Хасан Али вспомнил о своих слугах, и лицо его на мгновение прояснилось. Он быстро подошел к окну. Но снаружи было темно, и лишь неясно проступали очертания двора и уличных построек.

— Поверь, бей-заде Дмитрий, это наша последняя встреча, — сказал он с горечью, заняв вновь место в кресле. — Аллах призывает меня на свой суд и предрекает скорую гибель. И я, правоверный мусульманин, со смирением ее приемлю. Слуг моих более нет в живых: одни, верно, истекли кровью под стенами с острой сталью в сердце, другие — с раскроенными черепами. Не пытайся меня защитить — не ставь себя напрасно под удар.

Кантемир встрепенулся.

— Как так? Кто посмеет причинить зло моему другу в моем же доме?

Хасан Али шевельнул кустистыми бровями.

— А кто ты здесь, прости меня, князь, такой? Посол иноземной державы, уверенный в поддержке своего государя? Кто послал тебя сюда — какой император или король?

— Конечно, — сказал Кантемир, — я только раб светлейшего султана...

Хасан Али прервал его слабым голосом.

— Сыграй мне лучше, бей-заде, облегчи кончину...

Дмитрий Кантемир взял тамбур[34] с длинным грифом и медными струнами. Комната вздрогнула от тягучих звуков, заполнявших ее. Хасан Али скрестил на груди руки, следя за тонкими пальцами князя, легко касавшимися струн. Музыка, казалось, отгоняла от обреченного горькие мысли и страх, унося его в иной мир, полный чарующей тишины и призрачного, несбыточного счастья.

Прозвучал голос князя:

Это звучала турецкая песня, чьи слова и музыку сложил сам бей-заде. Хасан Али не раз слушал песни друга, издалека занесенного к ним судьбой. Но эта почему-то нравилась ему больше других.

Во дворе раздались глухие шаги. Из переходов дворца донесся неясный шум. Песня оборвалась. Открылась дверь, капитан Георгицэ растерянно сообщил:

— Приехал Ибрагим-эффенди. Поставил везде свою стражу. Я едва успел доложить. Что прикажешь, государь?

В тот же миг, подойдя сзади, здоровенный гайдук скрутил верному слуге руки, отшвырнул капитана во тьму. В комнату вошел Ибрагим-эффенди, мужчина огромного роста. За ним уверенным шагом следовало пятеро челядинцев, таких же плечистых и рослых. Ибрагим остановился, расставив ноги, держась за широкий пояс, увешанный пистолетами и кинжалами. Слуги заперли дверь и встали за спиной хозяина.

— Мир тебе, друг мой, бей-заде Дмитрий, — громогласно объявил Ибрагим-эффенди. — Рад ли гостям? — Потом, словно лишь теперь заметил астронома, с деланным изумлением добавил: — Вот уж не чаял встретить здесь Хасана Али, знаменитейшего в Оттоманской империи философа!

Обойдя стол, он уставился на Хасана Али недобрым взглядом.

— За что ты вознамерился погубить меня, Ибрагим-эффенди? — спросил тот.

Незваный гость шагнул к нему на толстых ногах:

— Какие зодии[35] поведали тебе об этом, звездочет?

— Без всяких зодий каждому ясно, что мне устроили злокозненную западню и готовят гибель. Но я не ведал до сих пор, кто мой враг; хочу теперь узнать, по какой причине и по чьему приказу ты так поступаешь.

— Все узнаешь в свое время, звездочет, все узнаешь. Только после того, как встанешь передо мной на колени.

Ибрагим-эффенди бросил быстрый взгляд слуге, стоявшему возле двери. Тот двумя прыжками подскочил к астроному, вытащил его за ворот из кресла и бросил к ногам своего господина.

— Вот так. Теперь слушай мой приговор, о злокозненный мудрец! А ты оставайся на месте, — сказал Ибрагим Кантемиру, пытавшемуся приблизиться. — Когда грызутся такие псы, как мы двое, тебе лучше постоять в стороне, чтобы не остаться без головы... Настал день отмщения за твои беззакония, лицемерный вдовец. Ибо ты поднял мою честь на острие копья, осквернил ее и насмеялся над ней.

— Не сделал я ничего такого, Ибрагим-эффенди, — покорно молвил Хасан Али.

— Сделал, о презренный, — громыхнул Ибрагим. — Проведал ты, что я вознамерился взять в жены дочь высокочтимого Мустафы-бея — Хюрюн, красивейшую девушку в Стамбуле и во всей вселенной. Ты подстерег ее и пытался обесчестить.

— Я не знаю дочери Мустафы-бея.

— Знаешь, ничтожный. Гуссейн!

— Я здесь, славнейший!

— Знает он Хюрюн?

— Знает, славнейший!

— Слышишь, Хасан Али? Ты знаешь ее, ибо мои люди следили за тобой, сосчитав каждое твое движение. Дурсун!

— Я здесь, славнейший.

— Ты тоже видел?

— Своими глазами, славнейший!

— Всё было, как я сказал?

— Истинно, славнейший!

Хасан Али попытался защитить себя, склонив колючие брови:

— Это ложь, Ибрагим-эффенди. Если бы я сотворил такое, меня покарал бы сам Мустафа-бей.

— Мустафа-бей болен. Слуги побоялись даже заикнуться ему об этом, чтобы старик не умер от страшной вести. Дождались моего возвращения из имения и донесли до моих ушей эту тайну.

— Это клевета, Ибрагим-эффенди. Ты придумал все это сам и научил этих недостойных мусульман лжесвидетельству. Не о дочери Мустафы-бея речь, и не коснулось ее какое-либо утеснение. Дело в моих богатых землях, и в золоте моем, и в тех рабах, коими владею, унаследовав от покойного отца и погубленных братьев. Уйду из мира я — и не останется от рода нашего потомства. И богатства наши попадут в руки кого-то из сильных державы сей. В твои руки, ибо великий визирь Балтаджи Мехмед-паша приходится тебе дядей.

— Ты все сказал? — спросил Ибрагим-эффенди. — И готов получить воздаяние, которое заслужил? Дурсун изготовил саблю, я вижу ее блеск...

Кантемир сбросил оцепенение. Закричал:

— Остановитесь!

Двое турок тут же схватили его за локти и стиснули между собой, как живые столпы. Князь, однако, продолжал, обращаясь к Ибрагиму:

— Не трогай моего друга и учителя! Иначе прикажу слугам поднять тревогу!

Ибрагим-эффенди небрежно усмехнулся:

— Напрасные старания, бей-заде Дмитрий. Твои слуги связаны и стонут под коленом сильных. Советую тебе быть благоразумным. Ведь я умею воздавать должное и врагам, и друзьям. Твоя милость мне друг, я помню совет, тайно поданный мне тобою неделю назад. Если же ты не хочешь, чтобы кровь этого нечестивца замарала твой порог, — да будет так. Мои люди его уведут.

Ибрагим-эффенди сделал знак. Слуги окружили Хасана Али и вытолкали его из комнаты. Ибрагим-эффенди скорым шагом последовал за ними, не взглянув более на хозяина дома.

Прошло несколько дней. Кантемир никуда не выезжал, ни с кем не виделся. Запершись в кабинете, князь в одиночестве переживал случившееся. Научные занятия были забыты. Слова и строки старых пергаменов сливались перед глазами воедино, и из этих сгустков мрака возникали то униженный лик астронома, то самоуверенный и дерзкий образ убийцы.

Порой наплывали иные думы. Куда движется сама Оттоманская держава, гроза вселенной и напасть среди напастей? Султаны убивают визирей, визири — беев, аг, каймаканов и янычар, эти же губят всех, кто поменьше. Султан Ахмед III облачил в почетный кафтан верного ему храбреца Каракаса Мехмеда, наградил его саблей и другими ценными дарами и направил в Киабе Сниф. Добравшись. до Алеппо, Каракас был зарезан капуджием[36] по тайному приказу того же самого султана. Смелого Чалика Ахмеда, янычарского агу, падишах назначил трехбунчужным пашой[37], и на третий день после этого торжественно призвал во дворец, объявив, что хочет сделать визирем. Пока толпа ждала счастливца на площади, чтобы поглазеть на нового сановника, слуги султана вывели его через заднюю калитку к берегу, посадили на галеру и, выйдя в море, утопили. В правление великого визиря Салахдара Ахмеда-паши в ночное время бросили в Босфор и утопили четырнадцать тысяч турецких воинов, поднявших мятеж... Проливая кровь и порабощая других, такая держава слабеет сама и идет к своей гибели.