— Добрый вечер! — сказал он. — Выпьем в честь доброго праздника по капельке вина?

Княжна Мария еще не успела прийти в себя. Был ли перед нею Петр, или то стоял Тарквиний? Что сказать ему? Как себя повести? Любит ли она его или нет? Спору нет, Мария была в него влюблена. Ревновала беспрестанно и давно. Но никогда не представляла, что окажется к нему так близко. Княжна любила царя более как призрак, как символ; теперь же она слышала его голос, обычный человеческий, видела фигуру чужого для нее великана, который если уж схватит ее, то на месте и сломит, ибо защищаться бессмысленно. С той лишь разницей, что этот человек, хотя и обратился к ней с неучтивым вопросом, был императором России, и на лице его проступала священная страсть, которую воспели поэты и которую испытывали на себе в различных обстоятельствах женщины во все времена.

Однако скрывавшиеся в ней дотоле бесенята нежданно выскочили наружу, взволновав кровь княжны, и заставили говорить бесстрашно и свободно, повторяя вслед за ними:

— С удовольствием выпью с вашим величеством.

Вино тихо булькнуло, переливаясь в бокалы. Петр выпил весело, до дна. Опустившись на стул, он сидел неподвижно, как любопытный мальчишка, пока не выпила и княжна.

— Вкусно? — спросил он.

— Очень вкусно, государь, — отвечала княжна, и вправду чувствуя покой, разливающийся во всем ее взбудораженном существе.

Петр налил еще, потом — еще. Пересел на диван, рядом с ней. Стали цедить напиток медленно, в молчании, поглядывая друг за другом со страстью, но также — во власти еще не исчезнувших тайных подозрений, которым скоро было суждено улетучиться совсем.

Потом он начал шептать ей что-то на ухо, лаская ее жарким дыханием. Сквозь охватившее ее головокружение она заметила, что руки Петра охватили ее плечи и сжали так, как еще никто не сжимал. От плеч они скользнули к шее, потом к груди...

И вдруг неожиданно она отбросила эти руки, откинулась назад и с ужасом спросила:

— Так сразу?!

Ноздри чужого и страшного человека при этих словах яростно напряглись. Усы царя дернулись, словно у льва, настигшего загнанную им жертву. Петр отступил. Но продолжал без конца говорить. Княжна не понимала, о чем, она его не слышала. Огромными глазами княжна Мария следила за его осторожным приближением, чувствуя, что все более слабеет, переселяясь в новый мир, дотоле ей вовсе не ведомый.

Что было потом? Она не могла припомнить. Было наваждение. И все.

Но почему же ей казалось, что за эту ночь она должна стать безобразной?

Княжна подошла снова к зеркалу и опять убедилась, что лицо ее не пострадало и ничем не искажено. И если присмотреться получше, может показаться еще красивее. Сквозь оконные стекла раннее утро набрасывало на ее щеки отблески цветочной росы и свежесть разливающейся зари.

Мария повернулась на пятках, стараясь освободиться от своих миражей и получше все осмыслить. Но ясность не приходила. Побуждаемая к движению нежным жаром, поднимавшимся к вискам, Мария начала приводить в порядок множество платков, в беспорядке разбросанных по столику и дивану. Заботливо сложив, она поместила их в особый шкафчик в углу. Что случилось с кормилицей Аргирой, что она оставила их валяться где попало? Стареет, бедняжка, не успевает со всем справляться. Когда они переехали жить в Петербург, когда государь-отец ее завел новую семью и получил звание тайного советника, старые слуги их двора не могли поместиться в экипажах и телегах. Одни остались в Москве, другие были посланы строить новый дворец на вершине холма в четырех верстах от Морева, вокруг которого стали селиться, основательно и надолго, торговцы, воины и бояре, приехавшие из Молдавии. Это-то основательное поселение позднее должно было быть названо по имени своего основателя — Дмитриевкой. С самим Кантемиром оставались лишь немногие из старых слуг. Среди них по прежнему выделялся камерарий Антиох Химоний, добрый управитель вотчин его высочества и советчик во всех делах хозяйства. Притащила в Петербург старые кости и нянюшка Аргира, которую взяли сюда по просьбе княжны, чтобы старуха служила ей с неизменной своей верностью и послушанием. Только в это утро бог весть что с ней стряслось, что старая няня не показывается. И княжне приходится самой прибрать свои вещи, складывать их вдвое и вчетверо, приглаживая каждый раз ладонью, выбирая тут платок, там — платье, дальше — сорочку.

— Проснулась, сокровище ты наше? — появилась наконец в приоткрытой двери старая кормилица. Увидев хлопоты княжны, Аргира набралась храбрости и перешагнула порог. — Ох, ох, грехи мои тяжкие. Прости меня, государыня, милостиво за то, что побросала я тут твои наряды и не положила все на место. Умягчи свое сердечко и не сердись. Ты была такой усталой этой ночью, лучше сказать — утром, что мне показалось — раньше чем после полудня ты не поднимешься. Дозволь мамке поцеловать твои глазоньки...

Княжна отстранила ее, подавленная, что-то разыскивая:

— Куда подевался мой сундук?

— К чему он тебе теперь? — спросила ее нянюшка, склонив голову набок. — Собралась куда-нибудь ехать?

Княжна спохватилась: и вправду, зачем ей сундук? Ехать-то некуда. Заговорилась она совсем.

Набросив на плечи вишневый капот, Мария вышла из комнаты.

Семья Кантемиров поселилась в роскошном дворце в конце улицы Миллионной, не так давно построенном стараниями и попечениями молодого архитектора Бартоломео Растрелли. Все было в нем согласно требованиям времени: просторные и светлые комнаты, столовые и гостиные для приема гостей. Кантемир, более ради молодой жены, с излишеством его украсил. На окнах в два ряда висели дорогие занавеси из шелковых и льняных тканей. На дверях — внушительные портьеры. Всюду — тщательно подобранная модная мебель. На стенах — гобелены, ковры, картины, образа в драгоценных окладах. В буфетах и шкафах из массивного дерева — тарелки, блюда, фужеры, бокалы, графины, столовые приборы из золота, серебра, фарфора, хрусталя. Его высочество бросал для этого деньгами направо и налево, пока Анастасия Ивановна не проронила сквозь зубки: «Теперь все хорошо». Его высочество придержал кошелек и тоже одобрил: «Разумеется, хорошо». В таком роскошном доме не зазорно принимать и своих вельмож, и почетных гостей из-за рубежа.

Княжна Мария прошла по мягким коврам, проникнув в большую гостиную незаметно, как привидение. Собаки и кошки, развалившиеся на полу в безмятежной лени, подняли морды и равнодушно на нее взглянули. Только пушистая Перла, тряхнув мягкими ушками, с радостным визгом вскинулась на задние лапки, вложив в ее руки передние. Княжна легко подхватила ее и прижала к груди, запустив пальцы в мягкую шерсть собаки.

Анастасия Ивановна охала в своем кресле, то и дело прикладывая ладонь к разгоряченному лбу. В другом кресле ахала ее матушка, Ирина Григорьевна, тонким голосом бранившая императора всероссийского, не ведавшего никакой меры в своих увеселениях.

— Взялся он за нашу голову, да так, что и жить порою не хочется, — заговорила она громче, заметив появление княжны. — Ни поморщиться не смей, ни сбежать. А приметит, что улизнуть собираешься — тогда уж совсем плохо. Принуждает тебя пошире раскрыть рот и вливает вино из кубка, коий сам прозвал Великим орлом, — вливает, пока не захлебнешься. Вот до чего уж дошли. Мужчинам приходится труднее, ничего не скажешь. Только они и на головы крепче, и сраму им от того меньше. А нам, с природной нашей слабостью, куда деваться? Было время: надеялись, ее величество царица станет нам защитой. Не от кого было ждать, царица наша нынче с мужиками в питии тягаться норовит!

И добавила уже помягче:

— Да и царь, ничего не скажешь, крепок, ежели со всеми вместе пиры справляет дни и ночи напролет!

Анастасия Ивановна возражала:

— Молчите, маменька! Не такой он уж крепкий питух, как иные говорят. Царь хитрит! Приказывает прочим пить без роздыху и просыпу, ставит для того стражу с оружием, а сам уходит и отсыпается. Разве не заметила ты этой ночью, как долго он отсутствовал?