— Останови, я сказала!

— Угомонись, дура! — рявкает Толик в ответ. — Здесь нельзя тормозить!

К моему счастью, мы приближаемся к перекрёстку. Светофор вспыхивает красным и "тойота" замирает на месте. Но едва я бросаюсь к дверце, на ней срабатывает автоматический замок.

— Что за нафиг, Карась? — я возмущённо хлопаю ресницами, уставившись на Толика, а точнее на его затылок. — Я сказала, мне нужно выйти! Ты не понял?

Тот оборачивается. Читаю с его лица встречный вопрос: "Соколова, что за херня?"

Но вслух звучит другое:

— Соколова, здесь нельзя выходить! На той стороне стоят менты! А мы сидим в чужой тачке, если ты помнишь. В бардачке — чужие права, а в моей крови две банки пива и рюмка вискаря. Поэтому советую тебе прижать задницу и не дёргаться. Понятно?

— Более чем… — огрызаюсь в ответ и откидываюсь на спинку сиденья.

Как бы паршиво это не звучало, но Карасёв прав. Мне ещё проблем с законом не хватало для полного счастья. Через лобовое стекло перекрёсток отлично просматривается, и на другой его стороне, действительно, переливаются проблесковые маячки полицейских машин.

В конце концов, я могу вернуться на Садовую утром…

— А ты чего хотела-то? — уже спокойно спрашивает Карасёв, когда мы снова трогаемся с места и благополучно переезжаем "опасный" участок дороги.

— Уже ничего… — бросаю в ответ, складывая руки на груди и демонстративно отворачиваясь к окну. В стекле моё отражение, за ним фонари и бегущий в ночи городской пейзаж. Ничего интересного.

Разве что…

— Бургер хочу… И острые крылышки… — бросаю будто невзначай, провожая глазами мигающую вывеску популярной нынче закусочной. И работают они круглосуточно, и кресла у них в зале почти королевские. Всё как я люблю…

Уже через минуту Толик лихо паркуется у входа. Покидает машину и спустя некоторое время возвращается с огромными бумажными пакетами в обеих руках, которые составляет на переднее пассажирское сиденье прямо на журнальную голую девицу.

— Сколько человек ты собрался накормить? — со смехом спрашиваю я, когда Толик заводит машину.

— У них сегодня акция… Пивас в подарок… — невозмутимо отвечает тот. — Не смог отказать себе в удовольствии…

Добираемся до Центральной, бросаем машину у подъезда и поднимаемся в квартиру. Стараемся всё делать бесшумно, но, к нашему общему удивлению, в прихожей светло.

Нина Михайловна не спит, сидит на пуфике у зеркала и перебирает горошины на бусах. Нет, она не ждёт сына. Она блуждает в каком-то своём мире. Когда Толик зовёт её, оборачивается не сразу и смотрит на нас с удивлением. Будто видит в первый раз.

— Здравствуйте, Нина Михайловна, — робко произношу я. — Вы меня помните?

— Помню, Светочка, помню… — отвечает та после паузы.

— Это Даша, мам… — вздыхает Толик и, обернувшись ко мне, вполголоса добавляет, — постоянно путает тебя с Лапиной, — приставляет большой палец к виску, крутит ладонью, — совсем плохая стала. Не обращай внимания…

Мне не по себе. Последний раз я видела эту женщину летом, когда Толик вот так же привёл меня к себе. В тот вечер я сама была не в лучшем состоянии, но Нина Михайловна показалась мне вполне разумной. А сейчас невооружённым глазом видно — её болезнь прогрессирует.

— Мам, иди спать, я уже дома, всё нормально, иди, — говорит Толик и помогает матери подняться. Та что-то хочет сказать, но Карасёв останавливает её, — потом, мам, потом. Иди, иди…

Нина Михайловна послушно плетётся к себе. А мы уходим в комнату Толика.

Пока я выбираю более подходящий наряд из тех, что лежат в моей сумке, Карасёв шуршит на кухне пакетами, звенит посудой, кипятит чайник, чиркает зажигалкой.

Я быстро переодеваюсь, приглаживаю волосы у зеркала, немного подкрашиваю ресницы и тут же ловлю себя на дурацкой мысли, что наша с Толиком сегодняшняя встреча очень похожа на свидание.

"Дура! Какое свидание! — одёргиваю себя. — У этого парня есть девушка! Забыла, как резво он убежал от тебя, едва она позвонила…"

Кстати…

Отворачиваюсь от зеркала и обвожу взглядом комнату. Если Карасёв с кем-то встречается, мне на глаза обязательно попадутся какие-нибудь "доказательства". Совместные фотографии, сувениры, открытки. Да хотя бы девчачьи волосы на его расчёске…

Ни-че- го.

Или Карасёв прежде тщательно замёл все следы, или…

Он появляется в комнате неожиданно.

— А тебе идёт это платье… — присвистывает, приближаясь. Я стою к нему спиной и вижу его отражение в зеркале.

— Обычное… Хлопок в мелкий горошек… Но всё равно спасибо, — щёки вспыхивают от смущения.

— Я собирался накрыть здесь, но подумал, что на кухне будет удобнее, — говорит Толик. Мы смотрим друг на друга через зеркало. — Мама уже приняла снотворное, и до утра эта часть квартиры в полном нашем распоряжении… Ты можешь идти к столу. Я буду через минуту.

Я киваю его отражению и оборачиваюсь.

— Не задерживайся! — улыбаюсь его глазам.

Он улыбается в ответ, и моё сердце приятно заходится. Ну, почему мне так нравится эта его идиотская улыбка… И глаза… И вихрь чёрных волос…

"Соколова! Это же Карасёв! — в сотый раз напоминаю себе. — Что с тобой?"

И не могу ответить на этот вопрос.

Действительно, почему, когда он рядом, со мной происходят эти метаморфозы?

Почему сейчас, когда Толик сидит за столом напротив меня, мне хочется придвинуться ближе, незаметно коснуться его рукой, будто невзначай прижаться к его небритой щеке.

Почему мне так нравится его запах?

Почему меня так манит расстёгнутый ворот его рубашки?

Почему по моему телу растекается приятное тепло, когда он прикуривает и щурится от дыма?

Почему?

"Потому что ты напугана жизнью. И уже долгое время одинока, — подсказывает внутренний голос. — А Толик сейчас ближе всех. Толику не плевать на твои проблемы. Толик не в первый раз выручает тебя. Какими бы не были обстоятельства, этот парень всегда оказывается рядом и готов прийти на помощь… А ещё ты пьяна…"

А вот это правда.

Последний раз я пила алкоголь ещё с Кириллом. Или уже со Светкой… Не помню.

Сегодня, мне хватило нескольких глотков, чтобы опьянеть, и ещё нескольких глотков, чтобы потерять голову.

Потому как то, что я сейчас сделаю, иначе как безумием не назовёшь…

Я лежу в его постели, рассматривая едва различимые в темноте потолочные плиты. Простенькая мозаика, ромбики, кружочки, полосочки.

Это наяву.

А в мыслях — воспоминания минувшей ночи. Плывут друг за другом словно вагоны бесконечного поезда, и сами собой ложатся на музыку.

Спадают прочь бретельки с молочно-белых плеч…

В его глазах — огонь, и я хочу обжечься…

"Есть время передумать… Ты, дурочка, пьяна…"

"Молчи…" — целую нежно у чёрного окна.

А дальше… Наши тени сливаются в одну…

Тону в его объятиях, беспомощно тону…

Мы дышим, рваным стоном пронзая тишину…

"Люблю тебя, малышка…"

"И я… тебя… люблю…"

Спиной стоит и курит. По комнате сквозняк…

Смеётся: "Не жалеешь?"

"Я счастлива, дурак…"

Мурлыкаю себе под нос незамысловатую мелодию и улыбаюсь.

Сейчас Карасёва нет. Сбежал ещё утром. Одевался, шуршал, считал деньги. На прощание чмокнул меня, сонную, в висок.

Не иначе, как за цветами умчался. Представляю его в пороге с букетом и тортиком, и опять улыбаюсь.

Ради этого я готова даже пропустить занятия в колледже. Первую пару всё равно уже проспала…

Довольная обнимаю подушку, подбираю под себя одеяло, и закрываю глаза, намереваясь вздремнуть ещё часик. Но голос Нины Михайловны за дверью вмиг рушит мои планы.

— Это была её идея… — бормочет она. — Я не хотела… — всхлипывает.

С кем она говорит? Может быть, по телефону…

Я приподнимаюсь на постели, прислушиваюсь.

— Он маленький такой был… Красивый… Я бы ни за что…