Побуждаемый жадностью, Динов, предводитель польских рейтаров, преследуя отряд казаков, который возвращался из набега на соседние села, бросился со своими людьми на рвы.

— На помощь, хлопцы! — закричал старый казак. — На помощь! Задавят нас эти железные чучела!

Из крепости выбежали казаки с кольями и дубинами и перебили всех рейтаров, завалив ров мертвецами.

— Будет кого хоронить ночью, — сказал один из казаков, молодой парень с едва пробивающимся пушком на щеках, примеряя на себя стальную кольчугу убитого рейтара. — Ну и тяжелая, черт бы ее побрал! Плечи поломает такая кольчуга. Как было им удирать, ежели они закованы в такую железную клетку! Нам-то, братцы, хорошо! Льняная рубашка, конопляные штаны — легко в них вертеться! Гоп, гоп! — пошел он вприсядку.

— Сейчас ты вертишься, Панасько, потому как солнце греет, поглядим, что запоешь, когда настанут холода!

Шутили казаки, пока еще стояла теплая осень. Но однажды завьюжило, ударили морозы. Пришла зима, застав запорожцев голодными и раздетыми. И случилось, что ненастным вечером через пролом в стене бежали двое пленных поляков. Добравшись едва живыми в свой стан, они потребовали, чтоб их отвели к Кондрацкому. Тот сидел у пылающей печи, накинув на себя меховую куртку, и весь дрожал. Вот уж неделя, как трепала его лихорадка. Полуприкрыв глаза, он выслушал, что рассказывали пленные, и в конце концов спросил:

— Сколько еще могут продержаться холопы?

— Чума их знает, пан полковник! Что ни день дохнут, пся крев, десятками, жрут все, вплоть до конской шкуры, но не сдаются. Держит их в руках Хмельницкий, холера ясна!

— Где обретается Хмельницкий? Это вы хотя бы знаете?

— Видели его подле левой башни. Похоже, там его берлога.

— Добже! Идите к хорунжему и скажите, что я приказал выдать вам одежду.

— Эх, какой кафтан у меня был! Подбитый заячьим мехом! Можно было спать и на снегу. Отобрали, проклятые холопы! — проговорил один из них и зло сплюнул.

Утром Кондрацкий приказал привести три пушки и направить их на эту башню. По его сигналу пушкари разом подожгли фитили. Пушки рявкнули, и край башни рухнул. В подзорную трубу Кондрацкий увидел, как в казацком стане поднялась суета.

— Скорей несите лопаты! — кричал Федорович. — Полковника Тимошу завалило!

Казаки быстро вытащили его из-под обломков, отнесли в покои государыни и уложили на лавку, покрытую медвежьей шкурой. Лекарь остановил кровь, но увы, было уже поздно. Раненый угасал. На его лицо легла печать смерти. Прожил он всего два дня, ни разу не застонав, несмотря на адские боли, а потом тихо отошел.

Госпожа Екатерина позвала сведующего в бальзамировании человека и втайне подготовила тело покойного к дальней перевозке. Несколько дней скрывала она смерть Тимуша даже от Федоровича, а потом открыла ему правду.

Федорович собрал казаков на крепостную площадь и обратился к ним:

— Упокоился во господе наш Тимоша Хмельницкий! Убили его псы-вороги! Вечная память нашему смелому полковнику!

— Мир праху его и вечная память! — как один человек, осенили себя крестным знамением казаки. У многих по щекам текли слезы.

— Нынче я вам голова! Как решите, братья казаки? Останемся или вернемся на Украину? Имею сведения, что стоит геман с ханом в Каменице и со дня на день ждет, чтобы Казимир дал им бой.

— Пойдем к батьке Богдану! — закричали казаки.

И тогда в траурных одеждах вышла к ним госпожа Екатерина, ведя за руку своего малолетнего сына.

— Храбрые запорожцы! — обратилась она к казакам. — Слыхали мы, что хотите покинуть крепость и уйти. Не вправе я удерживать вас, потому что знаю, какой вы терпите голод и холод! Но подумайте, в чьи руки вы отдаете нас? Что сотворят с нами эти звери, со мной и сыночком моим, который ни в чем не виновен. Кто защитит нас, ежели вы уйдете?

Казаки глядели на стоящую перед ними женщину, что так стойко разделяла одну с ними судьбу, ходила за ранеными, ободряла тех, кто еще был в состоянии держать оружие. И думали они, что загубят ее враги, как загубили любимого их полковника.

— Останемся, братцы! Умрем все до одного, но честь нашу казацкую не уроним!

— Да будет так! — разнеслось над крепостной площадью.

— Господь отплатит вам за ваши чистые сердца! — молвила господарыня.

Прошло еще две недели. Зима все пуще ярилась. Умирали да умирали казаки. Теперь даже не успевали хоронить покойников, потому что земля была тверже железа. Лежали мертвые у крепостных стен под толстым снежным покровом. Господарыня была не в силах более видеть это зрелище и однажды призвала Федоровича.

— Пане полковник, — сказала она дрожащим голосом, — не может мое сердце вынести более страданий этих отважных и верных людей. Идите и поднимите белый флаг и столкуйтесь с логофетом, чтоб без помехи пустил вас уйти. Ежели он обещает это сделать, то просите нескольких заложников из его родичей, ибо человек этот совести не имеет!

— И ты пойдешь с нами, твоя милость, со всем двором твоим.

— Не пустит меня Чаурул. И по этой причине и вам не даст уйти. Судьбу свою и сына отдаю в руки всевышнего.

В полдень у крепостных ворот затрепетал на ветру белый флаг. Два часа судили-рядили казацкие послы с воеводой Штефаном, и в крепость вернулись с заложниками. А госпожа отпустила своих придворных боярынь и бояр вместе с казаками. Расставались со слезами на глазах. Один только старый Тома Кантакузино отказался уходить.

Еще затемно опустился мост, и пошли запорожцы, затарахтели подводы, в которые были впряжены купленные накануне у венгров лошади. Господарыня стояла с жупыном Томой у ворот и наделяла казаков деньгами и одеждой из княжеских сундуков. Отдавала и кланялась. Когда в крепости не осталось ни одного казака, капитан из войска Штефана Георге подошел к краю рва и крикнул:

— Пускай выходит войско, слуги и бояре, что в крепости пребывают!

Все осаждающие собрались у стен крепости, глаз не спуская с ворот. Они с нетерпением ожидали увидеть солдат и бояр, толпой спускающихся по мосту, но, к великому их удивлению, из ворот вышла лишь одетая в траур женщина, державшая за руку ребенка, а за ней опирающийся на посох старик.

— Ну и пленники! — загоготали венгры. — Выходит, ради этих мы подыхаем тут от холода!

— Эта троица стоит целой колонны пленников, — ухмыльнулся Петки Иштван.

И в то время как госпожа Екатерина с сыном своим и верным советником жупыном Томой Кантакузино входили в шатер Штефана Георге, гетман Хмельницкий вступал под полог белого войлочного шатра хана Гирея. Четыре месяца стояли запорожские и татарские войска под Каменицей, ожидая, чтобы рейтары короля Казимира двинулись из Званчи и завязали бой. Но бесполезно было это ожидание, поскольку ляхи, прилепившиеся к границам Молдавии, которая кормила их, не собирались никуда двигаться. Понимал Казимир, что если его войска выйдут в степь, быть им неминуемо битыми Хмельницким. Застигшая войско зима уже поначалу обещала быть суровой. И ежели запорожцы еще были способны перенести ее, то татарва, непривычная сидеть на одном месте и с трудом терпящая холода, начала роптать. Однако хан не торопился трогаться с места, поскольку у него были свои претензии к полякам, которые после вступления Казимира на престол перестали платить ему малое подношение.

— Здравствуй, светлейший хан! — сказал гетман, входя в шатер.

— Асалам, Богдан-бей! — осклабился хан. — Еще не тронулись ляхи из Званчи? Хы?

— Стоит Казимир, как стреноженный. Потому как знает, ежели двинется, худо будет.

— И сколько нам еще ждать? Как ты думаешь? Хы?

— Пока у ляхов пузырь не лопнет!

— Жди, жди, Богдан-бей! Разве ты не боишься, что и твои казаки померзнут?

— Не померзнут! Им лишь чарку горилки — и на снегу спать могут.

— Хорошо, что им вера пить разрешает. А что моим татарам делать?

— Именно по этому поводу я и пришел, ясноликий. Просит у тебя зять мой, воевода Лупу, дать ему несколько чамбулов дабы пошли на землю молдавскую и прогнали его врагов. Все равно стоят твои татары без дела и ссорятся из-за бараньего курдюка.