Гетман чуть заметно нахмурил брови. Известно ли что-то хитрому боярину из Нижней Земли? Пронюхал ли что боярин?

— Дивны речи твои, милостивый пан ворник, — заметил Некулче. — Мог ли замыслить наш князь такое без боярского ведома и совета!

Костаке Лупул самоуверенно усмехнулся.

— Из ребячьего возраста я давно вышел, пане гетман. Переменчивые времена и тиранство государей научили меня верно оценивать мирские дела, читая и то, что пишется в закрытых книгах.

— Честь и слава тебе, ворник, за такой ценный дар. Я-то буду попроще, мне искусство разгадывать тайное не даровано. Мое дело исполнять веления князя, не распутывая скрытых за ним побуждений и тайносплетений мысли. По моему разумению, предчувствия твоей милости вряд ли справедливы. У наших молдаван — злые языки, как повернутся — так тебя обзовут и оклевещут.

— Может быль и так, гетман, — ответил Лупул. — Только если перед нами раскрылась яма с пылающими в ней угольями, — нелишне подумать крепко, как бы в нее не упасть.

— Ох-ох, — вздохнул Некулче. — Многое у христианина всегда на сердце да на уме. Только будет не по хотению человека, а по велению господнему.

Оставив все на господне разумение, оба молча признали, что спорят понапрасну, что у каждого — свои тайны, которые он опасается раскрыть. И каждый, уйдя в собственные мысли, затворился в них.

Некулче старался понять, что хотел узнать от него ворник. Если тому стало что-нибудь известно о поездках капитана Георгицэ к царю и Лупул собирается сообщить об этом туркам, остается дно: сказать господарю, чтобы тот повелел без промедления взять ворника под стражу да засадить в темницу поглубже.

Костаке Лупул давно проведал, что Дмитрий Кантемир, живя в Стамбуле, встречался с московским послом Петром Толстым, прогуливался с ним дружески по ночам, да толковал притом, надо думать, не об одних лишь звездах. А недавно, когда пронесся слух, будто москали идут к Днестру, ворник не спал всю ночь, думал. И вспомнил о дружбе нового господаря с Толстым. В уме ворника завязывались и развязывались хитрые ниточки и нити... Под конец Лупул пришел все-таки к мысли, что лучше бы его высочество князь повернул к русским, с ним повернет и гетман. Потом турок подопрет снизу, и будет война. Царь, надо думать, окажется слабым, войско его устало из-за долгой войны с шведским королем. Зато турок успел отдохнуть, да и воинским искусством владеет отменно; разобьет осман царя — прирежет и Кантемира. И гетману от того не Уйти. Не станет Кантемира — останутся в кошельке ворника три тысячи золотых, взятых им как-то у князя взаймы. Да и вотчины гетмана останутся без хозяина. Ох, ох, ох, дай-то бог повернуться так делам — много виноградников, плодородных пашен, много сел попадет в его, Лупула, руки...

Дмитрий Кантемир окинул долгим взглядом своих бояр. Одни брюхастые и краснощекие, другие — изможденные, болезненные с виду. Бояре, как всегда, в молчании следили за жестами и словами Господаря, пряча собственные мысли. Князь же собрал их в тот день не для того, чтобы отдавать приказы. Не для откровенного совета также, ибо знал, что интересы этих людей различны и мнения противоречивы. Это было испытание молдавского боярства. Выявление его сильных и слабых сторон.

— Бояре — ваши милости! — сказал Кантемир своим приятным голосом. — Волею господа, единственно всемогущего, отдано ныне в руку нашу кормило Земли Молдавской. Воссели мы на престол страны после долгой чреды иных господарей, правивших прежде нас истерзанной сей землей, принявшим неисчислимые муки народом нашим. Припадая к образу святой девы-матери и спасителя нашего Иисуса Христа, я спрашиваю себя: будет ли в наших силах — моих, государя вашего, и ваших, государей моих, — снести на своих плечах безмерную тягость власти и горечь ответа за нее? Сумеем ли блюсти всегда чистоту бессмертной души нашей перед ликом господа, отвергая на каждом шаге зависть и алчбу? Найдем ли в себе силы оборонить богатства и красу земли, которая отдана нам во власть? Найдем ли также силы отбросить от ее рубежей злых врагов? Так спрашиваю я, творя крестное знамение, и пресвятая дева со слезами ответствует мне: ниспосланы вам разумение и сила! Ниспослано, ибо воистину возлюбили вы господа вашего, и землю вашу, и будущность вашу! — Кантемир на минуту умолк; в зале стояла тишина. Бояре, казалось, перестали и дышать, ловя каждое его слово, стараясь уразуметь истинный смысл его речей. — Бояре — ваши милости! Народы мира кипят враждой, страны охвачены войнами. Каждому из вас известны величие и сила Оттоманской Порты, мудрость его пресветлого величества турецкого султана, великого визиря, его высочества крымского хана. Слышали вы немало и о другом достойном и мудром императоре, московском царе Петре Алексеевиче. Московские рати бьют шведа, рассеивают его разбитое войско по всем уголкам света, а ныне дерзают вступить в схватку и с самими османами. Близятся великие битвы, великое пролитие крови. Честные бояре наши! Я созвал вас на совет, ибо только с помощью вашей, мудрейших бояр Молдавии, мой разум сумеет избрать верный путь — куда повернуть ветрила нашего корабля и как следует нам поступать. Дошло до нас, будто иные бояре и простые люди кричат, что настало-де время отделиться от оттоманского царства. Иные воинские четы уже бегут и соединяются с московским войском, другие готовятся к ним выступить на соединение. Хочу посему узнать, каким будет совет и приговор ваших милостей!

Желающих говорить не оказалось. Между воеводой и его советниками словно разверзлась пропасть.

После долгого молчания решился наконец Иоан Стурдза, великий ворник Верхней Земли.

— Пресветлый государь! — сказал боярин. — Ведомо у нас всем, что москаль силен войском и преуспел в новейшем воинском искусстве. Но и турок силен вельми. За москалей к тому же ляхи стоят, за турок — татары. Достанет мощи и у тех, и других. Посему наилучшим будет отстраниться и дозволить им биться меж собою на здоровье. Останемся мы в сторонке — и не тронут они городов наших, и войска нашего не побьют. Да и вотчины наши не претерпят разорения, и детишкам нашим слезы лить не придется на могилах отцов. Великого разорения — вот от чего спасаться надобно ныне, государь!

— Как же спасемся мы от сего, честной боярин? — спросил воевода.

— Пресветлый государь! Коли увидим, что москали спускаются к нашему рубежу, а визирь выступает от моря, хорошо бы твоему высочеству собрать войско у Фокшан и там ожидать, когда турок и москаль меж собою сравнятся. Который из них одолеет — тому и подчиниться всею землей.

Тут вздернул нос, заявляя о собственном мнении, Спрайоти Дракумана, великий постельник.

— Не слушай Стурдзу, государь! — воскликнул он. — Ибо скуден он умишком и лишь на посиделках на мельнице болтать горазд. Он носит, под стать фарисеям, по десять личин зараз, поэтому его мыслей никому и не понять. Бояре земли нашей не желают перемены установлений и обычаев, но сохранения всего, как определено в былые времена. Коли же случится москалям спуститься на рубежи страны нашей, тогда подлежит нам двинуться в нижние пределы, на соединение с его светлостью великим визирем...

Остальные бояре продолжали думать.

Пройдя в свою тайную горницу вместе с гетманом Некулче, Кантемир приказал подать кофе. Слуга принес поднос с двумя чашками, решив своим умом, что если за одним столиком сидят двое, они не смогут угощаться этим напитком из одного сосуда. Некулче пододвинул к себе чашечку, но пить не стал.

— Попробуй, Ион, — дружески сказал Кантемир.

— Сие турецкое зелье не в угощенье мне, государь, но в огорчение, — ответил гетман, морщась.

— Вот уж и сказал! Сей напиток нашим молдаванам незнаком, потому и не нравится. Понимающим же приятен и для здоровья полезен.

— Полезны, по-моему, только те напитки, что имеют истоки в дедовских подгориях, — усмехнулся Некулче.