Княжна вздрогнула, словно выкрикнула свой вопрос, собравшаяся же в зале знать повернулась к ней и с изумлением на нее уставилась. Мария заметила, что между застывшими придворными дерзко расхаживает Варвара Михайловна. Свояченица Меншикова до тех пор оставалась близ царицы, шушукаясь с ее дамами. Потом отойдя, обменялась несколькими словами с Дарьей Михайловной, своей сестрой, спешно прошлась среди знатных женщин, чьи мужья добились высокого положения при царской особе. Варвара Михайловна мастерски управлялась со своими широченными юбками и выступала как могла горделиво, смягчая тем уродство своего весьма заметного горба. И снова прошлась по залу, как комета, блестящая, но зловещая. Даря великодушными улыбками знакомых и незнакомых, она добралась наконец до Марии. Приветно усмехаясь, словно старой приятельнице, сказала довольно громко:

— Рада видеть вас здоровою и веселой. Вас не толкали более в толпе?

Анастасия Ивановна выпрямилась, словно кто-то кольнул ее. Что за порядки ныне при дворе российского императора? Что за правила? Разве Варвара Михайловна не знает, что она — супруга князя Кантемира, сенатора и ближнего советника монарха, что она посему — полноправная покровительница всех его отпрысков от первого брака? Почему же обращается первой не к ней, как того требуют правила учтивости, но к девчонке? Анастасия посмешила с ответом, чтобы опередить княжну:

— Боже избави, Варвара Михайловна. Кто осмелился бы толкать нашу любимую дочь, хранимую нами как зеницу ока?

— Сие вне сомнения, — любезно кивнула головой Варвара Михайловна. — Тем более, что княжна под всегдашней защитой четверых сынов его высочества князя, подобных четырем львам.

— Ежели среди них я, — высунул голову из-под сестриного локтя младший из братьев, Антиох. Братья тут же оттащили обратно дерзкого мальчишку, но окружающие успели его услышать и взвеселиться.

— С такими заступниками можно быть спокойной, — усмехнулась, в свою очередь, Мария.

И чтобы досадить мачехе, показав, какая дружба связывает ее с родственницей Меншикова, княжна легко прикоснулась к обнаженной руке Варвары Михайловны:

— Но что приносит мне радость — так это ваша забота и дружба, сударыня.

— Приятно слышать, — улыбнулась многомудрая дама. И добавила, обращаясь к другим красавицам: — Если в сердце радость, высокородные государыни, не нужно более ничего иного — ни кушаний, ни напитков, ни денег, ни богатств, ни самой славы. Ибо в час радости человек словно птица в полете. И тяжкое ему не в тягость. Все несет удачу, и всего он добивается, чего душа просит. И чем усерднее ищет, тем успешнее обретает... Благоволите ли, княжна Мария Дмитриевна, в один из дней в гости ко мне заглянуть? Подберете в моей библиотеке книги, какие понравятся, по шкафам — ткани... В наших знатных домах между дамами есть обычай показывать друг другу лучшее, что есть, и тем меняться...

— Добрый обычай, — поспешила заявить Анастасия, будто Варвара Михайловна пригласила также ее.

«Чего она от меня хочет? — думала Мария. — Женщина она, за версту видно, прилипчивая и болтливая. Почему же она от меня не отстает? Что задумала?»

Пока княжна ломала над этим голову, шум в зале усилился. Поздравления и поклоны перед царской четой завершились, Петр развязал кисет и набивал трубку, рассеянно слушая разглагольствования герцога Голштинского, Екатерина с дочерьми отступила в уголок, их сразу окружили льстивые придворные дамы и жены вельмож. Послы и другие уполномоченные иностранных держав беседовали, разбившись на группы или пары. По знаку канцлера Головкина хлопоты слуг усилились, послышалось движение у дверей в зал.

— А сейчас будет праздничный обед, — объявила окружающим Варвара Михайловна. — В горницах сенатских коллегий еще с утра поставлены столы для гостей. Его величество Петр Алексеевич повелел собрать лучших поваров Петербурга, отдав их в подчинение главному царскому кухарю Иоганну Фельтену. Чтобы гости, кто будет на пиру, честно признали, — сказал его величество, — что в жизни своей не едали таких кушаний и вряд ли когда еще попробуют.

Варвара Михайловна снова улыбнулась княжне и взяла ее легонько за руку, словно боялась потерять в начинавшейся сутолоке. В дверях как раз появились рослые лакеи. Осторожно оттесняя группы собравшихся, они стали вносить узкие и длинные столы и стулья с кожаными сиденьями. За ними следовали другие слуги с подносами, нагруженными столовыми приборами. За несколько минут роскошный аудиенц-зал совершенно преобразился. С одной стороны появился великолепный буфет, уставленный бесчисленными, аппетитнейшими на вид закусками, напитками на любой вкус. С трех других сторон были накрыты столы, разложены салфетки, расставлены тарелки, блюда и бокалы. Со звоном заняли свои места вилки и ножи.

— Гляжу на русскую женщину и не могу ее узнать, — сказал Иоганн Воккеродт, направляясь вместе с Кантемиром в оборудованную рядом танцевальную залу. — Узость стародавних обычаев, тиранство мужа и предписания веры давили на нее столетиями. В обращении с иноземцами поэтому она казалась и грубой, и дикой. Веками ей не дозволялось поднять голову из тьмы безграмотности. Это неоднократно ошеломляло иноязычных путешественников. И мне в моей молодости все представлялось таким же. Но вот, менее чем за десятилетие, солнце заглянуло также в ее окно.

— Это, господин Воккеродт, тоже согласно с естеством, — улыбнулся Кантемир. — Мне, к примеру, также не раз доводилось иметь дело с московскими мужиками. По правде говоря, они во многом схожи с остальными жителями России, да и с простонародьем иных стран. Искусно пользуются оружием притворства, ибо к этому приучили их трудные времена, и стараются получить двойную и тройную прибыль при каждой сделке. Кто не знает их нрава, тот вначале ведет себя с ними без осторожности и непременно на том проигрывает. Этим людям нравятся их занятия, наследуемые от прадедов вещи и нравы. Они не стесняются кричать во весь голос о том, что их деревня или сельцо — самый пуп земли. Но вот тот же мужик прослышал о чем-то новом. Прослышал, или увидел своими глазами, или весть о том прилетела к нему на крыльях царского указа. Вначале он ждет и думает, по привычке противясь. Поразмыслив же и посопротивлявшись, сколько следовало, видит, что это новое для него подходяще. И он тут же расстается со старым и принимает то, что ново. Они не знают правила учтивости, принятые народами Европы, а поэтому их не блюдут. Но узнав и признав полезными, принимают и нерушимо чтут. В свое время Петр Алексеевич увидел у крестьян северных уездов орудие, называемое косой. Которым можно собирать и пшеницу, и рожь, и травы на сено, да в десять раз быстрее, чем серпом. Убедившись в этом, его величество послал крестьянам Тульской губернии строжайший указ — научиться управлять косой. Так и с нынешним балом, начало коему было положено ассамблеями, привезенными Петром из Европы, как и с другими полезными обычаями, ремеслами и одеждой. Над ними здесь, господин Воккеродт, стоит всеобъемлющий и могучий ум, устрояющий все и наводящий во всем порядок. Все в мире рождается, растет и увядает по своим законам. Ничто не случайно, ничто не появляется без причины.

Лицо Воккеродта озарилось учтивой улыбкой, привезенной из берлинских салонов:

— Наконец, господин молдавский принц и русский князь, наконец слышу я слово мудрости в сей шумный вечер. Течение мысли вашей светлости всегда покоряет меня. Сегодня же — особенно. — Немец дружески взял князя под руку. — Желаете ли узнать особую причину моей приязни?

— Без сомнения, господин Воккеродт. Что может быть более ценным, чем мнение истинного друга? — улыбнулся Кантемир, устремив ласковый взор на умного пруссака, остававшегося таким же молодым с виду и пригожим, как и восемь лет тому назад, когда он впервые объявился на московской усадьбе князя.

— Ваша светлость взлетает мыслью над всем творением, выше всех пределов и созвездий, вы бросаете дерзновенный вызов сферам, в которые никто еще не проникал, рождаете поистине пророческие мысли. Я вправе гордиться тем, что знаком с вашей светлостью, что прикасаюсь, как друг, к вашей руке. С другой стороны — не могу не удивляться... Не удивляться тому, что ваша светлость не издали еще ни один из тех трудов, над которыми, по вашему признанию, вы работали и которые, следует полагать, давно готовы.