— Правда… — я опять кручу карандаш. — В этот раз какой-то человек сбросил её с подоконника. В прошлом сне мы с ней ехали на машине. Она была за рулём, а я на заднем сиденье. Я видела только её затылок — собранные в пучок золотистые локоны. Вдруг она резко затормозила и покинула салон. А потом её нашли мёртвой в лесополосе недалеко от "Пригорода". Мне снится разное, но итог всегда один — я не вижу её лица, и она мертва…

Пустившись в рассуждения, я не сразу замечаю, что Светка окончательно уткнулась в смартфон и, едва сдерживая улыбку, уже строчит кому-то сообщение. Наверняка она не услышала и половины из того, что я говорила.

Я не обижаюсь. Что взять с человека, у которого на уме лишь гаджеты, соцсети, шмотки и мальчики. Светке не понять глубины моих переживаний. У неё есть мама Тамара Борисовна, папа Владислав Андреевич и отчим Женька. Она сама его так называет. Он моложе Тамары Борисовны на десять лет, и старше Светки на двенадцать.

"Ну какой с него отец! Женька и есть Женька!" — фыркает подруга.

Моя подруга с рождения была окружена целой толпой родственников, а у меня из близких людей была только бабушка. А теперь и её не стало. Так что нам со Светкой не понять друг друга.

Возвращаюсь к каракулям в тетради и остаюсь один на один со своими мыслями, коих в моей голове целый рой.

Я думаю о вчерашней тупой шутке, придуманной Карасёвым, о плюшевом медведе, так умело скопированным его руками, о пропавшем мобильнике.

Наконец, опять думаю о матери…

Какой она была? Что с ней случилось?

Признаюсь, последнее заботит меня сейчас больше остального.

Какая же страшная участь её постигла, что бабушка предпочла унести эту тайну в могилу?..

Моя бабушка Ольга Николаевна Соколова была красивой женщиной. Едва тронутые сединой густые чёрные волосы собирала в аккуратный пучок на затылке, большие карие глаза чуть подводила карандашом. Другой косметикой не пользовалась, одевалась строго, вела себя сдержанно, была образована, много читала и вкусно готовила.

Всю свою жизнь бабушка преподавала русский язык и литературу в Центральном лицее, но к моему рождению уже вышла на пенсию.

До пяти лет я считала её своей матерью, потому так и звала — мама Оля.

Но однажды после утренника тётя Лиля, мама Полинки Воронцовой, спросила меня:

— Даша, как поживает твоя бабушка? Что-то давно я её не видела!

Полинка, которая на протяжении всего нашего пребывания в детском саду была занозой в моей заднице, громко прыснула. Ещё бы! Она же чаще других детей спрашивала у меня: «Дашка, а почему у тебя такая старая мама? Моя, смотри, какая молодая! А твоя такая древняя, что того и гляди развалится!» Ух, сколько раз мне хотелось врезать ей за это!

В тот момент я опять едва справилась с желанием повалить Полинку на пол и, как следует, отдубасить.

Помню, ответила тёте Лиле что-то невнятное, а вечером выбрала удобный момент и подошла к маме Оле.

Та, уютно расположившись в своём кресле у торшера, ловко орудовала спицами. Я остановилась напротив неё и спросила:

— Мама Оля, а почему сегодня тётя Лиля назвала тебя моей бабушкой?

Бабуля взглянула на меня уставшими глазами и, отложив вязание, протянула свои худые морщинистые руки:

— Подойди ко мне, милая!

Она усадила меня около себя и, мягко поглаживая по голове, проговорила:

— Видишь ли, деточка… — мама Оля умолкла на несколько секунд, собираясь с духом, и, наконец, произнесла, — дело в том, что я и правда твоя бабушка…

Я широко распахнула глаза от удивления:

— Как? А где же тогда моя мама? Ведь у всех детей в нашем садике есть мамы и папы. Только у Вадика нет. Его бабушка в капусте нашла. Он сам так говорит…

На моей последней фразе мама Оля вымученно улыбнулась:

— В капусте, говоришь? Ну, так и я тебя в капусте нашла!

— Вот здорово! — радостно воскликнула я.

Теперь мне не терпелось прийти в детский сад и похвалиться Вадику, что не только его в капусте нашли.

Позже я переключилась на что-то другое, более важное и интересное, и на какое-то время забыла об этом разговоре.

Потом детский сад был пройден. Мы уехали с Садовой. Я поступила в Центральную среднюю школу.

Вот там-то примерно в классе третьем одноклассницы во главе с Кузнецовой любезно рассказали мне о том, что деда Мороза не существует, что подарки под ёлку кладут родители, и что детей не находят в капусте.

Тогда я опять подошла к маме Оле, чтобы она объяснила мне, наконец, что на самом деле случилось с моими родителями.

— На версию про аиста я тоже не согласна! — строго предупредила я.

В ответ бабушка только вздохнула и, снова усадив меня рядом с собой, сказала:

— Думаю, пора рассказать тебе правду…

— Какую правду? — я затаила дыхание, дожидаясь ответа, но мама Оля будто нарочно медлила. Собираясь с мыслями, она разглаживала подол халата на коленях, смахивая с него невидимые пылинки.

Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем она, наконец, сказала:

— Деточка, я думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять это… Твоя мама… Она умерла…

— А как это случилось? — спросила я.

Та будто нарочно проигнорировала мой вопрос.

— Она была очень красивой женщиной! У неё были шикарные золотистые локоны… Её звали Лариса… Ларочка…

— Почему она умерла, бабушка?

Кажется, в тот вечер я впервые назвала её бабушкой.

Та вдруг встрепенулась:

— Ой, я же совсем забыла! Мне ещё позвонить надо! Ты, Дашенька, иди пока, поиграй. Я быстро переговорю, а потом будем ужинать.

Конечно, бабуля специально уходила от разговора.

Я воскликнула:

— Бабушка! Ты не рассказала!

— Не сейчас, дорогая! Обещаю, я позже тебе расскажу! А сейчас мне правда нужно идти! — она торопливо поднялась с дивана и ушла на кухню.

Я, как послушная девочка, оставила бабушку в покое и занялась игрушками. А позже до меня долетели обрывки её телефонного разговора.

Бабушка говорила кому-то:

— Как же я расскажу ей об этом! Она же ещё ребёнок! Пусть подрастёт немного!

И вот мне уже девятнадцать, но я так и не знаю, что случилось с моей мамой…

После занятий мы спускаемся в гардероб, принимаем у Изольды Никифоровны наши вещи и сваливаем их на свободную скамейку.

— Пробежимся по магазинам? — спрашивает Светка, поправляя шапку перед высоким зеркалом.

Мне некогда гулять. Я хочу быстрее вернуться домой, заглянуть к Толику и забрать у него свой мобильник.

— Прости, сегодня никак! — говорю я, застёгивая пуховик. — У меня дела…

— Брось! Знаю я твои дела! Задачки по математике решать! — подруга достаёт из кармана тюбик с блеском и аккуратно наносит его на губы.

— Дело не только в задачках…

— А в чём же ещё?

Я не нахожу, что ей ответить. Не стану же я рассказывать ей подробности вчерашнего вечера.

Пока я соображаю, что сказать, подруга убирает блеск для губ и, окинув довольным взглядом своё отражение, заявляет:

— Возражения не принимаются, Соколова! Шоппинг — лучшее лекарство от хандры! Заодно и новый мобильник тебе присмотрим! А задачки твои подождут!

Светка настроена решительно, и сейчас мне проще прогуляться с ней по магазинам, чем объяснять, что новый мобильник мне не нужен, потому что я скоро верну себе старый.

Расскажи я сейчас подруге о том, что мой телефон, скорее всего, у Толика, на меня обрушится шквал вопросов:

"С чего ты взяла, что твой мобильник у Карасёва?"

"Ты виделась с Карасёвым?"

"Вы встречаетесь с Карасёвым?"

"Что? Опять?"

Ну уж нет! Лучше я сейчас промолчу и покорно соглашусь пройтись по салонам связи, чем стану отвечать на дурацкие вопросы и выслушивать истеричные вопли.

В конце концов, я могу зайти к Толику и двумя часами позже…

— Ладно, пойдём, пройдёмся по твоим бутикам… — сдаюсь я.