Я опять молчу в ответ.

Да, я попросила его купить мне платье. Взамен моего, разодранного в лохмотья…

— У Толика сложный характер, но он умеет хранить секреты, и он не убийца, — резюмирует Антонина Петровна. Она делает глоток горячего чая и берёт из открытой пачки надломленное печенье. — Я уверена, он не имеет никакого отношения к смерти твоей бабушки.

Стоп!

Почему она так уверена в этом? Если она видела нас с Толиком в ту ночь, значит, видела и платье, в котором я была. Она должна была узнать атласный пояс от него, который бабушка сжимала в руке до последнего вздоха.

Я хочу сказать ей об этом, но Антонина Петровна опережает меня.

Её следующая фраза бьёт меня подобно электрическому разряду:

— Дашенька, а ты не думала, что твоя бабушка хотела сказать не "Он", а "Она"?..

— О чём Вы говорите? — хлопаю ресницами, будто это поможет быстрее понять смысл сказанных слов. — Вы думаете, я потеряла бабушку из-за какой-то женщины?

Антонина Петровна не отвечает, только неопределённо пожимает плечом. Мол, кто знает…

Это заставляет меня задуматься.

Что я знала о бабушке…

Её нельзя было назвать очень общительной. Она не приглашала гостей, не устраивала шумных праздничных застолий и сама редко куда ходила. Иногда говорила по телефону. Но то были её бывшие коллеги по лицею, которые скупо поздравляли её с праздниками, у которых она интересовалась успехами нынешних учеников. Личных разговоров избегала. Во всяком случае при мне.

Единственным человеком, с которым бабушка могла поговорить по душам, была Стрельцова Альбина Витальевна, низенькая улыбчивая старушонка с коротко стриженными седыми волосами и хитрыми бегающими глазками. Любительница пощелкать семечки, опрокинуть рюмашку, а после исполнить какой-нибудь слезоточивый романс.

Она жила с нами по соседству на Садовой и была единственной, кто поддержал нас, когда мы с бабушкой собрались переезжать.

Всё моё детство старушки делили на двоих одну лавочку во дворе, успели выплакать море слёз и обменяться тысячей рецептов. Представляю, как тяжело было расставаться таким подругам. И тем не менее, новость о нашем переезде Альбина Витальевна восприняла стойко и даже с радостью.

— Центральная школа и в самом деле лучше! — сказала она маме Оле. — А с тобой, Ольга, не потеряемся! Адрес ты мой знаешь! Будешь ко мне приезжать, будем с тобой чаи гонять!

И бабушка ездила к Альбине Витальевне, как по расписанию — каждую первую субботу месяца.

В тот злосчастный день, третьего сентября, они тоже должны были встретиться.

Могла ли их встреча закончиться ссорой?

Вполне возможно. Если взять во внимание, что вот уже несколько месяцев Альбина Витальевна не подходит к телефону.

Я нашла два её номера в бабушкиной записной книжеце и не раз пыталась дозвониться, чтобы сообщить печальное известие. Но домашний телефон Альбины Витальевны отзывался короткими гудками, а на мобильном отвечал робот:

— Абонент не может быть вызван. Оставьте сообщение после сигнала…

Я оставила с десяток таких сообщений, но Альбина Витальевна так и не откликнулась.

Подругам и раньше случалось ссориться и играть в молчанку. Они могли не разговаривать неделями. Но едва начинался новый месяц, подходила суббота, и бабушка снова мчалась на Садовую к любимой подруге.

На данный момент старушки пропустили уже четыре таких субботы. И то, что Альбина Витальевна до сих пор не кинулась искать маму Олю, ещё раз доказывало, что в свою последнюю встречу старушки сильно поругались.

Но никакая, даже самая крепкая ссора с подругой не довела бы мою бабулю до сердечного приступа.

Да, мама Оля часто приезжала от Альбины Витальевны в растроенных чувствах и вместе с "приветами" и гостинцами привозила с собой повышенное давление. Виной тому были их жаркие обсуждения болячек, сериалов, погоды и разных рецептов одного и того же яблочного пирога. Сначала они спорили до хрипоты, а после напару глотали пилюли.

Но даже самый горячий спор о жирности кефира, который следует добавлять в тесто, не смог бы убить маму Олю.

Её убили кусок атласной ленты и связанная с ним история, "любезно" кем-то рассказанная.

Откуда Альбина Витальевна могла узнать подробности пережитого мной кошмара, если они были известны только одному человеку? Как пояс от моего платья мог попасть к ней в руки?

Ответы были очевидны.

Никак.

Я отодвигаю от себя пустую чашку, та громко елозит по поверхности стола. Поднимаю глаза на Антонину Петровну, которая по-прежнему сидит напротив и наверняка сожалеет сейчас о том, что не умеет читать мысли. Смотрит на меня в упор, ждёт реакции на её предположение.

— Так что ты думаешь об этом, Дашенька? — спрашивает она.

Я больше не собираюсь томить её ожиданием.

— У бабушки в окружении была только одна женщина, которая могла её расстроить! — с полной уверенностью заявляю я. — То была её лучшая подруга. Она умела ранить словами. Ранить, заметьте, но никак не убить! — расставляя акценты, слегка приподнимаю кружку и ударяю ею о столешницу. — Она не может быть причастна к смерти бабушки.

— А почему ты решила, что речь идёт об этой подруге? — Антонина Петровна хитро прищуривается, будто знает что-то такое, чего не знаю я.

Наверно, это черта присуща всем учителям — знать ответ, но не подсказывать, а заставлять думать. Мол, я-то знаю, сколько будет дважды два, но предлагаю тебе самой хорошенько подумать и сказать мне правильный ответ.

Но я не знаю никаких других персонажей женского пола в бабушкином окружении. А такие, что способны довести пожилого человека до смертельного инфаркта, тем более мне не известны. На долю секунды в памяти всплывает Наталья, мать Кирилла. Ещё одна женская фигура на поле.

Но её я сразу отметаю. Наталья не стала бы мне вредить. Хотя бы в память о моих отношениях с Кириллом.

Она до сих пор очень сожалеет о нашем расставании. Я убедилась в этом сегодня утром, когда взглянула в её посеревшее, исполненное страданием лицо. Человек, который так искренне плачет и просит прощения не мог причинить зла моей бабушке.

Минутку!

Что Наталья бормотала сегодня утром, вцепивщись в мои плечи?

"Но ещё хуже будет, еслионатебя здесь увидит!…"

И вот это:

"Ты не понимаешь, насколькоонаопасна! Не понимаешь, на чтоонаспособна!.."

Я уверена, речь шла о новой девушке Кирилла.

Может ли та быть причастна к смерти моей бабушки?

Конечно, нет.

Они даже не были знакомы!

Я могу сейчас сколько угодно перебирать в уме разных знакомых мне девушек и женщин. Представлять, как одна из них останавливает мою бабушку на улице и вываливает на неё подробности моего последнего свидания. Но так или иначе всё сводится к тому, что некто, "убивший" мою старушку, знал то, что было известно только одному человеку. И поясок от платья, который выпал из рук мамы Оли, также был только у него.

У Карасёва…

Потому он и только он виноват в случившемся.

Антонина Петровна, как и другие учителя из моей школы, просто его выгораживает.

Прежде чем я успеваю произнести это вслух, соседка обрушивает на меня следующее:

— А ты не думала, Дашенька, что в смерти Ольги Николаевны виновата… твоямама?

Слова, которые я хотела произнести всего пару секунд назад, растворяются у меня на языке подобно шипучей конфете. Я непроизвольно сглатываю.

— Что Вы сказали? — произношу это, а сама тут же пугаюсь незнакомой хриплоты собственного голоса.

— А чему ты так удивляешься, Даша? — на лице Антонины Петровны читается искреннее недоумение. — Разве твоя мама не могла прийти сюда?

Она издевается? Или просто ничего не знает?

— Дашенька, что с тобой? Ты вся побледнела…

Антонина Петровна с испуганным видом встаёт из-за стола, подходит ко мне и мягко кладёт ладонь на моё плечо. Я съёживаюсь, но у меня не хватает духу сбросить её руку.