— Эй, послушайте, — вдруг вступил в разговор слесарь. — Я, конечно, в собаках не очень… Но у нас как такие дела делаются… Предположим, надо выписать деньги за водопровод. А выписывают за отопление. Поняли?

— Понял! — обрадовался заместитель. — Дадим ему медаль как коту, а проведем — как собаке… А что, если создать в нашем клубе кошачью секцию? Бывают же, так сказать, разные ответвления от породы. Разные, так сказать, мутации. В конце концов, кошки не птицы.

— Верно! — сказал председатель. — И крыльев у них нет, и клюва.

— И яйца они не откладывают!

— Ив жаркие страны не улетают!

— Ну просто совсем как собаки!

Председатель вытер лоб и посмотрел на слесаря:

— Вот если бы ваш кот птицей был, тогда уж другое дело. Тогда действительно ничем не поможешь.

Тут дверь открылась, и в комнату вошел монтер Митя с огромным рыжим попугаем на рукаве телогрейки.

— Тебе чего, Митя? — испуганно спросил председатель.

— Скоро выставка у вас, — сказал Митя. — Надо бы Сенечке медаль дать…

Я шел пустынной улицей, когда меня остановил какой-то человек. Остановил довольно бесцеремонно, преградив мне дорогу и глядя на меня очень недружелюбно.

— Вам чего? — ласково спросил я.

— С-с-с… — начал человек, тыча куда-то в меня пальцем.

— Не понимаю, — я постарался ободрить человека приветливой улыбкой.

— С-с-с… — продолжал он, беря меня за рукав. Очевидно, он боялся, что я уйду раньше, чем он успеет выговориться.

— Ничего, ничего, — успокоил я человека. — Вы не волнуйтесь, постарайтесь расслабиться, и тогда ваше заикание, безусловно, пройдет.

— С-с-с, — мрачно настаивал человек, и рука его крепче сжала мой локоть.

— Ну что? Что значит это ваше «с-с-с»? — я постарался поймать взгляд собеседника. — Ах, ну да! Как же я раньше не догадался! — Я громко расхохотался. — Вы хотите узнать, сколько времени? Сейчас скажу!

Я поднес часы к глазам, человек радостно закивал и заулыбался.

— С-с-с! — напирал он, показывая на мои часы.

— Половина первого. Ночи, разумеется, — я сделал озабоченное лицо. — А теперь позвольте мне пройти.

— С-с-с! — человек отчаянно замотал головой и взял меня за оба локтя.

— Не понимаю, — пожал я плечами. — Вы что, хотите начать какую-нибудь фразу со слов «скажите, пожалуйста»? А что вам сказать? Как вам попасть домой? Или к знакомым? Ну, этого я, извините, знать не могу! — Я решительно попытался высвободиться.

В конце улицы появился прохожий. Он быстро двигался в нашу сторону.

— О-о! — изумленно воскликнул я. — Смотрите-ка, кто к нам идет! Прохожий! Сейчас он нам поможет.

— C-c-cl — шипел человек, явно недовольный появлением прохожего. Он даже повернул меня к свету, а сам встал в тень.

Прохожий поравнялся с нами и хотел проскочить мимо. но я его остановил окриком, и он подошел:

— В чем дело?

— Да вот!

— С-с-с!

— Хм… — прохожий оглядел человека, который держал меня за руки. — Он вам что-то хочет сказать, — наконец заключил прохожий.

— Точно, — согласился я.

— С-с-с1 — мотал головой тот человек.

Тем временем к нам подошли еще несколько запоздалых пешеходов. Стали гадать, что же должны означать эти «с-с-с».

— Сретенка?

— Следуйте за мной?

— Сигарету?!

Все эти предположения человек, державший меня за руки, отметал энергичными движениями головы, продолжая настаивать:

— С-с-с!

Ему подсказывали, задавали наводящие вопросы, на него сердились, а он стоял на своем:

— C-c-c!!

Тут кто-то хлопнул человека по спине.

— С-с-снимай часы! — вырвалось у него, и он облегченно запыхтел. — Я в этом месте всегда волнуюсь, — объяснил он собравшимся. — Всегда на этом проклятом слове запинаюсь. Спасибо, помогли.

Кругом шумно загалдели, и народ стал потихонечку расходиться.

— И кто бы мог подумать, что именно эта фраза? — доносилось до меня.

— Ну ты что, глухой? — строго спросил меня тот человек. — Тебе говорят, снимай часы. Ну!

— Ах, часы, — кивнул я и принялся снимать часы.

— Просто ребус! — донеслось до меня, и последний пешеход исчез.

Я снял часы и отдал их человеку.

— С-с-с, — начал опять он.

— Пожалуйста, — ответил я и зашагал прочь.

Михаил Липскеров

Воспоминание

В последние годы в прессе появилось колоссальное количество воспоминаний людей, друживших с Владимиром Высоцким. По моим подсчетам, с младенчества с ним дружили около ста двадцати тысяч человек, в последующие годы прибавилось еще около четырех миллионов. И каждый из них, судя по воспоминаниям. внес громадный вклад в его творчество.

Недавно мне попались в руки воспоминания о Высоцком еще одного его друга, и я считаю своим долгом вас с ними познакомить.

Хочу рассказать о своей дружбе о Владимиром Высоцким, с которым я не был знаком, и о своем вкладе в его творчество, благодаря которому (я имею в виду вклад) он стал тем, чем он стал.

В конце пятидесятых Володя написал свои первые, несовершенные стихи. Я понял, что должен помочь ему как художник художнику. Чтобы быть объективным, стихов я не читал, но жестоко раскритиковал их в газете «Литературный листок». «Нет, господин Высоцкий» называлась рецензия. Меня приняли в Союз писателей.

Когда Володя записал на магнитофонную пленку свою первую песню, я в газете «Культура в жизни» сравнил его с Окуджавой. Что по тем временам приравнивалось к грабежу со взломом. Эта моя дружеская поддержка оставила Володю практически без работы и без куска хлеба. Что необходимо каждому художнику. Ибо сытое брюхо к творенью глухо. Поэтому, и только поэтому, я наступил на горло Володиной песне.

После первого цикла песен я в журнале «Музыка на службе» написал, что музыка песен Высоцкого не имеет ничего общего с музыкой Баха. Гёнделя и Моцарта. В доказательство я приводил песню:

«Попробуйте, — писал я, — уложить это «б…» в верхний регистр Домского органа». Я был прав. Никому это не пришло в голову. Тем более что в то время Домский орган был на капремонте.

За эту статью меня приняли в Союз композиторов. И дальше я делал все, чтобы выковать из Володи художника. Как вы думаете, за что меня приняли в Союз кинематографистов? Правильно. За разгромные рецензии на фильмы с Володиным участием. В этих статьях я впервые ввел в обиход выражение «эстетическая диверсия». И заметьте, чем разгромнее были рецензии, тем лучше он играл. И чем лучше он играл, тем разгромнее были рецензии.

В середине шестидесятых в нашей жизни произошли большие события. На основании песни «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты» я внес переворот в военное дело. Я доказал, что в борьбе двух социальных систем нейтральной полосы быть не может. Есть только один передовой край, который хочет отодвинуть назад «некий Высоцкий». Меня пригласили на чашку чая в Генштаб и присвоили звание капитана в штатском, а Володя с трудом остался на свободе. Что и помогло подняться ему на новую творческую высоту. И в этом моя неоценимая заслуга.

А теперь о Театре на Таганке. Со дня его основания в 1964 году я не уставал писать, что это «не наш театр», что «формализм, экзистенциализм и эмпириокритицизм не способны ничего дать советскому зрителю». И результат оказался налицо, Театр на Таганке стал самым популярным театром, а Володя Высоцкий, которого я в одной из статей назвал «ущербным Гамлетом с Большого Каретного», — любимцем театральной Москвы. И такого же Парижа.