показался покосившийся и облупленный указатель «ОЛИШАЕВКА», потом по пригорку, параллельно надсадно урчащей машине, забегали мальчишки, загорелые в летнем пекле, как чертенята. Суматошно зазвонил колокол на невидимой за деревьями колокольне.
Встретили Бухряева у самой крайней избы, там, где ржавел полурастащенный на запчасти и на полезные железки комбайн.
Мальчишки залезли на него, взрослые встали вдоль дороги.
— Почта! Почта приехала, едррётть!
Бухряев вышел на подножку:
— В Закидоновку еду. Вам тоже мешок с почтой есть. Кому надо — на обратом пути письма заберу, пока пишите.
— Заберет! Письма заберет… — пронесся шелест по рядам. Бабы прослезились, мужики захлопали в ладоши. Вперед выступил председатель сельхозкооператива:
— А скажи, друг, как там дела на Большой земле? Заступник народный Борис наш Николаевич извел привилегии проклятые?
— Извел! — сказал Бухряев и вызвал овацию. — Все до единой, которые старые были. Зато новых вдесятеро больше набрано.
— Это ты что городишь-то?! — взвился председатель. — Поклеп возводишь на Бориса нашего Николаевича и на Егора нашего Тимуровича?! Ты случаем не из коммуняк-кровососов?!
— Я-то нет, а вот…
Он не успел закончить: тухлое яйцо ударилось в стекло и мутно потекло вниз. Народ бежал за машиной и кидал чем ни попади еще с полчаса. Когда отстали, Бухряев притормозил и выбросил на обочину мешок с почтой для Олишаевки.
Летели дни. Застрявшие почтовые машины попадались все реже. Недели через две Бухряев приехал в село Барханчиково. Его заметили с пригорка еще утром, когда он пробовал выехать с раскисшей от дождя луговины и преодолеть лужу на дороге. Заметили, успели приготовиться и встретили у околицы хлебом-солью.
