Но мужчина не рассердился на этот раз.

— Не то слово — уезжаю, — сказал он, — уношу ноги.

— А когда приедете? — спросил Ф.Я.

— А уж от этого прошу уволить, — сказал мужчина. — Сыт по горло! Хватит! — При этих словах машина завелась. — Не верьте красоте, уважаемый!

Герцог вдруг как-то потерял к Ф.Я. последние остатки интереса и захлопнул дверь. Машина зашипела шинами по асфальту, как яичница, и исчезла.

Напраслину сделалось грустно. Почти две недели владел он машиной, и теперь у него ее не было. Он двинулся, не думая, куда идет, и вышел к зданию кинотеатра. Перед ним было безлюдно, последний сеанс уже начался. Рабочие меняли щит с рекламой фильма минувшей недели на новый. Его вытащили из огромной рамы, обращенной к парку, и сквозь пустой четырехугольник смотрели обнаженные деревья. Они извещали, что завтра опять будет осень.

Он шел и привычно думал:

«Иду сам, ногами. Пешком. Снег. Иду сквозь снег. Никому даже в голову не придет, но… иду! Мимо едут. Неужели хватит совести, неужели не остановятся… не подбросят… Иди, иди… Куда уж…»

Свободный… Как холодно! Национальное достояние в дырявом пальтишке… Эй! Ф-фью! Не подвезешь до Герцена? Пожалеешь, смотри… потом…

У него действительно была большая дырка в кармане.

«Вот идут, уже внимательно вглядываются издали… Бросаются наперерез… Навстречу… Неужели узнали?.. Чего? Тут нет никакого магазина «Ядран». Он не тут, кстати… На двести шестьдесят седьмом от «Беляева»… Мешочники. Да и откуда им понимать… кто перед ними… У кого они спрашивают… Вчера вообще. За картошкой послала. Видите ли. Сам шел, своими ножками топал! Так эта тетка гнилую подсунула! Знала бы, кто с ней разговаривает, кто ее о картошке молит! Поняла бы, за сапоги бы хваталась, прощения бы просила. И сказать ей не мог — она такая, не поймет… Они книг не читают… А надо, как Эрнест, — сразу к директору и прямо: с вами говорит единственный функционирующий русский писатель. Познакомился и всегда ходит. Меня, правда, не водит… А эту жалобную книгу, если хотите знать, потом в литературный музей побегут отдавать… Как, скажут, — сам!

Сам. беспомощный! И жена работает! А он мало того что туда, но и в прачечную рюкзаками носит! Все сам!»

Он взмахнул руками, метнулся на мостовую и поймал частника.

•Конечно, ей важна только ее жизнь. Анна Григорьевна Сниткина нашлась, Софья Андреевна! На ребенка кричит, воспитывает прямо над ухом… когда человек в кои-то веки уснул… За работой… Какое значение? Какое значение, двойка у него или кол? У Чехова под дверью даже деспот отец на цырлах ходил! А тут ваши эти глупости! Глупо! Что важней — моя работа или… или его отметки? Ты кого растишь? Пусть сам занимается! Пусть!!! На двойки, да! Я тоже двойки имел!.. А ты что, вообще с ума сбесился, тут орать под дверью, когда отец отдыхает! Мне можно было! И двойки, и колы, потому что у меня было много тут (жест) и тут (жест). В голове и в сердце. А ты что, родителей до чего довел, писательский ребенок, понимаешь! По шее захотел?.. (Пауза.) А вы не вмешивайтесь. я прошу! Кто вас вообще тут просит! Я на своего сына, да, могу! Кем надо, тем и растет! Вы мне его тут здесь испортили! А еще старая женщина, стыдно! Вы бы не меня воспитывали, а свою дочь в свое время, да! А не моих детей! А то вырастили уже одну… мне на шею… Просишь, когда прихожу, чтобы был ужин на столе! Вареные яйца сварить не может! В три часа ночи голодный тыркаешься по кухне — ничего! Да, прихожу ночью! Мне можно все! Я охраняюсь государством! Я работаю как вол. Нет, я не сплю как вол… Это мое дело, когда мне спать! И сколько… Даже Пушкин, великий человек, и то! Домашние довели, как вы! Блока заездили!»

Расплатился, отдав ровно столько-то.

«Иду… Снег и метель… Бреди, бреди… Никого у входа, никто не подозревает, кто идет… Здравствуйте! Вешалочка, да, оборвалась. Вчера еще у вашего же гардеробщика… Ха-ха… Ой, Эрнест! Сбогар! Эрнест, там Сбогар! Садимся здесь… Друг, пересядь отсюда! А? А то нас много… А? Хорошо, не связывайтесь… Сейчас… Поговорим как писатель с писателем… Не связывайтесь, я вам говорю… Подыми ему очки! Эй, Ричард! Ричард! А, ты за баранкой… Он за баранкой сегодня. А я свою тачку оставил… Нельзя…

Эрнест, ты можешь мне сделать один фруктовый заказ? Моим старикам. Эрнест у нас может в день взять три заказа! С икрой! Но меня не водит. Старик, ты прочел? Гениально, да? Старик, я сейчас новую вещь делаю… Условное название «Вареные яйца».

О жизни, старик… о семье… Моя норма — одиннадцать страниц в день. Ты — единственный функционирующий критик русской земли! Я теще говорю: «Смотрите, смотрите, когда-нибудь вам будет очень стыдно!» Она: «Я живу-живу, и что-то мне не стыдно и не стыдно». А? Старик, но это моя фраза, я ее застолбил. Я собираю, как Даль. Принесите еще столько же… Деревенщикам легко, он когда в свою деревню запилит — только успевай записывай за родней, соседи валом валят, бабки… Сплетни запишет, байки про начальство… Потом подпустит алкоголизма. воровства, охраны среды, и готово! Куплю избу в деревне! А то в городе с материалом напряженка, Соседи молчат как партизаны. Квартиру дали, спасибо вот Луи. Но дом новый! Теща, правда, не молчит. Ходит мимо меня, как кот на цепи. Я за ней записываю, но капля моего терпения переполнилась… Я им как-то тут сказал… Их как языком сдуло! Старик!.. Ты — национальное достояние!

Единственный функционирующий. И ты. Да тут звонил один шабаршаевец. У него якобы Этьен взялся переводить роман. Год продержал, но не перевел. Тут шабаршаевец приехал, узнал, что ничего нету, чуть не каюкнулся. Звонит… У него роман о металлургах Шабаршавии. Срок сдачи — вчера. Если мне отстегнут переводить, то я тебе возвращаю те двести рублей! Поговори с Луи, ладно? А?

Я уже начал работать, так увлекся… Прочел первую главу… Способы литья в пещерах… И тут засыпаю, и снится мне сон… Рассказать? Так… Снится мне, что на площади строят памятник, уже готов постамент… Но пустой, представляешь? Я влез на постамент, даю руку Этьену… Нет, сначала тебе! ТЫ тащишь Луи, Луи — Сбогара, тут Ричард с Эрнестом лезут… Ну, в общем, всех поднял. А под нами, на постаменте, надпись золотом. Не наши фамилии списком, как на выборах в правление… Или как в газетах, обойма… поминальник этот… А просто: «Неизвестному советскому писателю». Здорово, да? Гениально. Но сон мне досмотреть не дали. Теща пришла… За дверью зашумели… Хотел записывать за ними, но не выдержал. Вышел и сказал им все. А вот за мной небось записывать некому… Жена не стенографирует… Не Анна Григорьевна… Не тот случай… Да…

Однажды одна кра-асивейшая дама заходила со своим мужем в троллейбус. А зашла она уже без мужа, потому что ее муж отстал от троллейбуса, оттиснутый. И кричал издали.

Но дама, не чуя этого факта, решительно просунулась вперед и крепко уселась на латаное кожаное сиденье. Как раз впереди Андрюши-Паука, который ехал неизвестно куда и мечтал где-нибудь подбить деньжат.

Радостная, возбужденная дама, не оборачиваясь, спросила своего, как она думала, мужа, а на самом деле — Андрюшу-Паука:

— У тебя медные копейки есть?

Андрюша же в ответ сначала вздрогнул, а потом и говорит:

— Да иди, ты, тетка, к Бабаю на шестой километр мухоморы собирать аль на хутор бабочек ловить.

Изумленная тетка, услышав незнакомый голос своего мужа, все-таки обернулась, изучила Андрюшу и страшно закричала:

— Негодяй! Хам! Аполлон! Аполлон!

А все-то пассажиры, никто и не знал предыстории всей этой истории. Почему и чрезвычайно удивились, что бабу кроют матом а она взывает к древнегреческому богу красоты, покровителю муз.