А сын Иван?! Нет, он не равнодушный свидетель происходящего, а еще живой его участник. А может, и неживой. Ученые расходятся во мнениях: жив царевич или нет. Во всяком случае, пульс не прощупывается.

Полотно умышленно залито кровью. Она служит прекрасным фоном для розовой одежды царевича, его зеленых сапог. Ковер ручной работы тоже. Похоже, Ивану Грозному придется где-то доставать новый коврик! Так что ему еще не раз придется пожалеть о случившемся!

А вот и губы царевича. Они чуть приоткрыты. Если всмотреться, то можно услышать легкий протяжный стон. «А-а-а!» — доносится с полотна через десятилетия. Теперь давайте дружно вглядимся в полуприкрытые глаза царевича. В них мы заметим застывший ужас. И хотя, как я говорил, картина нарисована девяносто лет назад, ужас царевича до сих пор не прошел! То есть он потрясен случившимся. От кого угодно, но от папы он такого не ожидал!

Обратите внимание на искусную игру света и тени! Смотрите, как тень падает на пол вслед за царевичем! Нет у царя теперь ни сына, ни тени!

Что же будет с царевичем дальше? Оправится ли он от нанесенного ему удара? Боюсь, что нет. Это глубокая душевная травма на всю жизнь. С ней Иван и умрет. Потому что в те годы медицина была бессильна помочь человеку в подобных случаях.

Какой урок можно извлечь из этой картины сегодня? Надо сдерживать себя, товарищи! Помните: нервные клетки никем не восстанавливаются!

Ознакомившись с картиной, еще раз убеждаешься, что порка — не метод воспитания подрастающего поколения! Вместо того чтобы нервно стучать скипетром по голове царевича, почему Ивану Грозному было не поговорить с сыном, не объяснить, что тот в чем-то не прав! Тогда не было бы этого несчастного случая, не было бы этой картины и мне не пришлось бы вам ничего о ней рассказывать!

Виктор Гастелло

Жизнь по вертикали

Новосел Чупахин залез на стул,　приладил отбойный молоток, приобретенный по случаю вместе с компрессором, и навалился грудью. Панель не выдержала, рухнула. Чупахин нелепо замахал руками, потерял равновесие и, дико закричав, сорвался с шестнадцатого этажа.

В эти страшные, предсмертные мгновения вся жизнь, как и полагается, прошла перед его глазами.

До двенадцатого этажа шли детство, юность и молодость включительно.

Чупахин увидел себя в коротких штанишках, а вот он уже и в школе, первые тайные затяжки сигаретой и явные неприятности по этому поводу, выпускной вечер, институт… первая любовь, потом вторая, третья… от второй — мальчик, от третьей — неприятности по службе. Законный брак, жена Клава, широкая, как русская печка, и дом на слом на месте проживания.

На траверзе одиннадцатого этажа Чупахину впервые страстно захотелось на работу. Работу он увидел в цветном изображении. За окном серый, унылый дождь, а в комнате тепло и уютно. Макрушина, как обычно, висит на телефоне — у нее уйма подруг, и у всех не сложилось, надо помочь.

— Да брось ты его, — говорит она неведомой Джульетте. — Ему цена пятак в базарный день.

Джульетта, видимо, лучше знает базарные цены и что-то возражает Макрушиной. Это выводит Макрушину из себя.

— Ну и дура! — кричит она возмущенно в трубку.

А в углу комнаты жгучая брюнетка Рябухина, прикрываясь служебными вопросами, упорно соблазняет строгого красавца Пахова. Пахову Рябухина не нравится, и поэтому он прикрывается броней порядочности — холодно именует Рябухину по имени и отчеству. Сам же Пахов не прочь поволочиться за юной Семухиной, но Семухиной надо замуж, и она бегает консультироваться к холостым инженерам. Жгучая брюнетка Рябухина нравится Чупахину… Но — увы! Рябухина любит видных мужчин — это ее принципы, и за них она готова пойти на смерть. Чупахин дружит с Паховым — когда они идут в столовую или по улице, женщины смотрят на них с интересом. Это приятно.

— А где наш полированный шкаф, — обычно спрашивает Макрушина, — опять его нет на месте?

— Ты в него тайно влюблена. — защищает приятеля Чупахин.

— Я?! — фырчит Макрушина. — Как можно любить шкаф, да еще без антресолей!

В районе восьмого этажа Чупахин почувствовал, что очень дует.

«Не хватает еще простудиться», — подумал он и поднял воротник рубашки. На работу захотелось еще сильнее.

И опять он увидел свою комнату… Ближе к обеду у женщин все обговорено, обмерено, и они со стоном включаются в работу.

Пахов заговорщицки подмигивает Чупахину, они встают и идут из комнаты.

— Мы к экономистам, на первый этаж, — говорит небрежно Пахов. И уже в коридоре бросает, как боевой клич, традиционную фразу: — А почему бы нам не попить пивка?

В пивном баре тихо, еще не накурено, никто никого пока не уважает и поэтому спокойно.

Чупахину представилось все это так ясно, что он почувствовал на языке вкус пива…

На уровне пятого этажа Чупахин испытал неожиданное облегчение и даже тихую радость. Ему привиделась скучная физиономия Забулина из соседнего отдела.

«У, скупердяй, — в душе обругал его Чупахин. — Ну должен пятьдесят рублей, но нельзя же об этом без конца долдонить. Вот и бери у таких взаймы… Ха… теперь плакали его денежки».

Забулин был уныло настойчив.

— Ну что ты, Вася, за мной ходишь, — говорил Чупахин. — Целы твои деньги, как в швейцарском банке. Спроси через месяц, скажу: целы, через два — тоже будут целы. И тайна вклада сохранена — никто не знает, что твои деньги у меня.

Но Вася совершенно не понимал, сколь надежно хранятся его деньги.

После третьего этажа пошли воспоминания о будущем. Чупахин снова увидел свою работу… Все шушукаются — о покойнике плохо не говорят, — по рукам ходит список, искренне расстроен только Забулин. После обеда все идут на похороны… А Пахов с кем-то еще удирает пить пиво…

— Господи, — застонал Чупахин, — хотя бы в такой день постеснялись…

Настроение окончательно испортилось.

А ведь как хорошо все складывалось. Незадолго перед выселением удалось прописать недавно умершую бабушку, и на одну комнату получилось больше… И вот теперь Чупахин летел к бабушке…

Эх, не следовало самому сверлить дырки. Ведь подпольный сервис плотно блокировал дом. Вот и надо было поручить тому, с усиками.

«Рубль на дырку пожалел, — продолжал корить себя Чупахин. — А теперь похороны влетят в копеечку…»

Дом стоял на пригорке, поэтому Чупахин и в зоне нулевого цикла продолжал движение.

Если бы Жизнь начать сначала… Не прописывал бы усопшую бабушку, нехорошо это, отдал бы долг, сделал много добрых и хороших дел, бездельника Пахова — из жизни вон… и… Нулевой цикл кончился.

В котлован с водой, оставленный строителями. Чупахин вошел как олимпийская чемпионка Вайцеховская — почти без брызг. Несколько секунд под водой что-то клокотало, потом Чупахин вынырнул, выплюнул кусок арматуры и размашистыми саженками поплыл к берегу. На краю котлована он отряхнулся, как собака, и зло выругался:

. — Дом сдали, а кругом грязь, вода… А ведь обещали все заасфальтировать! И лифт не работает, тащись теперь на шестнадцатый этаж.

Однажды Опрокиднев особенно удачно рассчитал паропровод высокого давления и получил за это отпуск в августе.

Много чего повидал в своей быстротекущей жизни техник Опрокиднев, но, как ни странно, еще ни разу не посещал Кавказ. И Опрокиднев вылетел на Кавказ.

Он выбрал его еще и потому, что имел тайное намерение на некоторый период забыть женщин родного института и закрутиться в вихрях настоящего, крупного лирического чувства. Абаев и Джазовадзе, а также Курсовкин и лично Эдуард Фомич Вуровин неоднократно информировали его о том, что на Кавказе проживают совсем другие женщины. Вернее, отдыхая на Кавказе, они становятся совсем другими.