Но не успели они как следует устроиться в своем временном жилище, а слуги — доставить с корабля багаж, как объявили о приезде царя и графа Толстого. Это вызвало некоторое смятение, однако никого не удивило. Петр быстро прошел в комнаты и направился прямо к княжне Марии. Он был потный, весь в пыли и устал. Все в доме замерли, следя за каждым его движением. Его величество без тени стеснения обнял княжну за плечи и расцеловал в обе щеки. Любители строить догадки безотлагательно установили: раньше царь дарил ее двумя поцелуями, теперь — тремя. Лишь после этого император обратил к остальным широко улыбающийся лик и допустил к своей руке.

— Дадите ли воды помыться? — спросил он, бросив кафтан и шляпу камердинеру и засучив рукава выше локтей.

Княгиня самолично принесла большой таз, князь — кувшин с водой, полили Петру Алексеевичу на руки, на шею и голову. Ополоснувшись и освежившись, царь был приглашен к закуске.

— Какая закуска, господа? — спросил Петр весело. — Слышишь, Петр Андреевич? Князь Дмитрий Константинович угощает нас закуской. Вели лучше, князь, нести на стол яства добрые да сытные, как подобает для мужей работящих и не ленящихся. Да выбей у бочонка дно. Да зажарь доброго барана! Ощипай петуха! Да садитесь все с нами вместе, за кумпанию. Тебя, княжна Мария, прошу по правую руку. Как себя чувствуешь, хорошо ли? Твое дело теперь — есть и пить за двоих. Ну, ну, не смущайся! И прости, прости... Молчу, молчу и гляжу в другую сторону...

Царя давно не видели в таком ясном настроении.

— Знаете ли, господа, с чем ныне схож наш город Астрахань? Город Астрахань стал схож с пчелиным ульем, где каждое создание, каждая пчела прилежно трудится и приносит пользу. Первейшая забота наша — устроение войска и отдых для солдат. Ибо войско — защита державе от любой беды. После военных первейшие искусники и мудрецы на свете — торговые люди. Мог ли кто сосчитать сих людей в городе Астрахани? Вряд ли. Пустое дело считать их, прибывающих сюда бесчисленно со всех сторон света, отправляющихся то вверх, к северу, то вниз, на юг. Вот и мне повстречался ныне в караван-сарае индийский купец по имени Баниан Абдурран. Сколько разума сидит под его черепом в тюрбане — того не вместишь и в сотню печатных книг. Славится город Астрахань, а после Астрахани — Красный Яр, с его виноградниками и садами. Уж будьте добры, ваши милости, познакомьтесь с ним завтра же или послезавтра. Попросите кравчего Ивана Праху от моего имени угостить вас вином из его запасов. Чертовски доброе вино делает Праха, ей-богу! Я приказал ему доставить сюда черенки лозы из тех областей и стран, которые он посчитает достойными. Посадить здесь новые виноградники и готовить для меня вина, которые посрамят и бургундское, и рейнское, и токайское в придачу!

Царская болтовня вселяла в сердце княжны спокойствие и ясность, не покидавшие ее долго после его ухода.

Граф Толстой в свои семьдесят семь лет обладал еще достаточной силой рук и остротой разума. Когда он выходил на веранду в треугольной шляпе и, опираясь на трость, устремлял взор в глубину вселенной, всем казалось, что нет на свете ни держав, ни планеты, ни человеческого помысла, о которых бы он не ведал. Для каждого дипломатического или торгового предприятия у графа было наготове наставление и совет. Каждому человеку Петр Андреевич знал истинную цену. На норов каждой державы умел найти узду. Как самые близкие царские советники, так и сановники и сенаторы высоко ценили щедрость его ума и трепетали перед влиянием, которым он пользовался при императоре. Да и граф привык уже к роли оракула и не терпел, когда кто-нибудь хоть сколечко им небрегал. Поэтому изумился и нахмурился, когда один из приближенных царицы поклонился перед ним в один из тех дней с нежданным для него приказом:

— Ваша светлость, ее величество желает видеть вас через четверть часа.

«Зачем такая спешка?» — с неудовольствием подумал граф. Но спросить о том вслух не осмелился.

Император с утра осматривал Астраханский кремль; в училище при соборе святой Троицы беседовал с наставниками и похвалил усердного и башковитого ученика Василия Тредиаковского, сына священника здешней епархии. Вместе с Волынским и Апраксиным сел потом в карету и отправился к флотилии. Вернуться царь должен часа через два или три. Следовательно, размышлял Толстой, Екатерина хочет принять его в отсутствие монарха и без его ведома. Что это ей взбрело?

С таким вопросом на кончике языка, соблюдая достоинство и учтивость, он вошел в роскошную горницу всероссийской властительницы. Ступив на пушистый ковер, остановился и низко поклонился. Потом посмотрел вокруг с недоумением и страхом. Екатерина стояла подле открытого окна и обмахивалась веером. Казалось, царица внимательно наблюдает за чем-то снаружи, хотя окно выходило на целый лес башен и стен. Раскрыв рот для положенного приветствия, Толстой наткнулся взором на обнаженную ниже лопаток спину императрицы, и его бросило в жар. Что бы это означало? Когда учинялось со стороны царицы такое бесчестье для ее подданного и верного слуги? И видано ли подобное поношение — встречать царевых советников спиной?

На край окна снаружи уселся воробышек. Казалось странным, как мог уцепиться он коготками за гладкое дерево и надежно на нем держаться. Воробей чирикнул, встопорщил перышки и полетел, никуда не сворачивая, прямо к гнезду, спрятанному под карнизом дальнего сарая. Императрица, не шелохнувшись, продолжала покачивать веером у плеча.

— Пришел, Петр Андреевич? — спросила она, будто из иного мира.

Толстой насупил старческие брови, однако поклонился, подавив обиду.

— Как недостойный раб припадаю к стопам вашего величества.

Веер на мгновение остановился. Затрепетал, словно в сомнении. Когда его колебания возобновились, с уст царицы слетели неласковые слова:

— Род вашей светлости, господин граф, славен и древен. Сами вы смолоду проявили выдающиеся достоинства. Служили царевне Софье. Потом — брату ее Петру Алексеевичу. Подавая юному поколению пример в усвоении воинских, особливо же навигацких искусств, ездили учиться в Италию. После этого тринадцать лет, терпя утеснения и страх, служили послом в Стамбуле. Вашей светлости были доверены также другие высокие державные службы, и наградою за них были милости и уважение его величества Петра Великого. Вы богаты. Любой может позавидовать положению вашей светлости, граф.

— Мои приобретения все до единого — от милости господних и царских, ваше величество.

Екатерина мгновенно повернулась к нему. Бледное лицо царицы было надменно, в глазах сверкали блестки ледяного холода.

— Но все это, господин сенатор и граф, улетучится под единым дыханием судьбы.

— Истинно так, государыня, — с лукавством согласился Толстой. — Но кто и за что поступит со мной так жестоко?

— Я сама! — коротко ответила императрица.

Жар упорства оживил теперь старые кости вельможи.

— Смилостивьтесь, ваше величество. За что?

— О злокозненный дипломат! Вас, конечно, нелегко принудить к признаниям. На каждый мой довод, разумеется, у вас всегда найдется десяток противных. Взгляните на сей листок!

— Повинуюсь, государыня!

— Так вот. Целых три месяца мои люди искали то, что им было приказано найти. Копались в пожелтевших бумагах, тянули за языки тверезых и пьяных — мужиков, исправников, чиновников. Все, что добыто ими, имена, числа, годы, села, — все здесь написано.

— Не верю, государыня, своим ушам...

— Оставьте увертки, граф. Оставьте хитрости. Правда, что вы владеете пятью миллионами рублей?

— Если посчитать как следует, ваше величество, наберется и втрое больше.

— Сколько же их украдено вами из державной казны?

Толстой заколебался. Вымолвил:

— Никто не отыщет тому доказательств.

— Они уже найдены, не сомневайтесь, граф. Сверх того, вопреки бесчисленным указам и повелениям его величества, императора, вы скрываете четыре тысячи беглых крестьян, не возвращенных вами законным владельцам. Когда фискалы о том донесли, вы просили его величество о снисхождении, клятвенно обещав в двухнедельный срок вернуть мужиков в те поместья, из коих они убежали. Прошло четыре года, беглых же у вас с тех пор стало не меньше, а больше. Требуются доказательства?