Еще больше этот рельеф заметен в греческом языке на gen. subiect. Здесь род.п. сначала обозначает объект, у которого или при котором что-то находится и который по этому самому получает характер субъекта, – «страх врагов». Этот объект все более и более становится субъектом, объект, оказывается, далее, уже владетелем или обладателем чего-нибудь, gen. poss. Он, далее, есть породитель чего-нибудь, gen. originis и даже материально с ним отождествляется, gen. materiae, – teichos lithoy, «каменная стена», букв, «стена камня», причем отождествление это может быть, наконец, и не полным, но частичным, – gen. qualit. et quantit.

Еще более рельефно выступает порождающая семантическая модель в греческом языке для род.п. в зависимости от глагола. Род.п. в этом случае сначала есть предмет 1) слышания, чувствования, узнавания, потом 2) памяти, желания, стремления, заботы, 3) дотрагивания, касания, достижения, начинания и участия. Над этим объектом в род.п. далее 4) начальствуют, властвуют или командуют и вообще его превосходят. В дальнейшем этот объект подвергается еще более глубокой обработке. Он 5) оценивается, обвиняется, осуждается, наказывается, оправдывается. Наконец, этот объект, со всех сторон воспринятый, разобранный и оцененный истощает свою значимость для глагольного действия и становится предметом 6) удаления от него, его лишения, прекращения всякого действия и, в конце концов, забвения. Разные степени субъектной значимости такого объекта в род.п. очевидны сами собой, равно как и их структурно-смысловая последовательность. Субъект глагольного действия сначала только еще приближается к такому объекту, издали его примечает, начинает все более и более его чувствовать и усваивать, потом прямо нападает на него, овладевает им, производит над ним суд и, используя его до конца, оставляет его, бросает его и даже забывает о нем. Это – вполне драматическая структура род.п.

В заключение этих кратких замечаний о род.п. напомним то, о чем мы говорили вначале: род.п. выражает собою активность объекта, но по преимуществу, не по его субстанции, а пока только по его родовой общности. Поэтому, имеем ли мы здесь в виду приближение к объекту, овладевание им, разделение его, суд над ним, слушание и восприятие его и т.д. и т.д. везде мыслится здесь, что все, что слышно о нем, о чем происходит суд над ним, что помнится в нем, что забывается о нем и что покидается в нем и т.д. и т.д. – есть только известная часть его самого, какой-то его определенный момент, какая-то его разновидность, а сам он гораздо шире всего этого, гораздо богаче всего этого и в отношении этого является более высокой родовой общностью. В этом и состоит его сила в сравнении с рассмотренными выше падежами, потому что приближение, овладевание, качественное и количественное определение, создавание, уничтожение и пр. мы имели почти и во всех других падежах.

Наибольшей активности достигает тот объект, который выражается твор.п. Творческим субъектом этот объект стал еще на стадии род.п. Твор.п. только углубляет эту активность объекта, все более и более берущего на себя функции действующего субъекта. Субъект выступает здесь сначала со своей качественной стороны – «пахнуть сеном», куда очевидным образом примыкает и твор.п. ограничения – «сильный духом». Дальше с последовательным нарастанием активности идут: твор.п. признака, – «лететь пулей», разных обстоятельств, – пространства, времени, способа и образа действия, – «ехать полями», «отдыхать летом», «идти твердой походкой»; орудия или средства действия, – «рубить топором», предикативным неполным, – «назначить директором» и полным, – «быть директором», действующего лица или предмета, – «написано Пушкиным», «освещено луной». Последний падеж настолько глубоко превращает объект в реальную субстанцию, что почти уже ничем не отличается от им.п., а иной раз даже и просто им заменяется с незначительным и трудноуловимым оттенком, – «он был учеником» и «он был ученик». Поскольку, однако, это все же твор.п., а не им.п., остается ясным его объектное происхождение. Это не просто субъект действия, но все еще пока объект действия, ставший субъектом действия.

Заметим только одно обстоятельство. Твор.п. орудийный легко может показаться менее активным, чем, например, род.п. активной деятельности. Тут, однако, необходимо иметь в виду, что род.п. «леса» в таком выражении как «рубка леса» указывает на некую родовую общность, в отношении которой нечто предпринимается, а именно «рубка», да и то неизвестно, предпринимается ли цельно или частично. Что же касается выражения «рубить топором», то твор.п. «топором» выступает уже не как родовая общность, а как некий конкретный и вполне единичный предмет, при помощи которого действуют уже не в общем смысле слова, но вполне конкретно и единично. Поэтому заряженность действием в орудийном твор.п. гораздо больше, чем в род.п. активной деятельности.

Предикативный твор.п. по своей активности может быть превзойден только отыменным наречием, если иметь в виду свободу наречия от принципа управления во фразе. Когда мы говорим «днем», «ночью», «зимой», «летом» и т.п., то мы, несомненно, имеем дело с весьма устойчивым и притом вполне независимым объектом. Другими словами, объект здесь уже перестал быть объектом, а стал самостоятельным субъектом, по крайней мере настолько, чтобы стать не менее свободным и независимым членом предложения, чем подлежащее этого последнего. Если именительный падеж выражает собою субъект действия и носителя бесконечных определенных предикатов, об активности которых не ставится и вопроса, то в отыменном наречии эти предикаты настолько получили большую активность, что выступают уже самостоятельно, без всякой связи с каким-нибудь своим носителем или с каким-нибудь другим самостоятельным и определенным субъектом. Поскольку все признаки родовой общности, составляющие род.п., мы расположили так, что они подводят нас к самостоятельной субстанции как к носителю всех этих общеродовых признаков, т.е. к им.п., отыменное же наречие есть некий общеродовой и вполне определенный признак неопределенной субстанции, то можно сказать, что вся драма признаковой борьбы и переходов внутри род.п. разыгрывается между отыменным наречием, образованным при помощи твор.п., и им.п. Род.п. – есть выражение активного объекта, взятого пока еще только в его родовой общности, т.е. в виде тех или иных его признаков. Что же касается им.п., то он выражает не признаковую родовую общность, но действующую субстанцию как носителя этих общеродовых признаков.

Впрочем, если привлечь другие индоевропейские языки, то еще более сильная активность объекта выражена, кажется, в латинском abl. absolutus, где твор.п. уже прямо берет на себя все функции подлежащего, и от его пассивности остается только самая слабая формальная зависимость, да и та граничит с чисто номинальной вариацией. Старославянский дательный самостоятельный и греческий gen. absolutus тоже представляют собою самые сильные формы объектной активности в пределах каждого из этих падежей в сравнении со всеми другими их значениями. Но из всех этих «самостоятельных» падежей сильнее всего, конечно, латинский abl. abs., поскольку твор.п. и вообще сильнее дат.п. и род.п. в смысле выражения активности объекта.

Семантическая последовательность падежа в русском языке – винительный, предложный, дательный, родительный, творительный – в отдельных частностях может оспариваться, но общая смысловая закономерность развития этих падежей едва ли может подвергаться сомнению. Это особенно становится ясным, если мы проследим значение какого-нибудь одного слова во всех этих падежах. Возьмем слово «отец». Максимальная пассивность значения этого слова, т.е. максимальная зависимость его от других элементов связной речи и, прежде всего, от субъекта глагольного действия, несомненно, выражается падежом винительным. Убыль пассивности и нарастание активности объекта, которое мы выше характеризовали при помощи категорий создавания, овладевания и достижения или вообще стремления к чему-нибудь отчетливо заметно в таких выражениях как «рисовать отца» (в смысле создавать портрет отца), «пленить отца», «искать», «найти отца», «убедить отца». Активность объекта, продолжающая расти в предложн.п., в связи с опосредствованным определением его теми или другими независимыми от него действиями, тоже ясно демонстрируется выражениями: «увидеть в отце», «увидеть на отце», «увидеть при отце», «говорить об отце». С отпадением опосредствованности действий, связанных с объектом, активность этого последнего растет в причинно-целевом отношении и в отношении его внутреннего состояния: «помогать отцу», «радоваться отцу», «отцу приятно». Род.п., понимающий пассивную предметность уже как субъект (хотя пока еще и как зависимый), выражает эту активность в отношении ее реальности или нереальности, – «нет отца», «бояться отца», «изображение отца», «ожидание отца» (в смысле «кто-то ждет отца»), «не любить отца»; в отношении ее признаков, – «походка отца»; качеств, – «талант отца»; количества, – «большинство отцов»; принадлежности, – «дом отца»; внутреннего состояния, – «гнев отца»; жизненных отношений, – «брат отца» и активной деятельности, – «приказание отца», «подвиг отца». Субъектная активность объекта завершается твор.п., где она выражается не только качественно, – «вести себя отцом», ограничительно, – «довольный своим отцом», в виде признака, – «считать отцом» или разных обстоятельств, – «клясться, хвалиться отцом», но и орудийно, – «воспользоваться отцом», лично-деятельно, – «сказано отцом» и, наконец, предикативно, – «быть отцом».