Лара поднимается с дивана и следует за мной. Медленно. Покачивая бёдрами. Как она любит. Я же никак не могу справиться с проклятым куском металла. Щеколду безнадёжно заело. Я беспомощно дёргаю её, та скрипит, хрустит, но не поддаётся. Мы с бабушкой никогда ею не пользовались.
"Это она задвинула чёртов засов! — с ужасом понимаю я. — Чтобы поймать меня в ловушку!"
— Что ты там возишься, детка? Помочь? — Лара выглядывает из-за моего плеча. Меня обжигает аромат её духов и горячее дыхание с привкусом помады над ухом. — Ах, этот дурацкий замок… Давай, помогу!
Она мягко отстраняет меня в сторону и берётся изящными пальчиками за холодный металл.
— Вот так, — Лара проделывает с щеколдой известные ей одной манипуляции. Та, жалобно скрипнув на прощание, сдаётся, и дверь, наконец, распахивается.
Опьянённая запахом мороза, табака и свободы я бросаюсь на волю.
"Она отпустила меня! Она меня отпустила! — про себя скандирую по слогам, сбегая по бетонным ступеням. Те колючим морозом кусают мои босые ступни. — Плевать! Я сбежала от неё и это главное! Я вырвалась из её душного плена!"
Но уже через пару мгновений моё ликование рассеивается в затхлом подъездном воздухе.
Подобно меткому выстрелу меня сражает звук хлопающей двери. Ворвавшись с улицы, преодолев три с половиной лестничных пролёта, он в буквальном смысле сбивает меня с ног. Я оступаюсь и падаю на холодный бетон.
— Слышишь, Даша? Костик уже здесь! — кричит сверху Лара. Она стоит у перил и смотрит в прогал между ними. — Он уже поднимается, Даша! Я вижу его серую шапочку и красный пуховик! Вот ведь совпадение! Костик в самом деле любит красный цвет! — она дьявольски смеётся. — Слышишь шаги на лестнице? Это он! Сейчас ты увидишь, насколько была не права…
И до меня, наконец, доходит, почему эта женщина так легко меня отпустила. Она знала, что далеко мне не убежать.
Я застываю на ледяных ступенях.
Бежать дальше нет смысла.
Мне не скрыться от Полянского.
Я в ловушке…
Глава 55
Подъездная дверь снова хлопает.
Дважды.
С улицы тянет морозом и сигаретами.
Я сижу на ступенях, обхватив себя руками, и прислушиваюсь к каждому шороху. Впитываю звуки словно поролоновая губка.
Во дворе хрипит двигатель чьей-то "ласточки", где-то плачет младенец, кто-то кашляет, на карнизе копошатся птицы, а топот чужих ног становится всё громче.
Он уже близко.
Я чувствую его одеколон.
"От тебя вкусно пахнет. Это что за парфюм?"
"Версаль… Синий…"
"Мм… Классный… Мне нравится…"
Дура наивная…
Гоню прочь ненужные воспоминания.
Про себя считаю шаги.
Один.
Два.
Три.
— Яичники застудишь, глупая! — говорит Лара сверху. Она стоит за металлическим ограждением и смотрит на меня точно с балкона. — Тебе ещё детей рожать! Не дури! Вернись в дом!
Я игнорирую её слова. Можно подумать, она в самом деле печётся о моём здоровье.
Но, кажется, эта женщина и вправду взволнована. Со словами "Пойду хоть тапки тебе вынесу" она проваливается в квартиру. Там, за дверью, у неё снова гудит мобильник. Она отвечает на входящий вызов, тут же обо мне забывает и больше на площадку не возвращается.
Мне всё равно. Уставившись перед собой, я мелко дрожу от холода и считаю шаги.
Десять.
Одиннадцать.
Двенадцать.
Он уже на третьем. Нас разделяет один этаж. Двадцать ступеней.
"Я могу подняться на свой пятый и выиграть ещё двадцать…"
Но попытка встать на ноги оборачивается неудачей. Парализованная холодом и страхом я не могу управлять своим телом. Не чувствую рук и поясницы, не могу оторвать от бетона окоченевшие ступни и беззвучно плачу, спрятав лицо в ледяных ладонях.
Пятнадцать.
Шестнадцать.
Семнадцать.
Он громко дышит. Я слышу.
Впору начать обратный отсчёт.
Между нами последние десять ступеней.
Девять.
Восемь.
Семь.
Сейчас никто и ничто не заставит меня отвести руки от лица. Я ни за что не открою глаза.
"Я никого не вижу, а значит, никто не видит меня!" — вспоминаю себя, пятилетнюю.
Так мы играли с бабушкой в прятки. Я застывала посреди комнаты, закрывшись ладошками, и она "никак не могла меня найти".
Ходила кругами и приговаривала:
— Где же моя Дашенька? Где же моё Солнышко? И на диване нет, и под диваном нет, и на кресле нет, и за креслом нет, и за шторкой нет, и за полкой нет…
А потом я начинала смеяться, и тогда бабушка меня "находила".
Сегодня, как в детстве, я опять хочу крепко зажмуриться и стать невидимкой.
Но волшебства не случается.
Три.
Два.
Один.
Мои сомкнутые у лица ладони обжигает тяжёлое дыхание, а чужие холодные пальцы больно хватают за плечо…
Глава 56
Пусть он трясёт меня за плечи. Пусть шипит что-то злое и обидное в самое ухо. Я зажмурюсь сильнее, закрою уши и не услышу.
И ни за что не взгляну на него.
С ледяных бетонных ступеней прокуренного подъезда, из его кое-как выкрашенных стен перенесусь на Садовую.
В далёкий 2003-ий, где я, пятилетняя, стою, закрывшись ладошками, в центре тёплого зала нашей "хрущёвки". За моей спиной горит ёлка. В комнате пахнет салатом. А по телевизору — "Чародеи".
На мне бирюзовое платье в горошек и белые пышные банты. А на бабушке цветной сарафан.
Мы играем с ней в прятки. Она ходит кругами, шелестя подолом, ищет меня "под диваном" и "за кроватью", зовёт Солнышком и по имени. И ласково, будто невзначай, гладит по голове.
Мне нравится, как она пахнет.
Даже спустя пятнадцать лет я так хорошо помню, этот терпкий цветочный аромат её духов, что, кажется, чувствую его прямо сейчас.
Чёрт возьми!
Я на самом деле чувствую его!
Он будто строгая родительская рука, оберегающая малыша от опасности, выдёргивает меня из прошлого, из тёплых детских воспоминаний и возвращает в суровую холодную реальность 2018-го.
Картинка в моём воображении рассеивается, но знакомый аромат остаётся. А вместе с ним голос.
— Даша, Дашенька… — зовёт он, пробиваясь сквозь мои ладони, плотно прижатые к ушам.
Я слышу своё имя и осторожно открываю глаза.
— Даша! — Антонина Петровна больно трясёт меня за плечо.
Я вижу её глаза, разрисованные мелкими морщинами, и щёки, румяные от мороза, и неизменные кольца в ушах. Она в потрёпанной дублёнке и норковой шапке, в сапогах, переживших не одно поколение, и с полным пакетом еды из "Корзиночки", тяжело повисшим на левой руке.
Стоит надо мной, склонившись и тем самым укрыв от опасностей внешнего мира, и давит холодными пальцами мою ключицу.
Она пахнет морозом и бабушкиными духами, которые я сама когда-то ей отдала.
— Это Вы… А он… Где он? — говорю сбивчиво, озираюсь по сторонам, пытаюсь заглянуть поверх её плеча. Его не видно. Его нет. — Он же был здесь! Он поднимался! Я слышала!…
— О ком ты говоришь, Даша? — спрашивает Антонина Петровна и, не дожидаясь ответа, продолжает, — Господи, что ты здесь делаешь? В холоде! Босая!
И снова ответ ей не нужен. Используя свободную руку, она помогает мне подняться. Я между тем неловко думаю про себя, что соскребать с пола моё трясущееся тело становится нашей традицией.
Антонина Петровна не слушает моего лепета об ужасном человеке в красном пуховике, о его тяжёлых шагах на ступенях, о матери, объявившейся в моём доме, спустя много лет.
Она берёт меня под руку словно душевнобольную, ведёт к своей двери, молча отпирает её, и пропускает в свою обитель.
Я пытаюсь перед ней извиниться за недавнюю ссору и грубые слова, за недоверие, за свой суровый взгляд и повышенный тон. Но женщина всякий раз спокойно отвечает:
— Ничего… Ничего…
И добавляет:
