Ларе надо отдать должное. Она упаковала в мой багаж всё до шариковой ручки. Здесь и книги, и черновики рефератов и… Димкины нерешённые задачки, за которые я так переживала.
— Дождись утра, милая! Поедешь на свежую голову! — не унимается Антонина Петровна. — И вообще… Зачем тебе это? У меня и тепло, и сытно, и места много. Оставайся! Живи! Устрою тебя в лицей! По бабушкиными стопам пойдёшь! Первоклашек будешь учить! Ты башковитая! Ольга Николаевна рассказывала…
Я жёстко обрываю её бессмысленную тираду:
— Прошу Вас, не уговаривайте меня! Я всё решила! Я сейчас же поеду на Садовую! Мне это нужно! Понимаете?
— Понимаю… Всё понимаю… Но…
— Но? — настораживаюсь, ожидая очередного "сюрприза". И он очень быстро случается.
— Дашенька, не стоит этого делать… — выдыхает Антонина Петровна. — Я не всё тебе рассказала…
Застываю на месте и осторожно выпускаю из рук водолазку, которую собиралась надеть.
— О чём Вы говорите?
— Не думала я, что ты вот так сразу сорвёшься… — сокрушается женщина. — Надо было этот ключ проклятый спрятать подальше, как Ольга Николаевна велела…
— И что же ещё я должна знать прежде чем покину Ваш дом? — спрашиваю, теряя терпение.
— Дашенька, — Антонина Петровна нервно теребит пальцами подол своего платья. Прячет глаза будто стыдится своих слов или собирается солгать, — твоя бабушка очень не хотела, чтобы ты возвращалась на Садовую…
— Продолжайте…
— Перед смертью она сказала мне: "Сбереги мою деточку! Не дай им встретиться! Ты не представляешь, насколько она опасна! Не представляешь, на что она способна!.." И руку мою крепко так сжала. До сих пор мурашки, как вспомню…
Антонина Петровна ведёт плечами, оправляет ворот платья, обхватывает себя руками и, кажется, даже уменьшается в размерах.
— Подождите, как Вы сказали? — от услышанного мне самой становится не по себе.
"Ты не представляешь, насколько она опасна! Не представляешь, на что она способна!.."
Я уже слышала эти слова.
Всего сутки назад их произнесла Наталья, мама Кирилла. Мы стояли у Светкиного подъезда. Женщина была пьяна и напугана и просила меня больше не приезжать на Садовую.
О, чёрт!
Она ведь тоже просила меня не приезжать на Садовую!
Случайное совпадение?
Конечно, нет!
Выходит, Наталья говорила вовсе не о беременной подружке своего сына, как успела подумать я. Она, как и бабушка, боится мою мать и вчера предостерегала меня от встречи сней.
Больно осознавать, что человек, подаривший тебе жизнь, — самое настоящее чудовище. Но всё вокруг указывает на это.
Фотографии, зачирканные бабушкиной рукой. Её многолетнее молчание. Кипа чеков за аренду квартиры, ставшей нашим убежищем. Их общую сумму страшно произнести вслух.
В этом же списке мама Кирилла. Её глаза, полные страха и слез, её сухие губы и дрожащие руки на моих плечах.
И её слова.
"Ты не представляешь, насколько она опасна!.."
"Худенькая девушка со снимка на самом деле опасна! — кричит мой внутренний голос. — Прислушайся к словам Антонины Петровны. Прислушайся к Наталье. Оставь в покое свою дурацкую затею! Разбери вещи! Останься!"
Нет.
Я должна докопаться до правды. Какой бы страшной и горькой она ни была.
Дурное предчувствие заглушаю скрежетом молнии на пуховике. Закутываю его в шарф и шапку, топлю в зимних ботинках, прячу в карманах вместе с перчатками и заветным ключом от Садовской "хрущёвки" и навсегда покидаю распахнутые объятия чужого дома.
— Чемодан хоть оставь! — лепечет Антонина Петровна, когда я протаскиваю огромную сумку на колёсах сквозь узкие двери. — Господи, Дашенька… Беду чую! Не должна я тебя пускать! Двенадцать лет! Двенадцать лет, детка! Ты даже не знаешь, что тебя ждёт там, на этой Садовой проклятой…
Вот именно. Не знаю. Но обязательно это выясню.
— Благодарю Вас за помощь и поддержку, Антонина Петровна! — произношу мягко, даже с улыбкой. — Всё. Мне пора. Прощайте.
Женщина трёт глаза, всхлипывает, бормочет мне вслед напутственные слова. Уже через пару секунд я не вижу её за бетонными перекрытиями. Тащу за собой багаж, громыхая им по ступеням. Не оборачиваюсь, не останавливаюсь, не позволяю себе передумать.
Растворяюсь в морозном вечере, обжигаю им лёгкие, руки и лицо. Пересекаю двор по гладко выбритой от снега дорожке и сворачиваю в примыкающую к нему аллею.
Знаю, что Антонина Петровна смотрит на меня из окна. Хочу поскорее скрыться от её печального взгляда. Она будет смотреть мне вслед, пока тьма не проглотит без остатка мой силуэт.
Не оборачиваюсь, не машу ей рукой на прощанье.
Потому что ещё не знаю, что вижу её в последний раз…
Глава 61
Спустя десять минут петляний между седыми сонными домами я выхожу к метро. На другой транспорт в этот час рассчитывать не приходится. Толкаю тяжёлые стеклянные двери, с трудом продёргиваю за собой рюкзак и ныряю в залитое электричеством подземелье.
В вагоне два человека. Девушка в горнолыжном костюме ядовитой расцветки и пожилой мужчина с бумажной книгой в руках.
Знакомая обложка.
"Любовь в кармашке" Маргариты Алёшиной.
Еле сдерживаю улыбку умиления. Не зря говорят: "Любви все возрасты покорны!" Оказывается, история Кати и Андрея интересна не только молодёжи, но и читателям почтенного возраста.
Даже немного завидую мужчине. Он на первых страницах. Всё самое интересное у него впереди.
Оставляю в покое случайных попутчиков и через боковое окно бросаю короткий взгляд в соседний вагон. И там пассажиров — по пальцам перечесть. Один дремлет, другой копается в телефоне, третий просто смотрит в никуда, прижав к себе пакет.
Следуя их примеру, я поправляю свой чемодан, проверяю, надёжно ли он зафиксирован, и, убедившись, что всё в порядке, откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза.
Но задремать не получается. Мысли в голове жужжат, толкаются, перебивают друг друга. А тревога бежит по венам, пачкая кровь словно мазут.
До конечной ещё три станции. Затем механический голос пожелает мне всего доброго, и я покину вагон. Преодолею двадцать семь каменных ступеней платформы, узкий турникет и тяжёлые двери и снова окажусь во власти морозного вечера.
Потом буду по заснеженной улице волочить за собой багаж, ноги и уверенность в том, что не зря затеяла всю эту авантюру.
Снежинки будут сверкать и переливаться в свете разноцветных лампочек-карамелек, будут кружить и осторожно садиться мне на голову.
Я представляю, как они тают на щеках, превращаясь в крошечные капельки, и мне становится особенно тревожно. Подобно горстке снега в горячей ладони тает и моя решительность.
Я доберусь до Садовой, зайду в подъезд старого дома и даже поднимусь на этаж…
Что дальше?
Что меня ждёт там, за дверью?
Тёплая улыбка или оскал?
Глаза, полные радостного удивления или чужой озлобленный взгляд?
"Конечно же мама обрадуется! — мысленно уговариваю себя. — По другому и быть не может!"
И вопреки всем тревогам и сомнениям представляю себе следующую картину.
Я достаю из кармана ключ и осторожно вставляю его в замочную скважину. Делаю два оборота, и дверь открывается. Оставляю багаж снаружи и бесшумно вхожу в прихожую.
У порога высокие мамины сапоги. Я ставлю рядом с ними свои ботинки и, не раздеваясь, прохожу в дальнюю комнату, откуда брезжит тусклый свет настольной лампы.
Мама стоит у окна с бокалом вина в руке…
Нет.
Она сидит за столом, склонившись над вышивкой…
Нет.
Она смотрит телевизор. Какой-нибудь романтический фильм.
На ней тонкий вязаный свитер, обтягивающий худые плечи.
Нет.
Она в платье. Домашнем платье с длинным подолом, усыпанном розами.
Её волосы чуть тронуты сединой.
Они собраны в пучок на затылке, точь-в-точь как на снимке.
Нет.
