— Тебе чего надобно?
— Хлеба! — отвечал он.
И люди давали. Глядели на него, заморыша, и давали. Кто позажиточней, швыряли — то рваную рубашку, то драную кацавейку. Теперь он сам себя кормил. С раздутым, словно от водянки, животом, вытянутой, как огурец головой, на кривых ногах, грязный и оборванный, Наний был мишенью злых шуток. Особенно досаждали ему мальчишки и собаки, у которых он отбивал хлеб. Из того, что приносил в суме Наний, кормилась порой и Тудора, которая после попойки едва могла сползти с лавки по нужде. Однажды рыбачка не возвратилась домой. Люди обнаружили ее в камышах, раздутой, с лицом, объеденным раками. Наний не уронил и слезинки на похоронах матери. Он оставался жить в лачуге и пропитание добывал себе попрошайничеством. Но с каждым годом кормиться становилось все трудней. Люди не только перестали подавать, но гнали со двора и ругали:
— Вы только посмотрите: здоров, как медведь, а просит милостыню! — говорили они. — Работать надо!
Голод толкнул его на кражу. Поначалу везло. Почти каждый день у него в кастрюле на треножнике варились то курица, то цыпленок.
Но сколько веревочке не виться... Поймали его однажды с краденой уткой под кацавейкой и избили до полусмерти. Лишь ночью очнулся Нани и еле дополз до своей лачуги. Несколько дней пролежал без еды и питья. Потом встал и, шатаясь, как пьяный, вышел наружу. Серый туман застилал глаза. Сделав несколько шагов, он рухнул в придорожную пыль. И так должно было случиться, чтоб именно тогда по улице проезжал табор цыган-старателей, направлявшихся в горы на поиски золота. При виде человека, лежавшего поперек дороги, цыгане остановили лошадей.
— Что с тобой, мо? — спросил Нания цыган с серьгой в ухе, приподнимая его голову.
— Помираю, дядя, с голоду... — прошептал мальчик.
— Помирает, бедняга! Что делать будем, ромеи? Чей он?
— Почитай, ничей, — вылез из-за забора какой-то старик. — Мать утопла в озере, а отец — один бог ведает, кто он. Жила, покойница, без хозяина.
— Возьмем его с собой, — сказал цыган с серьгой. — Подсобите, эй!
Наний пришел в себя в кибитке, с копошившимися там курчавыми, как барашки, цыганятами. Цыганки отпаивали его жиденькой мамалыжкой и кумысом и, в конце концов, поставили на ноги. Так и остался. Наний жить среди цыган, странствуя по стране, терпя голод и холод, как все бездомные бродяги. И так, по дорогам да весям, проснулся Наний в одно прекрасное утро с пробившимися усами. Цыгане стали уговаривать его жениться.
— Какую хочешь выбирай! Даже мою Бребенику, — говорил булибаша Пындилэ. — А не хочешь, так женись на Мандриной Земфире. Красивая цыганка!
И, возможно, женился Наний на какой-нибудь гибкой, как ящерка, цыганочке, если б не была иной воля судьбы...
Выдался тот год для цыган особенно тяжким. За все лето не удалось собрать более трех мер золотого зерна. Даже господарскую подать не смогли покрыть, не то, чтоб еще всю зиму кормиться. Бродили цыгане чернее тучи, ибо знали, что ожидает их за неуплату подати.
Лето подходило к концу. По утрам на горных вершинах выпадал снег, а в долинах трава покрывалась серебром инея. Но уйти ни с чем цыгане не могли. Решили остаться на несколько дней и поискать золото в скалах.
День тот начался, как обычно, с криков цыганок, таскавших за волосы своих чад, с ржания лошадей, просившихся на водопой, с бреха голодных собак.
Поев, цыгане захватили инструмент и без всякой охоты стали подниматься по скалистому склону горы, идя вдоль речки. Наний шел впереди. Уморившись, он остановился передохнуть и невзначай стукнул молотком по источенному водой камню. Камень разломился и упал в прозрачную, как хрусталь, воду, обнажая то, что веками таилось в нем. В лучах солнца ярко блеснуло золото. Наний оцепенел. Подошедшие цыгане тоже увидели самородок.
— Эгей, дорогой! — захлебнулся от неожиданности Мандря, — Это чистое золото! Лопни глаза мои, если не так! Золото! Мо! Зо лото! У тебя легкая рука!
Освободили самородок от каменной рубашки. Каждый взвесил его на ладони и, пьяные от радости, хохоча и гикая, бегом пустились вниз. Их встретили цыганки и стали целовать самородок. Теперь они и их дети будут сыты. Шесть ока[24] чистого золота, это не шутка!
Послали кого-то в долину, в село, за брагой и брынзой, уселись вокруг огня и стали пить, есть и петь. Все быстро захмелели, но не столько от выпитой браги, сколько от того, что теперь они вольны и сыты. Наний сидел скучный. Жалел, что не успел спрятать самородок. Кучу денег можно за него получить. А если в поясе деньги, тебе всюду хорошо. Остановился бы в каком-нибудь городе, купил лачугу, пару хороших лошадей и стал бы заниматься извозом. Разве кочевая жизнь для него? Зимой и летом бродить по дорогам и не иметь своего угла!
До полуночи пели и плясали цыгане, а потом положили самородок в кожаную суму и счастливыми легли спать. Наний дождался, пока все уснут, вытащил самородок, спрятал его за пазухой и тихонько вышел из шатра. Луна скрылась за темным облаком, будто не желала быть свидетельницей того, что натворил человек, бегущий, как безумный, через поле.
В Яссах он пошел к ростовщику и обменял золото на талеры, после чего отправился по городам, пока не достиг Галац, где и остановился. Город ему чрезвычайно понравился. Сюда приходили из-за границы корабли и баркасы, разгружали свой товар, грузили местный и пускались вверх по Дунаю. Одно время Наний шатался по набережной, принюхиваясь, как лягавая, слушая, что говорят в корчмах, и решил заняться торговлей белым рогатым скотом, за которым приезжали купцы со всех концов Европы. Молдавские волы пользовались известностью и своим нежным мясом, и как тягло. Тогда он купил стадо, пригнал скот и хорошо на нем заработал. И так несколько раз. Дело то ему понравилось. Он накупил себе одежды, лошадей и бричку и сидел за одним столом с иноземными купцами, пил с ними и заключал сделки. Таким путем он познакомился с крупным стамбульским скототорговцем, знаменитым Сулейманом Арали. То ли того настигала старость, то ли понял он, что сокрыто в этом неказистом купчишке, но турок предложил Нанию поступить к нему на службу. Он согласился и вскоре уже ехал вместе со своим новым хозяином в великий город Стамбул.
Неделю целую шатался Наний с разинутым ртом по городу, оглушенный суетой, богатством мечетей и домов турецких вельмож. Но больше всего поразил Нания султанский дворец, у ворот которого стояла стража в дорогих суконных нарядах.
Старый Сулейман не дал ему долго прохлаждаться. Позвал к себе и сказал:
— Поедешь в Валахию и пригонишь двести голов скота. Пошлину уплатишь, сколько положено, и не задерживайся — ждут купцы с кораблями в Галате.
Наний отправился. А когда возвратился, то застал старика в постели. У Сулеймана отнялись ноги и он вынужден был все свои торговые дела передать Нанию. Счетные книги он пока держал у себя, но все сделки с купцами совершал Наний. И много кошельков попадало в его карман, потому что одно писалось в книгах, другое переходило из рук в руки. У него было много знакомых среди торговцев на стамбульских базарах. По-турецки он еще говорил плохо, но чтобы купить и продать, много слов не требовалось. Со временем Наний познакомился и с купцами другого сорта, бывшими не в ладу с законами земными и небесными. То были люди с хищным взглядом, с руками, умевшими ловко пользоваться дубиной и арканом. Встречался с ними в доме корабельщика из Ассаматы. Там вытряхивали из своих кошельков на палисандровый стол добычу самые опасные в великой Оттоманской империи разбойники. Иногда на стол выкладывались отрубленные, задеревеневшие пальцы в перстнях и кольцах, уши, в мочках которых поблескивали бесценные сережки. На всем лежала печать убийств. Однако он не гнушался покупать, потому как продавалось все это по ничтожной цене, а золото, как известно, не пахнет. Почти четырнадцать лет пробыл Наний в доме прикованного к постели старого купца. За это время ему удалось накопить кругленькую сумму. Деньги свои и драгоценности он держал в стальном ларце, который закопал во дворе под инжирным деревом. Он собирался покинуть Сулеймана. Дом подыскал, чтобы открыть свою лавку и привести свою избранницу. Но судьба смешала карты, и в мгновенье ока все планы пошли прахом.
