Я открыл рот от восхищения.

— Что, красиво? — спросил он польщенно. — Отавное— выдержан стандарт разреза, а это повышает сортность! Такую книгу грех рвать на клочья.

Он мечтательно почесал лысину.

— Да, в старину были прекрасные книги! Они давали много, очень много! Двадцатитомный Вальтер Скотт давал полтора пуда высококачественной бумажной лапши и до четырех килограммов картона в свиной коже, по-другому говоря — ты следишь за моей мыслью? — пятнадцать рублей и шесть копеек.

— А «Конек-Горбунок»? — спросил я.

— Славная вещь, примерно на килограмм.

— «Робинзон Крузо»?

— Полкило.

— А «Гулливер у лилипутов»?

— Не забывай о полном «Гулливере»! — возразил он. подняв палец. — Полный значительно весомее! Но еще выше «Илиада» в старом издании. Это недосягаемая величина и вершина! Два килограмма одной бумажной массы! Что стоят тоненькие книжки? Рыхлая некондиционная бумага и даже — хи-хи — мягкая обложка!

Хотя я был крайне мало начитан в те времена, «Конь-ка-Горбунка» мне стало жалко, и какой-то смутный вопрос закопошился во мне.

— А ты молодец! — сказал он, открывая дверь наружу. — Как премию я тебе дам еще свистульку на три голоса.

Сопя от радости, я рассовал свистульки по карманам и пошел к выходу, когда он сказал:

— Если хочешь, сядь на мое место и попробуй сам.

Довольный, я взобрался на его стул.

Он порылся в углу.

— Для начала изрежь чистую бумагу. Хотя бы пополам. Смотри не подсунь палец.

Я разрезал лист бумаги, и он сказал серьезно:

— У тебя есть задатки…

Я таскал ему книги до тех пор, пока свистульки не перестали казаться мне райской музыкой…

Прошло больше двадцати лет… Иногда, когда я брал в руки тяжелую книгу, что-то вздрагивало во мне… и странный детский вопрос пробуждался снова.

И вот я опять пошел в его лавку. На этот раз я ничего не нес ему, кроме своего вопроса.

Он все так же выглядывал из-за прилавка, еще более розовый и лысый.

— Вы узнали меня? — спросил я.

Он оживился:

— Мы с вами говорили о Шекспире!

— Ио двух килограммах «Илиады», — добавил я.

— Вы шутите! — обрадовался он — Как же вы запомнили цифру?

— Этого нельзя забыть.

— Заходите в лавку, — сказал он. — У меня не много было таких клиентов.

Я зашел в лавку.

— Ау меня маленькая механизация, — начал он, указывая на агрегат вроде стиральной машины. — Работает от общей сети.

Я не выдержал и оборвал его вопросом, который мучил меня все эти годы:

— Почему вы просто не продаете книги? Ведь вам приносят шедевры мирового…

— Это не мое ремесло! — ответил он сухо и забегал по своей лавке, точно барсук в норе. — Я делаю свое дело, я делаю свое дело, — повторил он быстро.

— Но вы бы подумали, что вы суете под нож!!

Он вдруг подозрительно глянул на меня из-за плеча и визгливо спросил:

— Вас подослали эти букинисты?

Тогда — неожиданно для себя — я оторопело спросил:

— Послушайте, а вы читаете книги?

— Я вам повторяю — это не мое ремесло! — заорал он и открыл дверь на улицу.

Я пошел к двери, когда он со вздохом глухо проговорил:

— Много-много лет мы занимаемся только этим, весь наш род. Одни пишут книги — это их дело, другие читают, третьи… — это наше дело. Но в нашей, смею сказать, династии утильсырья и макулатуры произошел ужасный случай! — он понизил голос — Искажение природы! Мой дед попутно попробовал продавать книги. Дела пошли как будто блестяще. Но все это мираж! — вскрикнул он горестно. — Потом дедушка стал читать их! А потом вдруг перестал не только резать, но и продавать… Все пошло прахом. Дедушка очень мучился, — он помолчал и грустно закончил: — А перед смертью он даже начал писать… Не спрашивайте меня больше ни о чем!

— Послушайте, послушайте, а о чем писал ваш дедушка? — закричал я.

— Не знаю, не знаю, это не мое ремесло, — повторил он как заведенный — Дедушка очень мучился…

— А много ваш дедушка написал?

Он пошевелил губами, припоминая, и задумчиво ответил:

— Он исписал фунта полтора второсортной бумаги…

Ироническая поэзия