— …без лестницы и не дотянуться, помогите хоть кто-нибудь. — Мастер приставил к затылку Пикона багор, заметил. Потом он вытащил из кармана складной метр, прикинул. Получилось без малого два метра. Я, конечно, пониже.

— Ничего, однако, и Федя подвымахал, хоть и война и жрать нечего, — удивился мастер. — Видать, дрожжи неплохи оказались. Но Пикон-то, Пикон… — Повернулся мастер к остальным: — Ну что скажете, зимогоры? По комплекции придется поставить балл Пикону, по росту его не то что в бригадиры — в императоры можно…

— Император, — хохочут ребята.

— Поставим Пикону очко, — игра мастера все больше воодушевляла публику.

— А теперь давайте дадим им задачку. Что важно знать бригадиру? — спросил мастер. И сам же ответил: — Больше прочего знать нужно о бревне. Скажем… сколько кубометров обсохло вон в этой куче? А — Пикон? Сколько, по-твоему, тут будет?

— Надо наперво хотя бы… в штуках… прикинуть, — Пикон заметно колебался, от мозговых усилий он покраснел как рак.

— А ты без счету, без счету скажи, — настаивал мастер.

— Ну-у… около тридцати будет… — промямлил Пикон.

— Та-ак… А по-твоему, Федя, сколько?

Я прикинул. Бревна крупные, легли ровно, плотно уложила их река. Половодье, видать, штабель где-то своротило…

— Я думаю, самое малое кубов пятьдесят.

— Феде очко! — закричала публика. — Его слово верное, около того и будет… Не зря мастерил… насобачился…

— Та-ак, — окончательно развеселился мастер, словно не испытание делал на серьезную работу, а у тещи оладьев наелся до отвала. — Каждый по очку заработал, один-один. А теперь, я думаю, им надо побороться. Посмотрим, кто посильнее, сила в нашем деле никому еще не мешала.

От такого предложения все прямо легли. В жизни не слыхал, чтоб так хохотали.

— Пусть поборются, пускай…

— Давай, борцы… ой, не могу…

Во мне поднялась какая-то злая веселость. Я с детства бороться люблю. И Пикона не боюсь… и азарт… и публика, и все…

— Можно бороться, как умеешь, — сказал мастер, — одним словом, вольная борьба.

Стали мы с Пиконом друг против друга, как мартовские коты, и мне стало смешно, я как бы увидел нас с Пиконом со стороны; изогнулись, сгорбились, глаза горят, соображаем, как бы ловчее захватить друг дружку, чтобы сразу на лопатки положить.

Сначала я хотел схватить его за руки, повыше локтей, и сделать то, что делал в подобных случаях много раз: толкаешь своего противника, упираешься, а потом, когда он начинает ответно тебя толкать, пытается тебя остановить, ты, держа его крепко за рукава, бросаешься на спину, увлекаешь его за собой, кидаешь через голову, а сам из-под него выскакиваешь и оказываешься сверху.

Но как выскочить из-под такого верзилы? Шмякнется он на меня, как комлевое бревно, попробуй выползи потом.

А кругом кричат, подначивают, издеваются…

— Давай-давай…

Кому кричат? А — все равно. Сцепились мы с Пиконом, как два паука, которые никак не могут разодрать муху. Пыхтим, кирзушками своими лужайку пашем. Я пытаюсь обеими руками добраться до его пояса, а он — не пускает меня, отбрасывает мои руки и сам норовит…

У Пикона и в самом деле — кости да кожа, стропила одни, как говорят. Как у того Геркулеса, что когда-то упал на долгой дороге из Литвы…

Странно это: охотник, мясо лесное жрет, а куда ж оно уходит, в мослы? Бывает, все в кости идет да в навоз, — пытаюсь я себя рассердить, чтоб увеличилась моя сила, но не чувствую я к Пикону злости. Не чувствую — и все тут.

Все ж удалось мне раздвинуть его клешни, добраться до пояса. Обхватил я его, приподнял, сунул подножку и жмякнулись мы с ним на травку, а я сверху оказался, ладно что не внизу — задавил бы он меня, мосластый. Пикон взбрыкивает, взмок сразу, но теперь уж дудки, если уж я сверху на лежачем, то как-нибудь совладаю…

Стало мне весело — такую остолопину свалил.

А когда поднялись, Пикон принялся ручищами своими размахивать, кричать: мол, неправильно Федя боролся, подножку поставил, переиграть надо…

— На-на-най! — замотал головой мастер. — Никаких, я же говорил: борьба вольная, кто как умеет. Феде очко! Но ты, Пикон, не вешай носа, главное-то еще впереди, только за дурную силу бригадиром не выберем. Пускай-ка наши молодцы на бревне себя покажут. Пускай-ка на одном бревне на ту сторону переплывут! На одном! На двух-то и дурак переберется, ног не замочит. И чтобы не садиться, как на кобылу, а — стоя!

Все вдруг словно опьянели — такой галдеж подняли! Хохочут, заранее радуются зрелищу… Через такую реку на одном бревне, да стоя, — есть на что поглазеть…

Однако отступать поздно, придется плыть.

Конечно, я не новичок, всяко приходилось: и плавать, и бегать по бревнам через реку, когда бревна лежат от берега до берега живым ковром, но особой нужды на одном бревне через такую реку плыть — как-то не бывало… А тут ведь не просто устоять надо, нужно еще и Пикона обогнать.

Однако, гляжу, Пикон тоже морщится, не в восторге он от такого заплыва. Но и ему теперь — не отступить, позор будет на весь мир. И зрители ждут.

Отобрали нам два комлевых бревна. Ладно, хоть сосновых, а то елка уж так вертлява, не успеешь взобраться, крутиться начинает.

Велел нам мастер кирзушки снять: мало ли, искупаться придется, утопите, мол, добро…

Три парня, как судьи, в лодку залезли. Сопровождать будут.

Я взял багор, чувствую — руки сами вцепились в древко. Босыми ногами стал на шершавую кору, стараясь, чтоб бревно не потревожилось. И так захотелось мне, чтоб ноги вцепились в дерево, как когти совы. Каждой жилочкой чую, как бревно норовит вывернуться из-под ног, верткость чую, и душа замирает в ожидании…

Пикон тоже утвердился. Мастер крикнул:

— Пошли!

Около берега было помельче, толкаться удобно, багор до дна достает и служит как бы точкой опоры. Но вот все глубже, глубже… Не достаю уж до дна… Вытащил я багор, начал грести им, как веслом о двух лопастях, а для устойчивости пригнулся малость.

Но багор-то не весло, и бревно, почти полностью погруженное в воду — не лодка… Вперед почти не двигаюсь, течение несет, вот и вся моя скорость. Но таким манером я на ту сторону не догребусь, на излучине приткнет меня снова к этому берегу боковым течением… То-то смеху будет. А! Чего мне терять! При таком-то ходе Пикон обязательно меня перегонит — вон торчит, как гвоздь на бревне, чертила длинный, где и наловчился только…

И я со всей силы начал загребать, стараясь взять покруче, захватить багром побольше воды. Но окаянное бревно качнулось под ногами, еле устоял, а бревно подумало-подумало и медленно начало поворачиваться под ногами.

Пришлось мне шагать на месте, чтоб как-то удержаться. Но как ведь подло все устроено, я шагаю по бревну, чтоб удержаться, а оно пуще разгоняется, будто его мотором крутят. А я скачу, как цирковой медведь на бочке, которого когда-то в городе видел. Ох, и смеялся тогда…

А теперь сам вроде того медведя.

Только я это про медведя вспомнил — ухнулся в воду. Вынырнул, чую — багра не потерял, держу. А на берегу, слышу — публика со смеху покатывается.

Пикон уже обогнал меня, да услышал, видно, как я ухнулся, обернулся — как тут не взглянешь на соперника. Но — есть бог! — от резкого поворота бревно под Пиконом тоже закрутилось, и, гляжу, пришлось ему также боком стать и затрусить на месте. Но ему-то, длинному, еще труднее. Не остановить Пикону этот маховик. Так и есть — грохнулся Пикон в воду, аж пропал, вынырнул, отдувается, плюется — досадно ему и — холодно, от неожиданности.

А я тем временем обратно лезу с комля. И думаю, только бы, окаянное, опять не закрутилось. Хоть пока лезу, пусть полежит спокойно. И думаю, с торца надо толкаться, и багор вовсе не нужно доставать из глубины, так, согнувшись, и стоять, упираться, сколько багра хватит.

А Пикон, зараза, гляжу, обратно не хочет залезать на бревно, плывет и толкает его плечом к другому берегу. Чего это он — спятил? Или ушибся — соображение потерял?

И на берегу вой подняли, и в лодке судьи, отсмеявшись, кричат: