С тех пор красавец Монс не рассказывает более небылиц. Зато он неотлучно остается при ней. Царице каждый день приходится глядеть на него, испытывая смертный ужас. И вечером, перед отходом ко сну, и утром, после пробуждения. Старается избегать его взглядом во время приемов. Но вынуждена называть, каждый раз по имени в ответ на расспросы любопытных иноземных гостей.

Петр проводил время с кем хотел, никто не мог ему в том помешать... В склонностях же царицы не допускалось никакого послабления. Она была обязана следовать поучениям Апостола Павла, предписавшего, что муж жене — голова, как Христос — голова церкви; и подобно тому, как церковь подчиняется Спасителю, так и жена должна покоряться мужу неукоснительно.

Варвару Михайловну терзания царицы мало трогали. Она с негой расположилась в кресле и наслаждалась сознанием, что поставила в тупик саму государыню. Если ей это удалось до конца, ее величество, конечно, попросит Варвару Михайловну разрешить ее затруднения. И она, несомненно, разобьется в прах, лишь бы доказать ей свою дружбу и свою верность.

Внезапно императрица бросила на нее мрачный взгляд и спросила:

— Готовы ли вы исполнить для меня еще одну службу?

Варвара Михайловна поняла сразу. Вжавшись в спинку кресла, словно испуганная собачонка, меншиковская свояченица со страхом пропищала:

— Смилостивьтесь, государыня! Не велите мне ей дать яду!

Екатерина помолчала. На челе императрицы все явственнее проступала беспощадная решимость.

— Хорошо, — сказала она спокойно. — Разделаемся с ней иным способом.

Царица дважды хлопнула в ладоши. Перед ней немедленно появилась с поклоном расторопная служанка.

— Послать человека к Никитину. Сегодня пусть не приходит: я больна.

У Анастасии Ивановны собрались надменные петербургские дамы. Чокались бокалами с шампанским и без устали болтали, переворачивая вселенную то на одну сторону, то на другую, особо же перемалывая невероятное происшествие, имевшее якобы место в соборе святой Троицы. Рассказывали, что в полдень в алтаре появился сам небесный дух. Икона богородицы заплакала и роняла слезы до самого окончания службы. И будто продолжала истекать слезой, пока во храм не примчался самолично его царское величество и умолил матерь божью успокоиться. Ох, стонали дамы, не иначе то было знамение всевышнего. Ибо поднимется Балтийское море в один из дней и поглотит всех и унесет в свое чрево, как едва не поглотило в прошедшем году, когда волны доходили до самых кровель.

Княжна Мария оставила это шумное общество и по узкому коридору отправилась в комнаты братьев. Возле приоткрытой двери отца она замедлила шаг.

Дмитрий Кантемир, дружелюбно улыбаясь, беседовал с Феофаном Прокоповичем на диване, под книжными полками. Прокопович был плотным телом и скорым на слово иноком; его посвятили в сан архиепископа Псковского и Новгородского, а Петр назначил вице-президентом священного синода. Кантемир ценил его как просвещенного мужа с независимым мышлением, смелого в разрешении государственных и церковных дел. Ценил его так же высоко как поэта, философа и одаренного оратора, особо же — как приятного собеседника.

— Человек, ваше преосвященство, усерден в делах достохвальных, поскольку живет среди других людей, — говорил он в тот момент, когда княжна следила за ним сквозь приоткрытые двери. — Создания божии, множась и набираясь разума, составили известные законы для своего совместного проживания. Открыв для себя искусство письма, коее знаменитый молдавский книжник Мирон Костин именовал зерцалом разума, — вписали их в своды. Иные же остались незаписанными, но требования их все же соблюдались. Из законов и правил достоинства, составленных ими самими, люди придали наивысшую цену достижениям гения. И сие потому, что человеческий гений подобен солнцу, чье сияние в равной мере даровано всем: добрым и злым, и аскетам и алчущим; подобен также гений древу, с равной щедростью дарующему свои плоды добрым и злым. Мужи, отмеченные покровительством муз, всегда почитаемы были, нередко им приписывали даже свойства богов. Поэт или философ в стране всегда почитался сокровищем, коим безмерно гордились.

— Сладостно слышать размышления вашего сиятельства, — одобрил Прокопович, поглаживая редкостную по красоте бороду. — Сладостно следить за тем, как вы выстраиваете их. Но подумаем вот о чем. За три тысячи лет до нашего времени, можно допустить, землю населяло не так уж много людей. Они не имели законов. Не знали еще искусства письма. В их головы не были еще вложены понятия о географии, истории, гуманизме. В пустынях и лесах до сих пор обитают подобные дикие народности. И несмотря на окаянство, в коем прозябают, эти жалкие существа тоже руководствуются некими правилами: охраняют свое жилище, заботятся о потомстве, уважают родителей, поклоняются своим богам. Вот и хочу я сказать вашему высочеству, возлюбленному брату моему: все, что было на свете создано прекрасного и доброго, не созидалось только ради соблюдения законов общины. Ибо первейший закон в жизни человека есть закон сердца — его совесть...

Княжне не удалось дослушать. Антиох потянул ее за рукав.

— Негоже принцессе тайком подслушивать, о чем говорят старшие. Сие воровству подобно.

Княжич взял сестру за руку и потащил за собой. В своей маленькой горнице Антиох перевел дух и спросил, замирая:

— Ты видела вчера княжну Варвару Алексеевну?

Мария опустилась на стул.

— Видела.

— И что о ней прознала?

— Она дочь князя Черкасского. Князь богат как Крез.

— И это все? — с прежней страстью настаивал Антиох.

— Она была в синем платьице и все заплетала свои косы...

Антиох с досадой махнул рукой:

— Пустяки! Я-то думал, зрение у тебя — острее! Подобно тебе, я тоже был вчера слеп. Сегодня солнце взошло над новыми надеждами. Константин, Матвей и Шербан поспешили к своему полку поиграть в солдатики, позвенеть сабельками и попалить из пистолей: дабы дураки дивились, лукавые же похваливали. Я стал читать. Потом пошел прогуляться. И вот меня догоняет открытый экипаж, подпрыгивая на рессорах и разбрасывая колесами дорожный щебень. В таких ездят только самые знатные господа. И рядом с ними дозволено восседать только их госпожам или детям. В том экипаже передо мной рядом с отцом промелькнула лишь одна особа. То была Варвара.

— Та же, что и вчера?

— Конечно!

— Но в другом платье?

— В том же самом!

— Почему же вчера ты был слепым, а нынче мнишь себя зрячим?

— Княжна Варвара — прехорошенькая...

— Ну и что с того?

Услышав такой вопрос, княжич пошатнулся, словно под дыханием урагана. Потом повалился навзничь на кровать, раскинув руки и устремив взор в потолок. Это было первое подобное открытие в его жизни. И вот первое разочарование: Антиох полагал, что новость ошеломит сестру, она же и не поморщилась.

Княжна Мария передвинулась вместе со стулом к его кровати и ласково погладила брата по лбу. Оба были добрыми друзьями и часто делились радостями и печалями. Оба избегали света и не переносили его суету. Читали сочинения древних и современных писателей; беседовали о поэзии, о любви, о Цицероне и его суждениях о дружбе. В свои годы Антиох влюблялся по два и три раза на день, и княжна не удивлялась уже, выслушивая его исповеди.

— Сейчас покажу тебе кое-что... Одной тебе... Вот, — сказал он, распрямляя листок бумаги, — я написал стихотворение. — И княжич прочитал тоненьким голоском:

— Это о дочери Черкасского?

— О ней, — отвечал Антиох. — Хорошо написано?

Не желая огорчать брата, Мария сказала с некоторым колебанием: