Не дожидаясь моего ответа, Толик принимается шарить в карманах спортивных штанов и вскоре выуживает оттуда свой мобильник. Тонкий пластиковый чёрный прямоугольник, коих сейчас у каждого первого по две штуки.

Мы с ним упираемся глазами в горящий экран, перечерченный по диагонали кривой ветвистой трещиной. Через пару мгновений открывается телефонная книга, и, не буду скрывать, я начинаю жадно впитывать взглядом указанные в ней имена.

Нина Михайловна, записанная у Толика как "Маман", в списке пропущенных вызовов лидирует. Она, действительно, звонила сыну уже четыре раза. Судя по указанной рядом с номером информации, последний звонок от неё был пропущен всего пару минут назад.

Второе место этого своеобразного "топ-чарта" занимает Вовка. Он потерял Толика дважды. Последний раз в половине четвёртого.

А за ним, на третьей строчке, значится некая… Мари. И моё сердце больно реагирует на это женское имя…

Что это? Ревность? Быть не может!

Кто мы с Карасёвым друг другу?

Бывшие одноклассники? Соседи?

Даже не друзья.

И тем не менее сейчас, когда я стою рядом с Толиком, почти касаясь щекой его плеча, и мы смотрим на горящий в темноте экран его мобильника, чужое женское имя в списке контактов царапает мне глаза и выжигает на сердце жирный знак вопроса.

"КТО ОНА?"

Почему мне так важно это знать?

Не из-за тех ли слов, что я случайно подслушала прошлой ночью? Толик шептал о своих чувствах ко мне, а я притворялась, что сплю.

Я знаю, что не должна была слышать его признаний. Знаю, что фактически "своровала" их. Но теперь мне известно, что он любит меня.

И пусть я не могу ответить Толику взаимностью, мне неприятна мысль, что вокруг него крутится какая-то Мари.

Так кто же она?

Мы с Карасёвым росли в одном дворе и учились в одной школе. Я уверена, что знаю эту девушку. А потому первым делом принимаюсь перебирать в уме имена бывших одноклассниц.

Лилька, Полька, Женька, Алка…

Ничего общего с Мари.

Хотя…

Всё же есть одна.

Марина Ларская. Завистницы называли её "дылда безмозглая". Для парней она была Мари.

Длинноволосая пепельная блондинка с огромными синими глазами и кукольными ресницами. На своих шестнадцати сантиметровых шпильках она легко могла смотреть свысока даже на Толика.

Помню Ларскую в старших классах.

За ней бегали толпы влюблённых мальчишек. Но Марина предпочитала ребят постарше. Путалась с одним таким. Виталиком-связистом с Боровой. Он занимался восточными единоборствами и постоянно оттачивал своё мастерство на местной школоте.

После занятий белокурая красотка запрыгивала в его помятый "рено логан", и тот, урча и кашляя, увозил их в закат.

Сразу после выпускных экзаменов влюблённые голубки поженились. А в прошлом году Марина родила Виталику двойню.

Как хулигану с окраины удалось покорить сердце центральной красотки, мне непонятно до сих пор.

Непонятно и то, как она, принцесса Ларская, могла оказаться в телефонной книге Карасёва?

Помнится, она даже не смотрела в его сторону. Толик всегда был для неё человеком второго сорта.

Так какого чёрта она, замужняя баба с двумя детьми, теперь звонит ему по ночам?

Или я всё-таки ошибаюсь, и это вовсе не Ларская скрывается за именем Мари?

Любопытство точит меня изнутри, но я ещё раз мысленно напоминаю себе, что мы с Карасёвым чужие друг другу люди, и мне не следует ломать голову, что за девушка засоряет своими звонками память его телефона.

Кроме того, у меня полно своих забот. Я должна закончить реферат для Семёнова, решить задачки Апрельским и набросать план курсовой работы для Каполкина. А ещё на моём кухонном столе до сих пор валяется скомканная записка.

"БУДУ ЗАВТРА…"

Вот где настоящая проблема.

Потому что "ЗАВТРА" — это уже сегодня…

А у Толика нет проблем. Он, лохматый и заспанный, с полосой от подушки на щеке, смотрит на экран своего мобильника, бормочет себе под нос "Говорю же, мамка звонила" и, будто не замечает, что звонила ему не только мамка.

Я смотрю на его губы и кончик носа, и пролёгшую от яркого прямоугольника света морщинку между бровями. Он улыбается своей фирменной кривой и немного горькой улыбкой, и мне вдруг опять не страшно рядом с ним. И опять хочется прикоснуться губами к этой его слегка помятой щеке.

Но внезапно лицо Карасёва меняется. Вытягивается, заостряется и даже немного бледнеет.

Это случается ровно в тот момент, когда страница телефонной книги скрывается за красным занавесом входящего вызова, и вместо мелких чёрных буковок на белом фоне, сложенных в разные имена и выстроенных в многоэтажный список, на внезапно раскрасневшемся экране появляется белый безликий человекообразный силуэт, а под ним четыре крупные буквы.

"МАРИ"

Она сама звонит ему. И звонит точно по расписанию, очень не вовремя, когда я, уже победившая страх, снова умираю от любопытства.

"Кто же она, чёрт возьми?"

Я открываю рот, собираясь вытолкнуть из себя этот вопрос, но Толик, "мой" Толик, глядя на эти четыре буквы, выдаёт своё "Блядь!" раньше. И гасит экран мобильника, оставив нас на мгновение в кромешной тьме. Благо, глаза к ней привыкают очень быстро. Возможно это случается благодаря неизвестному источнику электрического света за окном.

Затем мой заспанный рыцарь топит телефон в кармане спортивных штанов. И, подхватив бесформенную кучку зимнего пуховика, накануне брошенную в прихожей, сверкая голыми пятками и острыми щиколотками, устремляется к входной двери.

Я, не моргая, смотрю, как он возится с носками и со шнурками на кроссовках. И мне кажется, что вчера он справлялся гораздо лучше.

Толик напуган. Это видно без очков.

Что его так взволновало? Неужели проклятый входящий вызов от некой Мари?

— Что случилось? Ты куда? — спрашиваю я, когда он щёлкает дверным замком и одну ногу уже выбрасывает за порог моей квартиры. Молча, ничего не объясняя, не прощаясь. Просто бежит куда-то. Или к кому-то…

Маякнув полосой грязно-рыжего электрического света лестничной клетки, он скрывается за дермантиновой дверью, оставив меня один на один с этим зимним утром, с этим нагло ворвавшимся в мой дом холодом и прокуренным подъездным запахом. И с этим бьющимся в черепной коробке вопросом:

"Какого хрена?"

Я делаю несколько бесполезных, ни чуть не успокаивающих вдохов и выдохов. И примерно на третьем моя входная дверь, жалобно скрипнув, снова отворяется, и я опять вижу косматую голову моего только что сбежавшего приятеля.

— Мне это… Бежать надо. Я позже буду, ладно? Пока, Машка…

Дверь снова захлопывается, и теперь в моей голове не на жизнь, а на смерть бьются уже два вопроса:

Какого, мать его, хрена?!

И ещё…

Как он сейчас меня назвал?

Я не ослышалась?

Машка?

Серьёзно?

И ещё через пару десятков матерных мыслей, самой цензурной из которых будет: "Да как он посмел?", до меня вдруг доходит, что к чему.

И всё, абсолютно всё, наконец, встаёт на свои места…

С тех пор, как Толик канул в бездне ржавого прокуренного подъезда, прошло уже четыре часа.

Я успела принять душ, надеть спортивное трико и футболку, чуть подкрасить ресницы, сделать себе чашку чая с лимоном и расправиться с бутербродом, оставшимся с минувших ночных посиделок.

Я старалась ни о чём не думать и просто разделила свой завтрак с ещё одним белым морозным утром.

Затем прошлась по комнатам и…

Градус моего настроения, чудом поднявшийся в "плюс" впервые за последние пару дней, снова упал до нуля, а затем и вовсе ушёл в минус.

Идеально прилизанные комнаты, по линейке застеленные покрывала, книжные полки, напрочь лишённые пыли, зеркала без единого пятнышка — всё вокруг сделалось чужим. Будто вернувшись домой, я случайно ошиблась дверью. Одна только мысль, что кто-то ходил по моим квадратным метрам, трогал мои вещи, перекладывал их с места на место и возил по ним тряпкой, вызывала у меня приступ тошноты. Но самым ужасным оставалось то, что я понятия не имела, кто мог это сделать?