— Капитан! Капитан Георгицэ, постой! Погоди!

Это уже ему не почудилось. Георгицэ остановился. Рядом был мастер Маня.

— Куда ты так спешишь, капитан? — спросил он. — Турки отступили к оврагам.

Георгицэ сошел с коня. Снял тело Костаке Фэуряну, положил его на землю, подложил под голову кушму. Старый воин был бездыханным. Молча стиснув зубы, капитан повернулся к мастеру Мане и ударил его по щеке. Мастер Маня, встав на колени в ногах покойника, ничего не сказал.

Луна заблудилась за краем земли. Ждать более было нельзя. Русские и молдавские полки — пехота, кавалерия и пушки — под кровом темноты отходили обратно, к северу. Войска Репнина подошли к Станилештам и там остановились. Остальная часть армии, рвавшаяся вперед под командованием Петра и Кантемира, была слишком малочисленной, чтобы сразиться с главными силами осман. Надо было еще до зари соединиться с Репниным.

Руки всадников были напряжены, готовые каждый миг натянуть поводья. Если конь ступит в яму или нору и не натянешь в то же мгновение поводья — можешь вылететь из седла вперед, между его ушами. Пехота шагом мерила дорогу. Воины тянулись длинными колоннами, впереди шли самые бывалые бойцы. Петр строго приказал быть все время начеку, не рассеиваться, не зажигать огня, не стрелять. И полки двигались без шума под мерцанием ярких звезд. Лишь изредка где-то хлопал бич, подгонявший упряжку пушки или телеги с провизией или заболевшими. Чертыхался солдат, споткнувшийся о кочку. По всей округе шуршали шаги и слышался равномерный шум колес.

Петр расположился в карете и, казалось, дремал. Порой сон охватывал его по-настоящему, и тогда голова царя валилась на плечо Кантемира, ехавшего с ним вместе.

Позади внезапно послышались крики, поднялась суматоха. Раздались выстрелы. Петр встрепенулся, толкнул легкую дверцу и спросил:

— Что там?

— Догнали нас турки, господин бомбардир, — ответил из тьмы чей-то мощный голос. — Кусают за хвост...

Кучер хлестнул коней, колеса зазвенели торопливее.

Турки почуяли отступление армии и непрестанно били по арьергарду, терявшему людей, коней и возы. Но к утру на равнине, в направлении Станилешт, показались полки Репнина. Командующий приказал пехоте занять позиции по правилам, оправдавшим себя в других кампаниях. Вырыть окопы и устроить частоколы. Сам он, затянутый в доспехи, в сверкающем шлеме, бросался то в одну сторону, то в другую, покрикивая на нерадивых, наказывая медлительных, отдавая приказания офицерам.

Когда конница смешалась с пехотой, поднялась невиданная суматоха и неразбериха. Бегали туда-сюда генералы, суетились полковники и поручики, крича и награждая тумаками подчиненных, расталкивая их по назначенным местам.

Петр спокойно пересек бурлящую толпу. Царь по опыту знал, что скоро все утихнет. Каждый найдет свое место, и беспорядку придет конец. Петр Алексеевич направился к крутому холмику, на который взобрался перед тем Репнин. Он знал бывалого, преданного и умного воеводу и во всем ему доверял.

— Где Долгорукий? Почему не видать поляков?

— Не могу знать, государь, — ответил Репнин, щуря проницательные маленькие глазки.

— Посылали к ним гонцов?

— Посылал, да не вернулись. Может быть, помешали татары. Смотрите, ваше величество: турки переправились через реку, вверху...

Петр устремил взор к прутским водам, к болотам в тылу пехоты. И увидел тьму турок внизу, вдоль реки. Османы атаковали оставшихся, не успевших укрыться за частоколами. Началась яростная схватка. Шереметев и его воины умело защищались, сдерживая неприятеля.

Внимательно следя за боем, Репнин оценил положение. Спустившись с холма, генерал сел на коня, вытащил левой рукой пистолет, правой — саблю. И бросился во главе отряда драгун на помощь к Шереметеву.

Бой утих только под вечер. Солдаты, покрытые кровью и сраженные усталостью, повалились на отдых на сухую землю. Стали грызть почерневшие сухари. Кто смог — подобрался к кухням и хлебал пустые щи. Отовсюду слышался кашель: одни наглотались порохового дыма и пыли, другие хворали. Кавалеристы старались подкормить истощенных и изголодавшихся скакунов: выпасали их на жухлой траве, добывали им где могли сено и зерно. Полковые врачи возились с ранеными и заболевшими. Похоронные команды сносили убитых, которых удалось собрать на поле сражения, и предавали их земле под молитвы и песнопения войсковых попов, неустанно размахивавших кадилами.

Капитан Георгицэ растянулся на куче хвороста, близ господских шатров, и положил голову на ладони. Тело ломило от усталости, голова налилась тяжестью. Болели руки, вовсю потрудившиеся в рубке с янычарами. Он не пошевелился, когда к его плечу привалился Иван Пшеничников. Георгицэ вздрогнул лишь тогда, когда Пшеничников с силой тряхнул его за локоть.

— Спишь, господин капитан?

Георгицэ приподнялся, поглядел на приятеля со скорбью мокрыми от слез глазами.

— Что такое смерть? — спросил он с грустным упреком неведомо кому. — Почему мы ее боимся, зачем от нее бежим?

Иван Пшеничников помолчал в раздумье.

— Такими уж мы созданы, — ответил он. — Одни святые ее не страшатся. Нам же следует бояться смерти, ибо она всегда рядом. Похоронил ты нынче тестя, коего любил. Я видел это и заплакал в душе. — И уже другим голосом добавил: — Только хватит о страданиях и бедах. Горевать и плакать мужчине не к лицу. Отойдем-ка в сторонку, где нам не будут мешать...

Друзья примостились в низинке, за кустарником близ частокола. Иван Пшеничников извлек из кармана вместительную флягу горелки. Стали передавать ее друг другу, подкрепляя силы. На сердце стало веселее. Проснулся также аппетит, и ломоть соленого окорока и краюха хлеба, появившиеся на свет из карманов запасливого воина, мгновенно исчезли, будто не показывались вовсе.

— Такова солдатская жизнь, — молвил Пшеничников, подкручивая ус. — Сегодня ты жив, а завтра — бог весть.

Они повернулись к речным бродам под холмом. Там устроились турки. День уступал место ночи, и войско великого визиря занималось будничными делами, не стесняя себя ни в чем.

— Тебе не кажется, что в тех вон бурьянах кто-то есть? — Пшеничников напрягся, указывая на зеленовато-черный пригорок.

Георгицэ усмехнулся:

— Что не почудится человеку после горелки!

— А что мне водка! — воскликнул Пшеничников. — Я и ведро выпью, а зрение от того не ослабеет. Вглядись-ка получше!

И вправду, между гривкой полыни и крапивой на небольшой возвышенности, казалось, кто-то затаился. Нацепил, видимо, на себя клочья травы и ветки и наблюдал за русским табором. Внимательный взгляд мог различить шевеление листвы, использованной лазутчиком для того, чтобы слиться с местностью.

— Для царя-государя, нашего первого бомбардира, этот хитрец будет желанным подарком, — шепнул Пшеничников. — Помоги бог взять!

Приятели проползли между кольями заграждения, обдирая кожу и набираясь заноз, работая локтями, пока не пробрались к наблюдателю в тыл. Турок до половины высовывался из ямы, в которой сидел. Место было выбрано им удобное, лагерь раскинулся перед ним как на ладони. Иван Пшеничников приготовил рваный плащ, подобранный им по дороге, и знаком велел Георгицэ следовать за ним, держа наготове кинжал. Внезапно набросившись на лазутчика, накрыл ему голову плащом. Георгицэ ловко связал пленника по рукам и ногам.

Добыча была так умело переправлена по ту сторону частокола, что турки ничего не заметили почти до конца. Приятели добрались уже до своих, когда на стороне осман поднялся шум. Засвистели стрелы, грохнули янычарские мушкеты. Но было поздно.

Петр и Кантемир сидели в царском шатре. Горели свечи, на столе были разложены карты. Царица Екатерина с фрейлинами ушли в соседнюю палатку, чтобы не мешать мужчинам в их воинских раздумьях. Когда возвестили о взятии «языка», Петр повелел немедленно его привести. Добытчики сняли рваное сукно, плотно закрывавшее голову басурмана, разрезали на нем веревки и втолкнули в шатер. У него отобрали еще при пленении кинжал и нож, под тяжестью кулака Пшеничникова турок упал на колени. Чалму он потерял, его бритая голова блестела от пота. Рваные кожаные опорки едва держались на пятках.