Я вынуждена согласиться. Эти книги достались нам с бабушкой вместе с этой квартирой.

— Это были её книги! — говорит Лара. — Анфиса очень любила читать…

— А вот эти игрушки видишь? — она указывает на пластиковый контейнер в углу.

Я давно выросла из детского возраста. Он уже много лет стоит вот так. Закрытый, упакованный, готовый в любой момент отправиться к новым детям.

— Ты играла в детстве этими игрушками, не так ли? — спрашивает Лара, взирая на меня, застывшую, растерянную, подавленную.

Я опять киваю в ответ.

Она довольно улыбается.

— Наш Костик тоже играл с ними когда-то… Это были его игрушки.

Затем особо не церемонясь, женщина распахивает мой плательный шкаф.

— А здесь? Много ли здесь твоих вещей? — спрашивает она, указывая на полки с идеально уложенным постельным бельём, полотенцами и прочими тряпками. — Например, платья? Сколько здесь твоих платьев?

Я вынуждена признать, что она права.

В этом доме слишком мало моих личных вещей. Эта квартира досталась нам с бабушкой полностью упакованной. Кажется, мы даже вилок не покупали.

Но это не значит, что эти квадратные метры не мои.

"Таковы условия продажи!"

Кажется, так сказала бабушка.

Мне, семилетней, конечно, было без разницы на какие-то там условия. Я любовалась своими красными туфельками, розовыми рюшами на платьице и облаками над головой, похожими на барашков.

"Паспорт! — вдруг осеняет меня. — Я должна показать Ларе свой паспорт! В нём же всё есть! Моя фамилия, фотография, прописка… Сейчас я покажу этой бабе свои документы, и она отвалит!"

Я бросаюсь в прихожую к своей сумке и принимаюсь переворачивать её внутренности.

Лара, застыв в дверном проёме, наблюдает за мной со снисходительной улыбкой.

Так смотрит родитель на провинившегося ребёнка. На его жалкие попытки замести следы преступления.

Так смотрит учитель на своего ученика, не выучившего урок. Следит за его глазами, беспомощно бегающими по странице учебника.

"Перед смертью не надышишься!" — говорит её взгляд.

А я, наконец, вылавливаю потрёпанную книжецу со страшненькой фотографией с самых недр своей бездонной сумки, хватаю несчастную за псевдокожаные бока и победоносно трясу ею в воздухе.

"Сейчас я поставлю эту лживую сучку на место!" — думаю про себя, заранее предвкушая победу над незванной гостьей.

Но уже через мгновение с ужасом понимаю, что держу в руках не документ, удостоверяющий личность, а лишь его облезлую шкурку.

Корочки пусты. Паспорта нет.

Видимо, он ушёл из моей сумки вместе с телефоном. Мистически исчез, как плюшевый медведь с ящика.

Воображение рисует мне его тлеющие останки где-нибудь на окраине за гаражами.

"Ничего. Ничего страшного. Не время впадать в панику. Сейчас я найду что-нибудь, что докажет мои права на эту квартиру."

И я бросаюсь в бабушкину спальню, к серванту. Там, в ящиках, она хранила все важные бумаги: документы, письма, открытки, какие-то талоны.

"Сейчас, сейчас…"

Я выдвигаю по очереди каждый ящик и роюсь, роюсь, роюсь. А проклятые слёзы не дремлют. Они уже здесь. Они уже мешают мне смотреть.

Но меня не остановить.

В конце концов, двенадцать лет — это целая жизнь. Наверняка найдётся хоть что-то, что покажет этой мерзкой кашемировой суке, кто в доме хозяин! Уверена, за столь долгий срок накопилась не одна сотня бумаг: медицинские карты, сертификаты, счета за воду и электричество, письма из налоговой, ксерокопии.

"Должно быть хоть что-то. Хоть что-то…"

Лара тем временем следует за мной по пятам. Она уже сидит у меня за спиной, на бабушкином диване. С прямой спиной, с руками на коленях.

Её взгляд всё тот же. Мерзкий, снисходительный.

— Деточка, ну зачем ты наводишь бардак? Что ты хочешь найти? — спрашивает она, и поскольку я ей не отвечаю, продолжает, — Я прекрасно знаю, что лежит в этих ящиках. Я знаю в этом доме каждую булавку. Я сама лично вчера всё тут прибрала. Тебе ничего не найти, уверяю. Ты зря теряешь время. Лучше начни собирать вещи.

Нет! Я не сдамся! В конце концов я могу обратиться к соседям. Бабушку многие знают и помнят.

— Антонина Петровна! — громко, почти восторженно произношу я.

Лара моментально реагирует.

— Кто? Эта старая дева с четвёртого этажа? — спрашивает она, скривив своё красивое лицо. — Да, да, да… Эта баба постоянно дежурит у окна и суёт нос не в своё дело! Действительно, обратись к ней. Наверняка, она расскажет тебе много интересного.

У меня опускаются руки. Я падаю на колени и позорно реву. Бессовестно реву. В голос.

Мне 19 лет. Ей, этой твари кашемировой, без малого полтинник. Мне её не победить.

Я сдаюсь и уже через десять минут, хлюпая носом, собираю вещи…

Лара хищно улыбается, глядя как я из сотни чужих нарядов, забираю своих два. Как из стройного ряда книг вытягиваю своих три. Четыре пары обуви, по одной на каждый сезон. Пуховик. Шапка. Шарф. Немного канцелярии. Бабулина фотография. Подушка.

"Нет, подушку, пожалуй, оставлю… Она вышита бабушкой, она дорога мне, но займёт слишком много места в сумке."

Лара тем временем скрывается на кухне и вскоре снова возвращается с маленьким блюдцем в руке.

— Я закурю? Ты не против? — спрашивает она, будто ей в самом деле необходимо моё разрешение.

Я складываю футболки, складываю кофты. Я молчу в ответ.

Лара с пластикой кошки скользит к дивану. Она снова легка и изящна. Она довольна собой.

Лара победила. Лара молодец.

Она усаживается, устраивает на коленях блюдце, свою импровизированную пепельницу, шуршит картонной пачкой, выуживая из неё сигарету, чиркает зажигалкой и, наконец, закуривает.

Затягивается жадно, победоносно, глубоко. И с наслаждением выдыхает.

Комната в считанные секунды наполняется сизым дымом. Я с трудом сдерживаю кашель.

Ларе плевать на мои страдания. Она изящно стряхивает пепел, снова затягивается, снова выдыхает и вдруг произносит:

— Между нами возникло непонимание. Уверена, ты считаешь меня мерзкой сукой, внезапно вторгшейся в твою жизнь.

Так и есть.

— Пойми, детка, я сама — жертва обстоятельств… — вздыхает она с фальшивой горечью.

Я молчу.

Не дождавшись моих реплик, Лара продолжает:

— Ты просто ничего не знаешь! А этой истории между тем уже больше двенадцати лет. И сейчас я тебе её расскажу…

— Ну, предысторию ты уже знаешь, — Лара выпускает из лёгких последнее облако дыма, тушит окурок о край блюдца и, отставив его в сторону, разворачивается ко мне.

— Эта квартира принадлежала Анфисе, моей старшей сестре, — она кладёт ногу на ногу и обхватывает колени руками. — Она была наивной дурочкой, мечтающей об огромной семье. Легко влюблялась. Не думая, отдавалась. Дважды беременела. Но замуж так и не вышла. Костик, её старшенький, родился крепышом. А с Андрюшкой не повезло. Врачи сразу сказали: "Долго не проживёт!" Так и вышло. Три часа всего протянул. А едва его не стало, не стало и её… — она умолкает на мгновение, с горечью вздыхает и отворачивается к окну.

Там, за морозными кружевами, играет метель.

— Осиротевшего пацанёнка мы отправили в Пригород, к блудному папаше. Квартиру выставили на продажу, — продолжает Лара, наблюдая за вальсирующими в январе снежинками. — Следующие семь лет она так и простояла никому не нужная. Мёртвая, обесточенная. Люди приходили, смотрели, головами кивали, обещали перезвонить и пропадали. Конечно, кто захочет связываться с дохлой электропроводкой и прогнившими трубами? А тут ещё по двору слухи поползли, мол, сестра моя не своей смертью померла. Мол, это медсёстры в роддоме сначала её наркотиками накачали, а потом на поясе от халата повесили. И теперь душа её по комнатам бродит, а по ночам стоит она у окна в белом саване и на руках малютку свою держит… Брр! Прям мурашки по коже… — Лара ёжится и одёргивает кашемировые рукава.