— Стремление к делу не может быть пустым, даже если для самого дела мало сил. Не ты ли, государь, говорил мне эти слова?

Возок гетмана Некулче тащился к стольному городу Яссам. Откормленные кони шли равномерным трапом, позванивая колокольцами и бляхами богатой сбруи. Время от времени раздавался посвист кнута и кучерский окрик:

— Но, чалые! Но, красавцы вы мои! Но, молодцы!

По обе стороны экипажа молча скакали верховые сеймены.

Некулче всматривался в окрестности, тайное пламя пылало в груди именитого боярина. Гетман в бодром настроении выехал в тот день из дворца князя. Осмотрел местность вокруг Баликского монастыря, расставил колышки — знаки для будущего лагеря — под старыми дубами. Наметил, где раскинуть шатры. Рессоры глухо поскрипывали, окованные сталью колеса крушили комья земли на шляху, деловито меряя путь, словно сами слышали повеление господаря. Не успеет солнце подвинуться на шаг за полдень — и гетман въедет в ворота крепости.

Зачем, однако, и для чего?

Ох, ох! Земля Молдавская, несчастливица вечная! Настанет ли для нас такое время, когда нынче будет известно, что ожидает нас завтра? Когда придут к концу недолгие царствования, зависть и вражда? Ниспошлет ли нам тоже когда-нибудь Иисус Христос, спаситель наш, тот долгожданный день? Исчезнут ли когда-нибудь с лица земли нашей искушения и беззаконие? Ох и ох! Священная наша родина, прекрасная и обильная! Разомкнуться ли волчьи клыки на горле горемык-молдаван?

Низойдет ли на землю сию ангел мира, покоя и благоденствия?

— Впереди — возок! — крикнул сеймен, скакавший по левую руку. — Из Нижней Земли!

Встречный возок зеленого цвета выкатил из-за холма. Приблизившись, замедлил ход. Форейторы торопливо спешились и раскрыли дверцу. Подхватили под руки выходившего — боярина в дорогом кафтане и гуждумане с сургучом[75]. Пока боярин разминал бока и протирал заспанные глаза, форейторы выбежали на лужок, раскинувшийся выше шляха у лесной опушки, расстелили на нем коврик, пристроили на коврике подушечку. Пригласили его милость присесть.

— Нам машут — просят придержать коней, — сообщил сеймен, склонившись к уху гетамана. — Боярин-то не безвестный. Сам вельможный пан Костаке Лупул, великий ворник Нижней Земли.

— Передохнем, — приказал Ион Некулче.

Слуги ворника не стали распрягать. Надели торбы на морды взмыленных коней, чтобы чалые похрустели овсом.

— Доброго здравия его милости гетману, нижайше просим его милость отдохнуть чуток с нами, — встретил весело Иона Некулче ворник Костаке Лупул, расстегнув ворот и дунув себе за пазуху от сглаза.

— Будь здрав на многая лета, честной боярин Костаке, — приблизился Некулче. — Боюсь, здорово раструсил твою милость сей весенний шлях.

— Здорово, гетман, твоя правда, так, что, кажется, и печенки из меня чуть не повыскакивали.

Один из слуг ворника поставил на ярко расшитую льняную скатерку баклагу с округлой костяной ручкой. Снял крышки с двух серебряных судков и попросил бояр пожаловать к трапезе. В одной из тарелей курились ароматным паром аппетитные на вид голубцы с пшеничной крупой, завернутые в квашеные капустные листья. Во второй был сметанный соус с толченым перцем.

— Долог путь и велика спешка, — сказал Костаке Лупул, принимая у слуги вилочки с тремя зубцами и салфетку с завернутым в нее белым хлебом. — Но и о здоровье забывать нельзя.

— До города уже — рукой подать, до часа, назначенного государем, время еще есть. Можно и о грешной плоти позаботиться, — согласился Некулче.

Вкусна дорожная снедь на лужке, среди запаха цветов и трав, под шепот молодого дубняка. Время от времени над сотрапезниками повисал, жужжа, майский жук или шмель, но бдительные слуги тут же отгоняли его кушмами.

Костаке Лупул был мужчиной тощим и узким в кости, люди давались диву, как только держалось на нем платье. Зеленые глаза смотрели пронзительно, во гневе становились страшными. Зато когда ворник был в добром расположении, глаза его сверкали, как воды ручья, проникая, казалось, в самую глубину души.

— А теперь — по капле господней крови, — сказал он с усмешкой.

Некулче принял из рук слуги кубок и коснулся его губами. Зеленые отливы в глазах собеседника о чем-то напомнили ему. Был слух, что однажды Костаке Лупул попробовал где-то жареного индюка и свежего хлеба, только что из печи. Но не успел утереть губы, как неведомые дьяволы принялись терзать ему изнутри брюхо, словно ножами. «Либо кто-то меня отравил, либо хлеб недопечен», — подумал ворник. Призвал к себе хлебника и поставил его на пытку. Сперва потребовал пучок булавок и самолично воткнул их мужику в раковины ушей и в ноздри. Велел привести жену хлебника, молоденькую, красивую, два-три дня всего и прошло, как они сыграли свадьбу. Лупул выгнал вон слуг и запер дверь. Потом сорвал с молодой женщины одежду и всласть над нею надругался, на глазах у мужа. Затем приказал бить хлебника батогами, пока не станет подобен мертвецу. Неделю спустя бедняга отдал богу душу. А жену его Лупул продал буджакскому татарину.

Хлебник — хлебником, а жена — женой, — думал Некулче. Таков удел простонародья: лодырничать и грешить. Долг господина — наказывать согрешившего и требовать от него ответа за все, что ни натворит, невольно или по своей воле. С этим все было ясно. Думать следовало о нраве боярина, сидевшего перед ним, готового тыкать иголками не только в уши своих людей, но и в глаза именитых бояр. Ибо среди соседей ворника не сыщется боярина, мазила или резеша, коего Костаке Лупул не успел бы обидеть, у кого не отобрал бы за зря либо целую вотчину и деревни, либо участки доброй земли или виноградника. Нет, пожалуй, боярина, коего ворник не облукавил бы или обокрал, тем или иным способом обведя вокруг пальца. С какой иной целью остановил он теперь его, гетмана страны, на скрещении двух шляхов? Не мог же он сделать это просто так, без недоброй задумки. За радушием встречи могла таиться опасная западня.

Пока распивали кубки, к судку с голубцами подполз неуклюжий жук, Костаке Лупул, с отвращением сморщившись, дал знак слуге. Собрав посуду со скатерти, тот отнес ее к возку. Второй слуга уже трудился над дубовой дощечкой; небольшим молотком он разбивал на ней жареные лесные орешки, а ядрышки на чистом платке относил господам.

— Чего бы нас с такой поспешностью призывал государь? — спросил Лупул, разгрызая каленый орешек.

— А что тут такого? — ответил Некулче. — Время нынче неспокойное, народы и страны мятутся окрест нас вовсю. Что же может стрястись, если черт Сарсаилэ выскочил из болота!

— Так оно испокон веков, друг и гетман Некулче. Государь-воевода правит страной, и наше дело — покорствовать его высокой воле. Ибо когда князь поднимает буздуган[76] для удара, мы, грешные, прижимаем перед ликом его, как малые мушки, крылышки и молим о милости. Согрешил вот перед государевой казной Тодерикэ Спынул. И милостивый государь, взглянув сурово, отдал его на растерзание палачу. Просил покорно князя Мирча Нэстурел — дозволить ему торговать по старому обычаю. Его милость князь в ответ призвал его на диван и велел отступиться от заведенных предками порядков, ибо молдавские бояре — самые ленивые и сонливые в Европе... Чей теперь черед, пане гетман?

Гетман начал понимать, какие заботы и страхи одолевают ворника. Потому и ответствовал как верный слуга князя и беспристрастный человек.

— Государь наш — господин земли нашей и божий помазанник. Значит, негоже нам питать к нему подозрения и отворачиваться от его милости сердцем. Как ни суров порой государь с нами, наше дело служить ему верно, господь же всевидящий нас за то наградит.

— Господь осеняет всех нас милостью своей и заботой, — с прежним смирением молвил Лупу. — Что же случится с нами и что нас ждет в жизни сей — о том с начала времен писано в святых книгах и начертано у каждого на челе. Только, видя, как меняется строй наших будней, не в силах мы удержаться, не судить о происходящем и не ужасаться перед грядущим. — Ворник помолчал, глядя, как солнце ненадолго прячется за малою тучкой. Когда же тучка подобрала отбрасываемую ею тень, как капризная молодка — юбки, и убралась с чела властителя всяческой жизни, с языка ворника сорвались другие слова. — Думается мне, пан гетман, не все у нас чисто со слухами о движении москалей. Его милость воевода — муж ученый, искусством, политикой он владеет отменно. И к туркам, вниз, и навстречу русским, вверх — в любую сторону мог двинуть наш милостивый князь.