Не веря своим ушам, Варвара Михайловна окрысилась:

— Вы обезумели, княгиня. Я ни в чем перед вами не виновна. Поскольку же вы не в духе, дозвольте откланяться и покинуть вас.

Захлопнув с яростью за собой дверь будуара, меншиковская свояченица застыла вдруг, тяжело дыша, на месте, словно кто-то окунул ее в ледяную воду. Перед нею, будто две скалы, стояли два могучих, усатых, страховидных мужика. Вороты их сорочек были расстегнуты, рукава засучены. Оба расставили длинные, как ходули ноги и глядели на нее страшными глазами.

Охваченная ужасом, Варвара Михайловна еще больше сгорбатилась и отступила на шаг. Страшные верзилы с покорностью распахнули перед нею дверь, из которой она только что вышла.

— Не извольте гневаться, Варвара Михайловна, — сказала Анастасия, — что дерзнула вас придержать. Если поведете себя разумно и будете послушны — вас не тронут и пальцем. Если же станете противиться и хитрить — придется вас придушить и зажарить на угольях, как чертову бабушку, а после бросить в Яузу, на корм рыбам. Люди, помешавшие вам улизнуть, присланы мне из Киева батюшкой для подобных надобностей. К ночи, если потребуется, они исчезнут из Москвы без следа. Никто не видел их, не знает и не ведает, зачем они здесь. Вы можете пропасть, как букашка под тележным колесом.

Варвара Михайловна, вместе с вставшими поперек ее горла острыми комьями проглотила и долю смертного ужаса, обуявшего ее. Невольно ощупала на себе шапочку с кружевами.

— Признаюсь и клянусь, княгиня Анастасия Ивановна: вместе с твердостью вашей руки сегодня мне открылись в вас доселе негаданные достоинства. Признаю умение ваше достигать цели и принуждать к покорству согрешившего в чем-то противу вас. Но в чем могу быть повинна я, забытое судьбою создание, презираемая мужской половиной человечества, ничтожная раба его величества, повинующаяся единому закону: исполнения его велений?

Анастасия Ивановна с решимостью приблизилась к ней.

— Сладки ваши слова, забытое судьбою создание, зело сладки. Только как тут не вспомнить стихи Еврипида из его трагедии «Медея»:

— Ох-ох, княгиня Анастасия Ивановна, — завздыхала снова Варвара Михайловна, — горше смерти обида моя от таких ваших слов. Положа руку на евангелие, клянусь вам: деяния и помыслы мои чисты, как роса поутру на цветах.

— Не связывайте себя так легко клятвами. Вы говорили об искренней дружбе, питаемой к нашей дочери Марии...

— Истинно так, княгиня.

— Это слова. Намерения были иными. Я приметила это еще осенью, когда вы начали набрасывать на наш дом мерзостные сети, Когда заманивали в них княжну поцелуями Иуды. Я уразумела в ту пору, что насущный ваш хлеб добывается предательством и вынюхиванием чужих тайн. Что вы не упускаете случая прилипнуть к человеку, словно липучая муха, разведать о нем все и выдать его затем с головой завистникам. Открытые действия при этом вам не по душе: вы не облекаетесь в доспехи, не берете в руки честное оружие. Копаетесь в чужом белье тайком да молчком, с повадками гада, именуемого хамелеоном. И сим манером вам удается урвать клок жирного мяса там, где иному подлецу достается обглоданная кость. Не ведаю всех ваших проделок, зато угадываю, а вы мне — подтвердите.

— Дорогая княгиня, — тонким голосом вымолвила Варвара Михайловна. — Хотя ваше высочество позволяет себе меня оскорблять, я не отказываюсь от любви к вам и приязни. Посему же прошу не забывать, кто я есть, кто есть Александр Данилович Меншиков и кто также господин, коему его сиятельство верно служит. Узнай они о ваших дерзостях — за четверть часа мало что останется как от рода Кантемиров, так и Трубецких.

— Перекреститесь, Варвара Михайловна, не предсказывайте того, что не может случиться. Вы втайне проникли нынче в наш двор. Выскочили, словно ненароком, из саней царицы и скрылись в уличной толпе. Пробрались сюда, словно кошка, таясь в тени заборов. Так что расправиться с вами можно без опаски: мои наймиты насадят вас на вертел и зажарят на костре без исповеди и причастия. Поведете же себя как следует и уйдете отсюда с миром, — тогда мне тоже нечего бояться. Ибо вы не осмелитесь признаться царице, что выдали ее секреты.

Варвара Михайловна обмякла. Горб на спине княжны словно еще более вырос и придавил ее собой, бросая в дрожь. Из зеленых глаз закапали змеиные слезы.

Анастасия продолжала голосом неумолимого судьи:

— Я догадываюсь, что вы соблазнили княжну по приказу Меншикова, ради его императорского величества. Так оно и есть?

— Так, — призналась Варвара Михайловна.

— И они стали встречаться вечер за вечером в тайных комнатах дворцов в Питербурхе и здесь, в Москве?

— Да, — покорно подтвердила Варвара Михайловна.

— Вы же, по природе своей лицемерная и льстивая, после этого отправились тайком к императрице и рассказали обо всем ее величеству.

— Признаюсь и в этом, княгиня. Согрешила я в слабости своей и каюсь в том.

— Рано каяться, княжна, — остановила ее Анастасия Ивановна. — Ибо это еще не все, мое женское чутье приводит меня и к другим догадкам. Ведь связь царя с княжной Марией не могла не вызвать небывалого гнева ее величества императрицы. Ее величество не могла не почувствовать, что эта связь способна привести ее к тяжким последствиям, а потому — не задумать что-либо для того, чтобы ее пресечь. Посему же попрошу вас сказать, каковы намерения бесценной нашей монархини.

— Не могу знать, княгиня. Пусть земля поглотит меня на месте, ежели вру.

Анастасия Ивановна дважды хлопнула в ладоши. Двое верзил, ждавших за дверью, появились немедля. У одного из них через плечо висел изящный шелковый шнурок. К нему и обратилась Анастасия Ивановна:

— Уважаемая гостья силится припомнить кое-какие каверзные обстоятельства. И боюсь, ей недостает для сего духа...

Кончиками пальцев верзила снял шнурок со своего плеча и завязал петлю. Сунув в нее левый кулак, проверил, легко ли она затягивается.

Варвара Михайловна повалилась на колени.

Зимние увеселения освежили и обновили душу Марии, как весна обновляет спящие леса. Преобразили они и братьев Кантемиров. Все вернулись домой с румянцем во всю щеку, главное же — с волчьим аппетитом. Князь-отец Дмитрий Кантемир прислал гвардейского сержанта с известием, что обедать будет в прусском посольстве, с его приятелями Мардефельдом и Воккеродтом. За стол сели без его высочества.

Насытившись, княжичи отправились восвояси — вздремнуть. Княжна Мария тоже ушла к себе, чтобы уединиться перед мольбертом с наброском царского портрета.

— Пишешь? — спросила ее Анастасия Ивановна, бесшумно переступив порог.

Княжна сложила кисти в коробочку. Глянула искоса на мачеху; та никогда не приходила к ней просто так, без особой на то причины.

С легкой усмешкой Анастасия Ивановна сказала:

— Прошу, дорогая княжна, смягчи свой взор, если это не свыше твоих сил.

Княжна Мария неожиданно заметила: у мачехи были красивые руки с тонкими прямыми пальцами, с удлиненными ногтями, покрытыми блестящим розовым лаком. Белая грудь мачехи была прекрасна, длинная шея — гладкая, лицо с правильными чертами не уступало лику сказочной красавицы. Браслеты и кольца, ожерелье и сережки дополнили этот образ дивным блеском.

— Мне давно понятно, что для вас существовала одна-единственная мать, оберегавшая в младенчестве и любившая вас. Злая болезнь разлучила ее с вами; но для вас, детей ее, она все так же жива и все так же наставляет вас на путь. Я для вас — только законная супруга отца вашего, князя Дмитрия. Меня вы терпите, как крапиву на краю тропинки: пока не прикоснусь к вам и не ожгу, я для вас хороша. Такою крапивой представляюсь я в особенности тебе, княжна. Ребята по нраву своему терпимее, ты — наоборот.