Женщина не успевает ответить. Её щёки вспыхивают румянцем раньше любых слов.
И этот румянец выдаёт её…
Глава 59
— Что же Вы молчите, Антонина Петровна? Не можете сходу сочинить правдоподобную историю? — у меня вырывается злой, я бы сказала, ядовитый смешок.
Вскакиваю с дивана и принимаюсь ходить по комнате, по разбросанным на полу бумагам. Зарываюсь пальцами в волосы, тяжело дышу. Чувствую, как покрываюсь пунцовыми пятнами от негодования.
— Как же я устала от лжи, Антонина Петровна! От наглой, бессовестной лжи! Не утруждайтесь! Не выдумывайте ничего! Просто скажите правду! Скажите, как есть! Этот халат на мне, — трясу себя за хлопковый воротник, — этот горячий ужин, мягкий диван и пустые полки в шкафу — это ничто иное, как искупление вины. Я угадала?
И снова не дожидаюсь ответа. Говорю сама:
— Вы помогаете мне, Антонина Петровна, потому что причастны к смерти моей бабушки? Верно? О, боже! Ну, конечно! Как же я сразу этого не поняла! Говорите, обнаружили её лежащей на полу. Ага. Но откуда мне знать, что это не Вы довели её до сердечного приступа? Откуда мне знать, что Вы не в сговоре с этой женщиной в кашемировом свитере? — указываю рукой в сторону прихожей, откуда ещё не улетучился сладко-приторный аромат туалетной воды. — Может быть, Вы вместе подделали все эти чеки, придумали чёртову легенду и разыгрываете передо мной свой дешёвый спектакль? Ларе нужна квартира, а Вам — добрая подруга в соседки! Что Вы так смотрите на меня? Думаете, я не слышала, как Вы любезничали с ней? И с какой радостью Вы приняли у этой особы мои вещи и деньги? Которые, между прочим, до сих пор лежат в Вашем кармане, Антонина Петровна. Сколько она платит Вам за соучастие? Нет! Не отвечайте! Не пугайте меня цифрой! Лучше скажите, как давно Вы решили избавиться от нас, скучных несовременных соседей?
Я замолкаю. В комнате повисает звенящая тишина. Сердце колотится, как сумасшедшее, щёки горят огнём и… снова эта солёная вода в глазах. Чёрт бы её побрал!
Закрываю лицо руками, чтобы спрятать её, стереть, затолкать обратно, под опухшие веки.
Ненавижу! Всё вокруг ненавижу!
Опускаюсь на пол, полностью обессилев. И выпускаю слёзы, разрешаю им жечь мои щёки и капать на хлопковый подол.
Зачем я это делаю?
Зачем лелею надежду, что всё происходящее со мной — чья-то злая шутка, нелепая ошибка, глупый розыгрыш?
Мне давно пора признать горькую, жестокую правду.
Это не они, чужие малознакомые люди, лгут мне сейчас. Это моя бабушка, моя родная, любимая бабушка обманывала меня все эти годы.
Нет никакого спектакля.
Такое количество чеков, копий и квитанций просто невозможно подделать.
Сама "Мона Лиза" позавидовала бы их подлинности.
И ключ, который лежит сейчас в моём кармане, не из бумаги вырезан. Он самый настоящий. Жалит меня за бедро, лежит там, на хлопковом дне, и смотрит металлическим глазом в распоротые тканевые волокна.
И на договоре аренды, будто нарочно попавшемся мне на глаза, красуется аккуратный бабушкин почерк. Настоящий почерк. Который я легко могу отличить от подделки по "фирменной" петельке на последнем слоге фамилии.
И лицо девушки на матовых фотографиях, конечно, зачиркано бабушкиной рукой. Настоящей рукой…
Страшная реальность повсюду и отменить её невозможно.
— Даша, Дашенька… — Антонина Петровна, бледная, в минуты постаревшая лет на десять, поднимается с дивана и подходит ко мне. Обнимает за трясущиеся плечи, поправляет спутавшиеся волосы, прижимает к себе. — Иди сюда, бедная ты моя…
И я плачу в её объятиях. Наверно, в тысячу первый раз за этот вечер дрожу всем телом и плачу.
Антонине Петровна между тем гладит меня по спине и приговаривает:
— Ну, всё, всё… Всё… Всё…
Когда я немного успокаиваюсь и затихаю, она говорит мне:
— Спрашиваешь, зачем я тебе помогаю? Почему оберегаю? Я отвечу. Потому что ты доченьку мне напоминаешь… Настеньку…
— У Вас есть дочь? — я смотрю на женщину мокрыми глазами и часто моргаю.
— Да, детка, да… Знаю, в школе все меня старой девой кличут. Будто я не слышу. Только неправда это. И дружила я, и замужем была. И Настеньку родила. Вот только жизнь семейная у нас с Митей не сложилась. Молодая была, глупая. Не разглядела его настоящего. А после свадьбы он и показал себя во всей красе. Я после родов поправилась сильно, и начал Митенька мой на худеньких засматриваться. На кассиршу в магазине, на парикмахершу, на медсестричку в поликлинике. Так и сбежал от меня к халату коротенькому да стройным ножкам в бронзовых чулках. Сам из моей жизни исчез и Настеньку с собой прихватил. А девчушке всего-то годик исполнился. Митя передал её своей матери, а та быстро ребёнку мозги запудрила. "Нет у тебя мамы! — сказала. — Умерла мама! Ирина (Марина, Карина) теперь твоя мама!" Я за малышку свою должна была кожу с них содрать. Сама из той самой кожи вылезти, если потребуется. До крови драться, до гематом, до хрипа предсмертного. Но мне было всего девятнадцать, прям как тебе сейчас. И я испугалась. Испугалась, что не справлюсь одна с ребёнком. Испугалась его, Митю, большого, взрослого, тридцатилетнего. И маму его испугалась. Глаз её злых, прищуренных, волос чёрных и кошелька тугого. Что я Настеньке, кроме любви своей предложить могла? Комнату в коммуналке? Один туалет на двенадцать человек? Бумажную сосиску на завтак? А Митя из обеспеченных. Сам золотым ребёнком рос и дочери всё дал. Выросла красавицей, умницей. Только вот меня не помнит, конечно. У неё теперь мама Кристина и младший братик Алёшка. А я после всего на сердце замок амбарный повесила и в науку ушла. Окончила педагогический, пришла в школу учителем, окружила себя ребятишками, их заботами, улыбками. Они собой пустоту в моей душе и заполнили. Вот такие дела, Дашенька. Вот такие дела.
Выговорившись Антонина Петровна замолкает, а я, потрясённая её рассказом, не знаю, что сказать.
— Видишь, деточка, у каждого свои секреты… — добавляет женщина с горькой улыбкой.
И я киваю в ответ.
А потом мы опять молчим. Сидим на полу и просто слушаем тишину. Думаем каждый о своём. Пока я первая не подаю голос.
— Как Вы думаете, что она сделала? Моя мама? — спрашиваю, уставившись в никуда. — Почему бабушке пришлось скрываться от неё и скрывать правду о ней?
— Не знаю, милая… Не знаю… — отвечает Антонина Петровна.
— И как мама нашла нас с бабушкой, спустя столько лет? — спрашиваю, не рассчитывая на ответ. — Теперь я точно знаю, что это она приходила к маме Оле. И это она довела её до инфаркта. Что она ей наговорила? Угрожала? Шантажировала? Что?
Антонине Петровне нечего мне ответить. Она обнимает меня крепче, прижимая подбородок к моему затылку, и тяжело вздыхает:
— Ничего не знаю, моя хорошая…
И тогда я выпутываюсь из объятий женщины и решительно заявляю:
— А я выясню! Всё выясню!
— Что ты задумала, Даша? — взволнованно спрашивает Антонина Петровна.
И я отвечаю:
— На протяжении двенадцати лет, что мы прожили на Центральной, бабушка раз в месяц обязательно уезжала на Садовую. Мне говорила, что встречается с подругой, Альбиной Витальевной. Но Лара сказала, что та умерла восемь лет назад. Спрашивается, куда в таком случае ездила мама Оля все эти годы?
Антонина Петровна растерянно пожимает плечами.
— Не знаете? А я, кажется, догадываюсь… — возбуждённая следующей мыслью, расплываюсь в злорадной улыбке. — Бабушка не просто так хранила у себя ключ от нашей старой квартиры, — хлопаю себя по карману, в котором до сих пор греется фигурный кусок металла. — Думаю, там, на Садовой, за старыми деревянными окнами меня ждёт немало интересного…
Глава 60
— Ну, куда ты на ночь глядя! Ты погляди на часы! — причитает Антонина Петровна.
Она вжалась в спинку дивана, подобрала под себя ноги и с тревогой, жалостью и едва ли не со слезами смотрит, как я вышвыриваю из своего чемодана тёплые вещи.
