Теперь пойдем дальше, т.е. перейдем от независимого субъекта к окружающим его объектам. Чтобы соблюсти строгую логическую последовательность и не излагать падежи во всей их сумбурной семантике, будем исходить из максимально пассивного объекта, переходить к его постепенно нарастающей активности и заканчивать той его максимальной смысловой активностью, которая приравнивает его уже к им.п., но не к им.п. независимого субъекта, а к им.п. независимого объекта.
Подыскивая в индоевропейских языках и, в частности, в русском языке, такой максимально пассивный падеж, мы, несомненно, наталкиваемся на т.н. винительный падеж. Терминология его тоже достаточно уродлива и тоже восходит к наивности античных грамматистов. Впрочем, последние рассуждали еще более уродливо, назвав его не просто вин.п., но даже почему-то «обвинительным» падежом (accusare именно значит «обвинять»). Секрет этой уродливой терминологии очень прост. Хотели попросту сказать, что этот падеж обозначает собою тот предмет, в направлении которого развивается действие глагола, имея в виду особенно переходные глаголы. Такой предмет и трактовался как «причина» действия или «вина» для данного глагольного действия. Но, если это так, то, конечно, было бы гораздо правильнее назвать этот падеж или casus causalis, «причинный падеж», или casus obiectus, «противолежащий падеж», объективный падеж, casus obiectivus, пад. «объективный». Здесь, вообще говоря, мыслится полная пассивность объекта. Субъект или целиком его создает, уничтожая его вместе с тем – «есть рыбу», «стирать пятно», «рубить лес», «срывать цветы», а также оставляя его в законченном виде, – «писать письмо», «рисовать картину», «варить кашу», даже с некоторыми признаками самостоятельности, – двойной винительный в разных языках и в том числе в старославянском, – «постави уношу князя им» (имея в виду второй из этих двух винительных); или объект оказывается уже готовым, а субъект им только овладевает, – «купить книгу», «убить медведя», «надеть платье». При этом овладевание объектом может мыслиться и в отношении качественном, качественно-количественном, – acc. relationis или respectivus, в греч. яз. calos to sornia («прекрасный телом»); или только в количественном, имея в виду его пространственное, временное, весовое, вообще то, или иное частично-количественное овладевание, – «пройти километр», «посвятить всю жизнь», «заплатить три копейки». Таковы же многочисленные значения вин.п. и в других индоевропейских языках, и прежде всего в санскрите, греческом, латинском, старославянском яз. Когда объект не создается, а является уже готовым для субъекта, и субъект им только овладевает, то в этом втором случае, конечно, объект становится гораздо более самостоятельным. Он еще более самостоятелен тогда, когда субъект действия им не овладевает, а только стремится к нему, движется в его направлении. Это нарастание активности объекта, который вначале мыслится совершенно пассивным, из приведенных примеров вполне очевидно. Ясно, что между указанными у нас выше категориями вин.п. существует также и бесконечное количество промежуточных звеньев. Так, объект в выражении «принимать гостей» более активен, чем в примере «возить салазки», но более пассивен, чем в выражении «воспитывать детей» или «любить цветы» (имея в виду покупку и разведение цветов, а также постоянное ухаживание за ними). Промежуточные оттенки неисчислимы даже здесь в пределах указанных выше категорий вин.п. в русском языке.
Так, в санскрите соединения вин.п. отвлеченного предмета с глаголами «ходить», «приходить» создает идею соответствующего процесса («проходить», «достигать», «старика», «стареть»). Подобного рода вин.п., в котором плохо дифференцируется движение, и предмет, в направлении которого происходит движение, по-видимому, менее пассивен, чем вин.п. в русском не только «варить кашу», но и «воспитывать детей», таков же, напр., вин.п. внутреннего объекта в греческом и латинском языках (сравни «думу думать», «шутку шутить»). А когда санскрит начинает понимать вин.п. существительного или чаще прилагательного в смысле наречия, то ввиду несвязанности наречия в смысле управления с другими членами предложения делает этот падеж еще более активным, чем указанный нами сейчас русский вин.п. с обозначением количества. Греческие и латинские вин.п. при таких глаголах, которые по-русски требуют других падежей или падежей с предлогами, явно нужно понимать более пассивно, чем соответствующие русские падежи. Если мы по-гречески глагол «поступать несправедливо» или «оказывать добро» ставим с вин.п., то, очевидно, предмет глагольного действия мыслится здесь пассивнее, чем в русском дат.п., и мало чем отличается от обозначения тех объектов, которые указывают только направление действия, а не на его качественное содержание. Таковы же и вин.п. в греческом и латинском языках при verba affectuum. Винительный падеж такого типа активнее простой качественности объекта, определяющего собою направление действия. Он активнее также и того винительного в древних языках, который обычно называется accus. relationis или accus. graecus. С другой стороны, второй винительный падеж в греческом, латинском, старославянском двойном винительном указывает, наоборот, на слишком большую самостоятельность предмета, выходящую за пределы того, что мы видели сейчас в русском языке. Правда, эта самостоятельность здесь не только не достигла той активности субъекта, которая мыслится в именительном падеже, но даже и той потенциальной активности, которую мы сейчас увидим в русском дательном падеже, и той обобщенной активности, которую мы найдем в родительном падеже. Поэтому она в сущности здесь пока еще чрезвычайно пассивна. Самостоятельность действия, или, вернее, существования, скорее зависит здесь от управляющего глагола, чем от самого вин.п., который все еще достаточно пассивен.
В итоге предложенных выше замечаний о вин.п. в русском и др. языках, имея в виду семантическую структуру этого падежа, в смысле последовательного нарастания его активности, можно было бы предложить приблизительно нижеследующую схему, которая, конечно, отнюдь не бесспорна, требует всякого рода уточнений и дополнений и вообще является только построением кое-каких не очень твердых вех в безбрежном семантическом поле этого падежа.
1) Объект не только впервые создается, но тут же и уничтожается субъектом глагольного действия, – «жарить рыбу», «есть рыбу», «стирать пятно», «срывать цветы».
2) Объект впервые создается, но тут же не уничтожается, а остается в том виде, как он создан – «писать письмо», «строить дом».
3) Объект, далее, хотя и создается субъектом глагольного действия, но начинает функционировать в подчеркнутом виде самостоятельно, уже вне всякой зависимости от субъекта, как, напр., второй винительный в обороте двойного винительного.
4) Объекту, далее, остается целиком освободиться от создавания его субъектом, и он теперь начинает мыслиться как нечто субстанциальное, независимое от него, несмотря на грамматическую зависимость, как, напр., вин.п. в выражениях «рассматривать картину» или «фотографировать здание». Здесь уже сам субъект начинает интересоваться объектом и к нему стремиться. С другой стороны, постепенно смелеющий объект не только становится целью стремления для субъекта, но уже
5) начинает характеризовать собою тот субъект, который его создавал, либо качественно – acc. relationis, – либо количественно, – «пройти два километра».
6) Объект получает далее настолько большую самостоятельность, что субъекту уже приходится овладевать им извне, как чем-то существующим еще до всякого глагольного действия. И это сопротивление объекта либо пассивно, – «возить салазки», либо активно – «ловить рыбу», «убить медведя».
