— Вы разве не знаете?.. — произношу несвоим голосом.

— Не знаю чего?

— Моя мама… Она умерла…

— Вот как?

Я чувствую, как рука женщины едва заметно вздрагивает и испытываю внутреннее облегчение, когда она отпускает моё плечо и возвращается на своё место за столом.

Мы испуганно смотрим друг на друга, и некоторое время в воздухе висит звенящая тишина, которую вскоре нарушает музыка, рвущаяся из подъехавшего к окнам автомобиля.

Антонина Петровна срывается с места, резким движением захлопывает форточку, что помогает лишь немного сбавить громкость, и возвращается за стол. А я смотрю на окно. Сумерки закрашивают пространство за ним в нежно-голубой свет.

— Надо же… — женщина горько вздыхает. — Когда это случилось?

— Не знаю… — опять цепляюсь глазами за битую чашку, стоящую передо мной. — Наверно, вскоре после моего рождения. Бабушка не говорила мне. Она вообще не любила говорить о матери. Даже её фотографии ни разу мне не показала. Я знаю только, что маму звали Лариса, у неё были длиные светлые волнистые волосы и…

И всё.

Больше я ничего не знаю о матери. У меня вдруг появляется непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Антонина Петровна может восполнить этот пробел.

— Лариса со светлыми волнистыми волосами… — задумчиво произносит она. — Интересно…

— Вы её знали? — с надеждой спрашиваю я. — Может быть, видели с бабушкой?

— Да, случалось… — Антонина Петровна опускает глаза перед собой, улыбается краешками губ. — Помню её совсем девчонкой. Глаза огромные и немного грустные, россыпь веснушек на носу… Когда я выпускницей вуза пришла работать в лицей, ей было семь… Потом выросла, расцвела…

— А какой она была? Расскажите…

— Мне не доводилось общаться с ней лично, — Антонина Петровна вскидывает голову, поправляет без того идеально уложенные волосы, — но по тем редким встречам в стенах школы, когда твоя мама приходила к Ольге Николаевне, по случайно услышанным мною обрывкам их разговоров я могу сделать вывод, что в молодости твоя мама была той ещё бунтаркой. Юбки, едва прикрывающие попу, татуировки хной на плечах, густо накрашенные ресницы… Порой мне казалось, что твоя мама специально издевается над твоей бабушкой… Полагаю, она была поздним ребёнком

Выставив руку перед собой, Антонина Петровна по одному загибает пальцы в кулак и шевелит губами, считая про себя.

— Если мне тогда было около тридцати пяти, твоей бабушке немного за пятьдесят… Получается, Ольга Николаевна родила твою маму ближе к сорока, — говорит она. — Это объясняет её чрезмерную опеку. Я сама — поздний ребёнок. Помню все эти: "Нельзя!", "Не ходи!", "Не дружи!", — женщина горько усмехается. — Уверена, и твоей маме приходилось не сладко. Потому она и бунтарила. Нередко их семейные разборки заканчивались слезами обеих. Никогда не забуду их последнюю перебранку. Ольга Николаевна потом неделю плакала и ещё полгода ходила задумчивая, никому не улыбалась. А в один прекрасный день написала заявление на увольнение и ушла из лицея.

— А Вы знаете, что тогда случилось?

— Это я потом уже поняла… — Антонина Петровна улыбается. — Когда спустя долгих семь лет увидела твою бабушку здесь, на Центральной, а с ней тебя, семилетку. Сначала во дворе на качелях, а потом и в рядах первоклассников… Ты случилась, Дашенька! У мамы своей случилась в её юные 17 лет… И сразу стало понятно, о чём они говорили в тот день, укрывшись от посторонних глаз в полумраке школьного коридора. "Ты не должна! Подумай о будущем!" говорила Ольга Николаевна твоей маме. А та в слезах что-то ей отвечала, но слов было не разобрать. То ли просила о чём-то, то ли спорила…

— А Вы помните, как впервые встретились с моей бабушкой через годы?

Антонина Петровна кивает:

— Конечно. Из окна за вами наблюдала и в магазине несколько раз видела. По началу подойти не решалась, а позже мы столкнулись с Ольгой Николаевной на площадке. Она с авоськой из магазина шла, а я на работу спешила, и мы буквально врезались друг в друга на пороге моей квартиры. Твоя бабушка меня узнала, улыбнулась. Но то была грустная улыбка. Минувшие годы очень её состарили. Она похудела, сгорбилась, глаза стали другими, потухшими… Я спросила: "Ольга Николаевна, что Вы здесь делаете?" Она скупо ответила: "Переехали… Соседями будем…"

— А Вы не спрашивали бабушку о моей маме?

— Конечно, спросила. У той глаза сразу увлажнились, она отвернулась, пробормотала что-то о делах…

— Тайна, покрытая мраком… — киваю я. — Мне бабушка так и не рассказала, что случилось с мамой. Знаю, что умерла, а почему это произошло… — пожимаю плечами.

Антонина Петровна бросает:

— А умерла ли…

Кровь будто покидает мой организм, и я мгновенно замерзаю в душном до этого помещении. Мне требуется какое-то время, чтобы собрать рассыпавшиеся мысли и придать им форму вопроса.

— На что Вы намекаете? — произношу почти по слогам. — Вы думаете, моя мама…жива?

Антонина Петровна лишь пожимает плечами в ответ.

— Но если представить, что это правда, тогда получается… — чувствую нервное покалывание на кончиках пальцев. — Получается… Бабушка обманывала меня все эти годы? Разве такое возможно?

Музыка под окнами смешивается с грубыми выкриками парней и звонким девичьим смехом.

Антонина Петровна молчит ещё несколько секунд, которые кажутся мне вечностью.

— Всё возможно… — наконец, отвечает она. — После ухода Ольги Николаевны по школе ещё несколько лет ходили разные слухи. Все понимали, что уволилась она из-за дочери, с которой, по всей видимости, что-то произошло. И теперь каждый высказывал свою версию случившегося. Одни были уверены, что твоя мать забеременела, а потом умерла при родах. Другие утверждали, что видели её на вокзале Пригорода с грудным ребёнком на руках. А кому-то спустя время она встретилась снова беременной…

— И Вы верите в эти слухи? Думаете, моя мать после родов сначала сбежала со мной в Пригород, а после вернулась, подбросила бабушке и снова сбежала? Нет! Это не может быть правдой! — мотаю головой, будто хочу стряхнуть с себя эти мысли.

— Даша, ты же сама говоришь, что бабушка не рассказывала тебе о матери… — Антонина Петровна накручивает на палец нитку от чайного пакетика.

Я не понимаю, к чему она клонит.

— И не называла причину её смерти… — продолжает соседка. — Ты не задумывалась, почему?

Я слежу, как она делает один оборот нити, за ним следующий. Эти незамысловатые движения сейчас выглядят зловеще.

— Потому что не хотела меня расстраивать! — первая мысль, которая приходит мне в голову, и за которую я тут же хватаюсь. — Узнай я, например, что моя мама умерла при родах, я бы всю жизнь винила себя… Бабушка боялась этого и потому скрыла причину! — Или скрыла причину, потому чтоне смогла придуматьпричину и предпочла просто избегать этих разговоров… А всё потому, что твоя мама жива! — Антонина Петровна смотрит на меня в упор.

Мои широко распахнутые глаза открываются ещё больше. Мне не нравится тон этой женщины и её невозмутимый взгляд.

Как она может говорить так уверенно о том, чего не знает наверняка.

— Вы опираетесь на какие-то слухи, Антонина Петровна! — вскрикиваю я. — Будь моя мама жива, бабушка непременно рассказала бы мне об этом! Зачем ей скрывать от меня правду столько лет?

— А что, если твоей бабушкеприходилосьлгать все эти годы?

— Назовите хоть одну причину…

— Она обманывала тебя, чтобы защитить…

— Защитить от кого? От матери? — у меня из груди вырывается нервный смешок. — Не говорите ерунды, Антонина Петровна! Вы уже не знаете, что придумать, чтобы отвести подозрения от Вашего разлюбезного Толика. Моей бабушки уже четыре месяца нет в живых, а предположение, что в её смерти виновата моя мать, Вы мне высказываете только сейчас, когда я сказала Вам, что каждой клеточкой своего тела ненавижу этого ублюдка! Что ещё Вы придумаете, чтобы выгородить его?