— Через два дня мы отправились в Орел, — продолжал Химоний. — Там государь нанял добрых мастеров, насыпал им шапку золота и приказал за два года построить в том сельце церковь.

— И это все?

— Все, мош Трандафир, да не все. Не могу я понять доныне поведение государя, как ни ломаю над этим голову. Запрется, бывает, в кабинете и не выходит из него до самого вечера. Забывает об еде, обо всем на свете. Даст сыновьям урок — и снова запирается в горнице. Прочим не скажет более двух слов, и те — сквозь зубы. Хрисавидия как-то трижды огладил тростью. Боюсь, что князь наш болен, да не на шутку.

Старик покачал головой.

— Надобно подумать.

— Думай, да побыстрее.

— Не могу, камерарий. Ежели то болезнь, должно же быть от нее лекарство!

— Истинно так, мош Трандафир. От какой хвори его нет!

— Надобно подумать, тогда и скажу, — бормотал старик. — Может, придется поездить денька два по Москве, да дня на три в Черную Грязь махнуть. Там и следует, мыслю, поискать той целебной травы для нашего князя. А ты уж потерпи.

Дмитрий Кантемир был захвачен идеей, предложенной Иоганном Воккеродтом. И раньше, в Яссах, и еще до того, в Стамбуле князь обдумывал книгу — историю своей страны. Теперь же, во имя общего дела, более полезной ему представилась история Оттоманской империи, подробное описание ее обычаев и порядков, султанов и визирей, старинного и нового уклада жизни. Откликаясь на призыв Воккеродта, князь сознавал также, что время настоятельно требует от него также иных дел. Просвещенная европейская аристократия, ученые иноземных держав должны знать его родную страну. Только в этом случае можно было надеяться на помощь с их стороны. Так вместе с историей Саади-эффенди из Лариссы и другими предварительными набросками на его столе выросли груды книг и бумаг, собранных для написания труда о Земле Молдавской.

Географические труды создавались во множестве и до того. В разные времена и у разных народов. Надо было знать, кто писал их и как, что описывал. Следовало старательно и в порядке разложить в памяти сокровища, добытые арабскими и греческими, турецкими и венецианскими, немецкими и русскими авторами, изучить находившиеся в его распоряжении летописи. В его произведении Молдавия должна была предстать перед всем светом как неотторжимая ветвь христианского мира и в то же время — как независимая страна со своей историей, своими обычаями, самобытной культурой, со всем тем, чему грозила гибель из-за чужеземного и иноверного угнетения.

Грамматик Гавриил вел неутомимый поиск в Москве, Киеве и иных городах и весях, сдувая каждый раз пыль с новых пергаменов и летописей. Лишь вчера сообщил: добыта еще одна редкая книга, заглавие которой якобы гласило: «Синопсис русских историй в Киеве».

На столе князя появился лист бумаги с надписью, выведенной крупными буквами: «Описание Молдавии». На этом пока пришлось остановиться. Впереди покамест была еще пустота и туман. Чем заполнит он еще не исписанные листки? Чем развеет тот туман? Сумеет ли его разум облечь в стройные фразы совершенные мысли?

Страх перед неизвестностью мелкими иглами холодил душу. Неизвестность же казалась бесконечной.

Няня Аргира покончила с дневными делами и по-старушечьи опустилась на стул в углу. Анастасий Кондоиди не без труда завершил уроки и удалился, велев детям отдыхать, пока не придет отец, чтобы продолжить учение. Княжичи и княжны рассеялись кто куда по комнате, забавляясь, а няня, сгорбившись в своем углу, следила за их игрой. Княжна Мария уже барышня. Надев новое платье, подолгу вертится перед зеркалом, любуясь изгибами своего стана. Няня ею не нахвалится. Рассказывает ей сказки о храбрых витязях и, целуя в лоб, желает богатого, храброго, красивого жениха. Няня знает, что младшая княжна Смарагда вскоре может превзойти красотой старшую, но помалкивает об этом, ибо помнит мудрую старую поговорку: язык твой — враг твой. Глаза княжны Марии чересчур, пожалуй, темны, а на носу и на щеках мелкие прыщики, семена безмерных грядущих страданий для юной девицы. С другой стороны, старшая из сестер необыкновенно умна. Скажет слово — и закрываешь рот, и нечего тебе ответить, так разумна ее речь. Княжна Смарагда, хотя белее ликом и нежнее сестры, не смеет ей ни в чем возражать. К тому же искусство письма и чтения Мария усвоила получше иного мужчины. Это тоже не переставало изумлять добрую няню. Кроме того, с няней Мария говорила по-молдавски, с отцом по-гречески и латыни, с Кондоиди — по-итальянски. «Господь бог прикроет прыщики на коже своими милостивыми дарами», — рассуждала про себя няня Аргира.

Проснулась на своей подушке собачка Перла. Тряхнула шерсткою и подбежала к княжне Марии, радостно повизгивая. Княжна подхватила песика на руки, поцеловала в мордочку. Потом его у нее выпросила, чтобы приласкать, Смарагда. После того, как собачка побывала у всех на руках, ее уложили на покрывало, на диван. Перла была общей любимицей княжьих детей, но в те минуты их волновало другое. Зима в тот год принесла немало таинственных предзнаменований. Каждое утро на стеклах окон появлялись все новые непонятные знаки. Няня утверждала, что изображения на стеклах созданы морозом, но ей не верили. Для молодых Кантемиров то были символы, начертанные неведомым божеством ради искушения их христианских душ. Узорами на стекле княжны были очарованы гораздо более, чем стихами Горация Флакка Квинтуса, которые знали наизусть.

— Смотрите, медведь! — воскликнула Смарагда, показывая искрящийся инеем рисунок.

— Выбрался из берлоги на охоту, — уточнила княжна Мария. — Только не в добрый для себя час: глядите, за ним крадется добрый молодец с рогатиной...

Юноши развлекались в другом углу комнаты, перешептываясь о чем-то. Наконец ими овладела скука, и они умолкли. Бедняжки, думала няня Аргира, сегодня им не пришлось порезвиться во дворе. И санки, верно, примерзли к месту на чердаке. В полдень, как всегда, няня заботливо одела их, закутала в шерстяные шарфы и проводила до веранды. Но не прошло много времени, и Иоанн Хрисавиди с большим шумом приволок всех обратно. Княжичи, все четверо, бросились прямо в сугробы, начали барахтаться в них и возиться так, что набрали снега в рукава и за воротники. Младшему, Антиоху, сунули ком снега за пазуху, он упал в сугроб лицом вниз и чуть не задохнулся. За такие проказы Анастасий Кондоиди запер их в доме до вечера, велев проститься с санками и на весь следующий день.

Няня Аргира зажгла в канделябре свечи. И сразу из-под диванов выскочили три больших пса, носившие славные клички: Соломон, Мавра и Чокырлан. Комната заполнилась криком. Княжичи тут же сели на собак верхом, стали тянуть их за уши и хлопать по мордам. Собаки не долго думая повалились навзничь на ковры, тяжело дыша и отбиваясь лапами. Няня направилась к месту происшествия, дабы утихомирить страсти, но тут же остановилась, оробев. В дверях появился его высочество воевода. Аргира низко поклонилась государю и исчезла.

Мгновение спустя княжичи и княжны смирно сидели на стульях. Псы растянулись на полу, положив головы на лапы. Дмитрий Кантемир ласково взглянул на свое потомство, взял на руки младшего.

— Вы вели себя хорошо? — спросил он, опустившись в кресло и усадив Антиоха на колени.

— Хорошо, государь батюшка, — в один голос похвалили себя Константин и Матвей — зачинщики сегодняшних проделок в снегу.

По обыкновению, отец давал им уроки или рассказывал перед сном занятные истории. Исключением были лишь те дни, когда князь был чем-то особенно расстроен или когда сами они чрезмерно напроказили. В тот вечер Анастасий Кондоиди, видимо, смилостивился и не стал докладывать воеводе о подвигах его мальчишек. Иначе брови отца были бы нахмурены, и он не задал бы обычного вопроса с такой нежностью.

Дмитрий Кантемир в это время думал о разговоре с Иоганном Воккеродтом, к которому неизменно возвращался в уме. В том, что корни его рода вправду восходят к монгольскому племени барлас, князю вначале пришлось убедить самого себя. Теперь, когда это стало для него истиной, надо было сообщить ее также наличествующим потомкам. Ибо то, что дитя впитает с младых ногтей, останется в его сознании до старости.