И еще важно писателю иметь руку. Не важно где.

Я к чему это говорю? Я это к тому говорю, что писатель должен активно вторгаться в жизнь. В кино сходить, посидеть у телевизора, даже иной раз книжку почитать. Книжки очень развивают — становишься начитанным, культурным человеком. Театр тоже в этом смысле неплох.

Но здесь я увлекся — это на секции драматургов надо сказать.

Теперь к вопросу о языке. Язык — очень важная часть писателя, если он умеет им владеть на семинарах и совещаниях.

Плохо также обстоят дела с краткостью — сестрой таланта. Так, например, по сравнению с последним кварталом прошлого года словам стало теснее на тридцать процентов, правда мыслям стало просторней на пятьдесят процентов.

Да, так что же я хотел вам сказать? Писать надо лучше, вот что. Гоголь с Чеховым Антон Палычем как писали? А тоже такие же, как вы, когда-то были молодые, причем люди были не бог весть какого здоровья. А сейчас я иной раз вижу здоровенного парня, кулак с голову пионера, косая сажень в плечах, а написать мало-мальски приличный роман или поэму не может.

Это я к тому говорю, что лучше писать лучше, чем хуже. Хуже писать хуже.

Вот, собственно, и все. Желаю вам счастья в труде, трудовой деятельности и работе.

Специальный корреспондент «Клуба 12 стульев» Владимир Волин обратился к известным литераторам и артистам, которым посчастливилось общаться с Евг. Сазоновым, и попросил их рассказать о маститом романисте. Особую ценность представляют мемуары, обнаруженные в сейфе с рукописями Хемингуэя в одном из швейцарских банков.

Публикуем часть этих материалов, в которых облик автора «Бурного потока» предстает во всей своей многогранности. сверкая новыми, еще не стертыми гранями.

Эрнест ХЕМИНГУЭЙ

Сазонов и море

В юности Сазонов учился писать у Гертруды Стайн и Ф. Скотта Фицджеральда.

— «Великий Гэтсби» — неплохая книга, — сказал мне Сазонов и налил стакан виски. — Может быть, даже хорошая книга. Но ей далеко до «Бурного потока». «Бурный поток» — это великая книга. Бедняге Скотту никогда не написать такую.

Он налил второй стакан и добавил:

— Ты тоже неплохо пишешь. Хэмми. Но и тебе далеко до меня. Напрасно ты работаешь босиком, Эрни.

Было хорошо сидеть вот так вдвоем, пить виски и вспоминать старину Скотта. В Вене тоже было хорошо, но там бармен не умел смешивать напитки. В Париже было не так хорошо, как в Вене, но все же лучше, чем в Милане. Я понимал это, и Сазонов тоже это понимал. Мы оба понимали это.

Мы вместе охотились на львов, и в Ки-Уэст, штат Флорида, когда мы поймали шикарную акулу, и в Мадриде на корриде. Он был настоящим парнем, этот Сазонов. Все матадоры уважали его.

— Ты тоже неплохо пьешь, Эрни, старина, — сказал мне Сазонов. — Но все же тебе далеко до меня. Напрасно ты смешиваешь виски с содовой, Хэмми.

Он свалился под стойку и захрапел. Сазонову снились авансы.

Ираклий АНДРОНИКОВ

Загадка «Евг. С.»

(Из устных рассказов)

Однажды в столовой Дома ученых я нашел обрывок бумажки с коряво нацарапанными буквами — «Евг. С.». Дальше было неразборчиво.

Вы не можете себе представить мое любопытство! Я сразу понял, что тут кроется очередная литературоведческая тайна. Что означали эти загадочные буквы?

Первое, что пришло мне в голову, — Евг. Онегин и Евг. Савойский. Но эту догадку после долгих колебаний и сомнений пришлось отбросить: первый, насколько я помнил, был литературным персонажем, а второй — принцем и пропуска в Дом ученых не имел.

Вы не можете себе представить мое огорчение! Но тут меня осенило. Таинственный незнакомец Евг. С. — не кто иной, как Евгений Сю, или. как его называют французы, Эжен Сю — автор знаменитых романов «Агасфер» и «Парижские тайны». Не здесь ли разгадка и моей тайны?

Я быстро собрал чемодан и поехал в Таганрог. Надо вам сказать, что в Таганроге до сих пор живет одна чудесная старушка, обладательница редчайшей, уникальнейшей, единственной в мире картотеки всех известных писателей, от Лукиана до Юлиана (Семенова). Но меня ожидал тяжелый удар. От приветливой старушки, угостившей меня чаем, я узнал, что Эжен Сю скончался еще в середине XIX века.

Вы не можете себе представить мое разочарование! Неужели я так и не узнаю, кто был этот загадочный Евг. С.?

И вдруг — какое счастье! — к моему столику подошел… нет, вы не знаете, что — я — увидел! Итотка — кратер! Небо — купол! Жест — дирижера Штидри! Эрудиция — самого Соллертинского! ГТыос — как у Сальви-ни в роли Сальери! И ни одной лишней детали!

Сомнений не было. Всеми этими качествами одновременно мог обладать только один человек — Евг. Сазонов.

Вы не можете себе представить мою радость! И я прошу всех читателей, телезрителей, радиослушателей: подбирайте любую бумажку с подписью «Евг. С.»! Ройтесь в корзинах, на чердаках, ищите в сундуках и рундуках, сохраняйте пожелтевшие фотографии автора «Бурного потока»!

Это наш долг перед историей, перед культурой. Иначе потомки нам не простят!

Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Люблю Сазонова

Люблю Сазонова.

Люблю его творчество — устремленное в неизвестность, как гигантская парабола, и причудливое, как мозаика. Люблю его стиль — неровный и прерывистый, как буксующий синхрофазотрон. Люблю его грушевидное треугольное лицо. Люблю его фамилию — мне чудится в ней дюралевый запах рыбьей чешуи и буйство красок французских импрессионистов: Сазонов — сазан — Сезанн. Хорошо сказал о нем Маяковский в своих стихах о Верлене:

Помню Евгения осенью в Сигулде и весной в Дубултах. Шлепая ахиллесовыми пятками по кромке Рижского взморья, он читал мне вслух отрывки из «Бурного потока». Спасибо!

Однажды в Марбурге мы с ним посетили дом, где жил Гете. «Его тоже ругала критика», — промолвил Сазонов.

Не люблю критиков!

Владимир СОЛОУХИН

С Сазоновым по грибы

Это лето, как и все предыдущие, я провел в своей деревне Журавлихе. Жена, отчаянно проклиная мою страсть к экспериментированию, сушила боровики и моховики, жарила маслята и опята, тушила строчки и сморчки, солила и мариновала волнушки, свинушки и чернушки. Так продолжалось из года в год, из книги в книгу.

Как вдруг дверь распахнулась, и в избу, с иконой древнего письма под мышкой, вошел Женя Сазонов.

Он смотрел на меня ясными глазами, аппетитно похрустывая ноздреватым подгруздком.

— Исполать тебе, сударь ты мой, свет Володимер, — сказал он, бья челом. — А не сходить ли нам, сударик, в музей какой ни на есть, людей посмотреть, себя показать?

— В музей — оно, конешно, дело полезное для общей эрудиции, — отвечал я, дожевывая рассыпчатый подосиновик. — А все ж по грибы — оно вроде бы способнее. Знатные ноне мухоморы уродились!

И сейчас, спустя много лет, я думаю: а ведь как хорошо, что не пошли мы тогда с Евгением по грибы и не отравились ложными лисичками. Какая была бы утрата для родной литературы! Не видать бы тогда читателям Бурного потока»!

Обошлось однако.

Аркадий РАЙКИН

Мой школьный товарищ Женя

Это что тут в приемной — опять народ просочился? Ах, по случаю Дня смеха… Ну да, я понимаю… А что это на столах — бутыльброды с маслом?

Нет, конечно, я понимаю — в такой день, когда все человекчество празднует… По-научному — это вам не понять — банкет называется.

Так что вы от меня хотели, товарищ? Ну не дают! Не дают работать! Ах, вспомнить о Сазонове? Это какой еще Сазонов? Рек-бус! Крок-сворд! Матусовский — помню, Долматовский, Колмановский, Богословский, Курский, Казанский… Ах, школьный товарищ? Нет, не припомню. Сидишь тут, как мальчишка, с пятью телефонами… Я же вас просил чай с лимоном, а вы что принесли? Я сам знаю, что День смеха. А что, горит? Уже смешно!