Ему посоветовали от ревматизма подогретым навозом лечиться… Он его с утра каждый день на сковороде подогревает. Сковороду специально купил «Цептер», чтобы экологически чистый навоз был.

И главное — оказалось так просто! Это дело — извините, моча — панацея от всего. В какой-то газете черным по белому прочитал: «Чтобы приворожить мужа, надо пропустить его мочу сквозь его венчальное кольцо». Хотелось бы на этот процесс посмотреть. Причем написано: пропустить три раза. Да еще не снимая кольца.

Но особенно восхищает, что нашим людям и впрямь все это помогает. Поистине правы были коммунисты, которые считали, что мы самый здоровый народ в мире. Верно! Потому что успешно лечиться всеми этими методами могут только очень здоровые и крепкие духом люди.

У них, граждане, в Америке чего только нет! И из всего они. капиталисты, деньги делают. Даже из нашей ностальгии. Дело в том, что многие наши бывшие граждане, особенно те, которые победнее, время от времени испытывают там тоску по родине. Примерно два раза за месяц. По пятым и двадцатым числам. А американцы уже тут как тут. Нужна тебе родина? Пожалуйста. Они, говорят, там под Нью-Йорком построили небольшой такой Советский Союзик. И вот, допустим, соскучился их джентльмен Гриша по Москве, платит 20 долларов — и пожалуйста: все честь по чести — граница ихняя, потом наша.

На их границе вежливый таможенник:

— Плиз, сэр, не хотите ли взять с собой видеокамеру, сэр, поснимать там на память, сэр?

Гриша платит еще 10 долларов, берет камеру, проходит по коридору через границу, а навстречу ему тот же таможенник, только уже в нашей форме и лицо зверское. Чемодан — хвать! Камеру оттуда — хвать!

— Не положено!

Гриша говорит:

— Да ведь вы только что сами «плиз» сказали!

А тот:

— Да я тебя первый раз в жизни вижу, козел вы драный, сэр!

И вот стоит он на площади под вывеской «Шереметьево» и кричит:

— Носильщик! Носильщик!

Подбегает к нему какой-то тип с лицом Савелия Крамарова и спрашивает:

— На кой хрен тебе носильщик, сэр?

— Да вещи отнести.

Глядь, а вещей уже нет.

«Родина» — понимает Гриша и, отстояв полтора часа на стоянке такси, садится в автобус. А там его уже пол-Голливуда обслуживает. По двое на каждую ногу наступают, трое ребра ему пересчитывают.

Один держит его за руки и, упершись коленом в живот, спрашивает:

— На следующей выходите?

А еще один с лицом Савелия Крамарова дышит перегаром в лицо и приговаривает;

— Ну что, Гриша, хорошо тебе на родине?

Два круга по площади проехали и выкинули на остановке «Гостиница». Гриша радостно входит в вестибюль и, простояв весь день в очереди к администратору, к ночи получает место в двухместном номере: на одной койке — Гриша, на другой — узбек с женой, тещей и двумя детьми. Гриша пытается заснуть, но под утро всех их выселяют из номера по случаю приезда членов компартии африканского племени людоедов. Причем все людоеды — с лицом Савелия Крамарова.

Гриша идет по улице и натыкается на табличку «Пивбар». Все каку нас: рядом с ободранной палаткой народ— кто на корточках, кто на камешке — пивко потягивает. Наше пивко, родное, бочковое, водопроводное. А навстречу Грише уже двое спешат:

— Третьим будешь?

— Буду! — радостно кричит Гриша.

— Вот и хорошо. Двоим мы уже рожи набили, ты третьим будешь.

Очнулся Гриша в больнице. В коридоре, ногами на лестницу, головой к туалету. Подходит к нему медсестра с лицом Савелия Крамарова.

— Скоро. — говорит, — переведем тебя из коридора.

— Когда? — спрашивает Гриша.

— Когда место в морге освободится.

Гриша не выдерживает и бежит к границе, а там ему говорят:

— Куда же вы, уважаемый, вы же еще не насладились нашим многонациональным искусством, не обедали в столовой общепита, да вы у нас еще в милиции не побывали на экскурсии.

— Нет! — кричит Гриша. — Я еще жить хочу! Пустите меня назад в Америку!

И все, говорят, больше у этого Гриши никакой ностальгии. А я вам так от себя скажу: заелись они там у себя. Да если бы у нас такое место было, где койку в гостинице дают, да еще пивом угощают, да на Крамарова можно бесплатно поглазеть, — да у нас бы туда очередь с вечера стояла.

Не люблю я лифты. Нет. не люблю.

Как-то не по душе мне эти странные коробочки, эти поезда ближнего следования, ежеминутно принимающие и выпускающие пассажиров, сводящие людей так тесно, так близко, глаза в глаза, но ничуть не печалясь о том, что через краткий миг люди эти расстанутся, и. возможно, навсегда.

Так и снуют они вверх-вниз, от и до: от первого этажа до последнего. Есть в этом движении что-то ограниченное, бескрылое, что ли… Хоть бы раз эта коробочка преодолела свои «от» и «до», взлетела бы в небо или, на худой конец, провалилась бы в землю!

Нет, конечно, я трезво осознаю, что у лифта совсем другие задачи, разумно-полезные. И не зря призывают: «Берегите лифт — он бережет ваше здоровье!» Наверно, так и есть. Даже наверняка. Лифт бережет наши ноги. Но нервы, нервы…

Честно говоря, я просто не знаю, как в лифте себя вести.

Вот я вхожу в кабину. А там все стоят. Стоят плечом к плечу. Лица отрешенные, даже какие-то скорбные. Одни опустили очи вниз, другие возвели их кверху. Как на гражданской панихиде. Я невольно включаюсь в общее настроение, так же скорбно склоняю голову, столь же печально опускаю глаза. Лифт мерно гудит, мы в торжественном молчании дружно возносимся к небесам… До следующего этажа.

А там — полнейшая метаморфоза. Кто-то выходит, кто-то заходит. Среди вошедших две девушки. Они приносят с собой аромат духов — так мягко назовем этот запах, сразу превращающий кабину в душегубку. И атмосфера панихиды резко сменяется праздником коммунальной кухни.

Нимало не стесняясь, но крайне стесняя присутствующих, девушки с завидной даже для самой быстродействующей ЭВМ фантастической скоростью выдают за кратчайший промежуток времени — между тремя этажами — колоссальный объем информации. Культурно-мануфактурно-амурной: от размеров талии до певцов Италии. Когда они громким и открытым текстом переходят совсем к интимному «а он что? а ты что? а вы что?», я вжимаюсь в угол, я готов провалиться сквозь пол, но пол не проваливается, лифт неуклонно движется заданным курсом, прекрасные незнакомки все щебечут, щебечут..

Впрочем, ничуть не лучше, когда в лифте знакомые незнакомцы. Мои соседи, жильцы большого дома, с которыми я встречаюсь только в лифте.

Как быть? Поздороваться? Вроде неловко — незнакомые же люди. Не здороваться? И это неудобно — все же соседи. Похоже, они испытывают по отношению ко мне аналогичные чувства. И потому в лифте начинается кашель.

Я первым неловко откашливаюсь, что вполне можно расценить и как невнятное «здрасьте», и как хронический катар верхних дыхательных путей. Соседка с восьмого этажа немедленно отвечает мне бухающим рецидивом острого респираторного заболевания. Сосед с шестого этажа тут же вспоминает о своей застарелой чахотке. Эпидемия кашля мгновенно охватывает весь лифт. И даже лохматая собака с третьего этажа заходится в лающем кашле или в кашляющем лае…

Собаки в лифте — это особая тема. Не знаю почему, не знаю, как на других, но на меня все псы — от малого шпица до огромного волкодава — смотрят одинаково: как Мухтар — на нарушителя границы. Едва, я появляюсь в кабине, они делают стойку, резко подтягивают животы, стально напружиниваются. И если есть в их глазах хоть какое-то сомнение, то лишь одно: укусить его сразу или враг сам побежит?

Да, не люблю я лифты. Нет, не люблю.

Я чувствую себя в них таким несвободным, таким зависимым… Мне нужно вверх, а лифт заряжен автоматикой вниз, и я вынужден опускаться лишь для того, чтобы подняться вновь. Или: я еду. например, на двенадцатый этаж, а меня могут остановить — совершенно независимо от моей воли, — скажем, на шестом. Или: только я делаю шаг в кабину, как зажигается табло: «Перегрузка». Знаете, очень обидно себя чувствовать даже лишним человеком. Но куда обиднее — чувствовать себя лишним грузом!