Да и как не опуститься! Ведь то, во имя чего Злыдень совершил преступление, по-прежнему остается тенью. Может, бросить все? Нет-нет, сбудется Терехина мечта, будет он самым счастливым человеком на земле. Будет.

Отец Терентия, Филипп Аристархович, был умелым и удачливым охотником. В жизни ему повезло: он сумел выбиться из нищеты, скопил круглую копеечку и занялся скупкой пушнины. После революции, в период нэпа, он вошел в дружбу к крупному агенту русско-английского торгового общества Дуккару Коллену и был у него доверенным лицом во всей округе по заготовкам пушнины, кож, щетины и пера.

Пользуясь нехваткой товаров в молодой Советской России, заморские торгаши выменивали у охотников пушнину на ситец, нитки, напильники, мясорубки, гребешки, ножницы, стеклорезы, кремневые точила. Потихоньку Коллен скупал и золото, перепродавал его, обменивал. Золото и камешки-самоцветы были самыми любимыми предметами торговли Коллена.

Однажды (это было в период полного выветривания частного и иностранного капитала из советской экономики) в полночь, в непогодь, к Филиппу Выжигину приехал со своим ручным сейфом Дуккар Коллен. Он въехал в широкие ворота всегда гостеприимного «Вилипа», и с тех пор его никто уже не видел. Не зря громкозвановцы поговаривали, что к Филиппу Выжигину ворота широкие, да от него узки. А вот для богатого гостя их совсем не оказалось.

Филипп Аристархович, опасаясь улик, унес драгоценный сейф Коллена в тайгу и спрятал его там. А недели через две, сгребая с высокой крыши своего дома снег, оборвался и грохнулся оземь. Захлебываясь кровью, только и сумел сказать подбежавшему Терешке:

— Золото там… на Выпасках…

И умер. Терехе было пятнадцать лет. Он, разумеется, тогда не смог оценить, какой ключ ему передал отец в свой смертный час. Уж только потом, года через три, надоумила мать поискать в тайге тот сейф. Сходил Тереха на Волчьи Выпаски раза два — ничего не нашел. Тайга. Железная коробка там — иголка в стогу. Поди-ка, поищи. Махнул рукой. Но с годами мысль о золоте все властней, все крепче овладевала Терехой. Пока наконец не сделалась целью всей его жизни. Чтобы полностью отдаться поискам клада, Злыдень устроился лесообъездчиком в Дупляновский лесоучасток. Он неделями, месяцами не выходил из тайги, рыскал по ней до тех пор, пока хватало терпения жить впроголодь.

Много сил положил Злыдень, чтобы отвадить громкозвановских мужиков заглядывать в Волчьи Выпаски. Немало нажил он врагов в родном селе, убил человека — и все пока напрасно.

После Никона Сторожева Тереха бессменно работает на заповедном участке. Его хвалят за усердие, за любовь к делу. Он такой же, как был: высок, сух, дик глазами. Только изуродованный рот скрыт сейчас в густой бороде. Борода у него красивая, в колечках и завитках. Тереха гладит ее порой перед зеркалом, любуется и думает: «Деньги бы к этому, и была бы ты, Лидия Павловна, моя. Сейчас я гол, и подступиться мне к тебе нет никаких возможностей. А найду ту коробку с золотом, и ты побежишь за мной, как собака за куском хлеба».

Уже не первый год терзается Тереха думами об овдовевшей солдатке Лидии Скомороховой. Стоит перед его воображением красивая женщина и смотрит на него темными глазами. Вспоминает он молодость и проклинает свое уродство. Когда-то девица Лидия была плечо в плечо с высоким Терешкой. Любить бы им друг друга. Но где там. Кроме насмешки в дерзких и красивых глазах ее, ничего не видел Злыдень. И все-таки тянулся к ней тогда, тянется и сейчас. Скажи бы она: Терентий, забудь свое золото, — забыл бы. Вот она, любовь-то, что может сделать.

Как человек, почти всю свою жизнь живущий под открытым небом, Тереха жадно ждал весну: она несла тепло. Ждал он ее еще и для возобновления поисков колленовского сейфа.

Эта весна пала ранняя. Как-то в середине марта грянула над таежным краем большая оттепель: даже ночами звенела капель. Под сугробами ожила вода. Потекли ручьи. Вскрылись и пошли реки. К началу апреля прилетели грачи, и вовремя: почерневшие поля приветливо дымились паром. Потом еще перепадали и холода, и метели, но все это было только эхом суровой зимы.

Тереха бодро готовился на долгий выход в тайгу. Накануне подрезал хвост своей лошади, подправил гриву, затем вычистил ее скребком и щеткой. Вылинявшая шерсть клочьями разлеталась по двору — ее подхватывали воробьи и тащили под застреху конюшни, готовя жилье скорому потомству.

Терехе было приятно, что его лошадь за зиму не упала в теле. Он сознавал себя хорошим хозяином.

Потом Злыдень сидел в избе и укладывал в мешок сухари, сгоревшие в уголь — бросал курам через плечо, не оборачиваясь, в открытое окно.

Сегодня Выжигин в духе. Весел. Бубнит ему кто-то в ухо: нынче ты найдешь клад. Эту мысль еще более укрепляет сон, который он видел минувшей ночью.

Будто приходит он мыться в свою баню, а там сидит Лидия Павловна и расчесывает мокрые волосы. Тереха оробел, а женщина, улыбаясь, говорит ему: «Раздевайся — мы теперь с тобой муж и жена…»

Пропади пропадом петух-горлан. Не раньше — не позже, как раз в эту минуту запел он, и будто не было сладкого Терехиного сна. «Сон в руку. Сон в руку», — все утро шептал Злыдень и закрывал глаза, будто хотел еще уснуть и доглядеть летучее счастье.

Словно мед пил Злыдень — вот как хорошо думались приятные думы. Он даже не слышал, как за его спиной у открытого окна кто-то остановился. Кашлянул. Оглянулся Тереха — Лидия Павловна стоит. Заулыбался мужик, забулькал языком.

— Здравствуй, Лидушка. Как во сне такая же белолицая. Может, в избу взойдешь? Я сон про тебя видел. Будто мы…

— Мне некогда, Терентий Филиппыч, — прервала его женщина и, чувствуя, как он нетерпеливо и жадно ощупывает ее глазами, заторопилась: — Колхоз тесу мне дал, так не возьмешься ли перекрыть крышу на моем доме. В прах износилась.

— Лидушка, — залепетал от радости Тереха. — Я тебе за два таких взгляда сделаю. Сон вот сегодня…

— Так приходи ко мне на досуге и сговоримся.

— Беляночка ты белая, — булькал Тереха вслед гостье и пристукивал черствыми пальцами по подоконнику. — Голубица.

В тайгу ехал — всю дорогу песни пел. Но впереди Тереху ждал ошеломляющий удар.

Волчьи Выпаски — глухое таежное место. От него до ближайшего человеческого жилья, до села Громкозваново, тридцать километров, а в противоположную сторону, километрах в сорока — пятидесяти, проходит железная дорога к северным городам Урала. Тереха бывал у железной дороги много раз, а на станции Богоявленской у него даже знакомый есть, Илья Васильевич Свяжин, лесоруб.

Там Тереха уже присматривался, можно ли будет через надежного человека пристроить к месту золотишко. По всему угадывалось, что на Богоявленской есть расторопный народец. Дважды попытался Злыдень поговорить об этом с Ильей Свяжиным, да тот «шибко партейным» оказался, и Тереха, чтобы не навести на себя подозрение, вовремя прикусил язык.

Разбитый долгой верховой ездой по урманам, Злыдень подъезжал к Выпаскам. До избушки оставались считанные шаги, когда он уловил вдруг запах дыма. Тереха хотел остановить лошадь, но та уже вывезла его на маленькую знакомую елань. Перед избушкой горел костер, и возле него сидело двое, а третий, заслышав тяжелый топот, схватил ружье и, вскинув его на руку, стоял чуть поодаль.

«А будь ты проклята. И провались ты сквозь землю», — ругал Тереха безвинную лошаденку: если бы не она, высмотрел бы он из засады незнакомых людей.

— Мир честной компании, — поздоровался Злыдень и представился: — Лесообъездчик тутошний — Выжигин.

Один из сидевших, молодой, с татарским лицом, тоже встал, молча полез во внутренний карман обтрепанной шинели, затем также молча протянул Терехе листок бумаги. Тот прочитал удостоверение, выданное Галиму Гафурову — руководителю лесоразведочной группы филиала Академии наук.

У Терехи неприятно засосало под ложечкой. А Галим Гафуров будто окончательно хотел доконать его, сказал с легким татарским акцентом:

— Смотрим. Рубить лес нада. Гибнет он.