Подступившие слёзы перехватывают горло. Я замолкаю, закрываю глаза и заново переживаю ту страшную ночь.

Маша осторожно берёт меня за руку. От её прикосновения я вздрагиваю.

— Не рассказывай, не надо, — говорит она. — Я и без того знаю, каким ублюдком был Полянский… Вернее, каким ублюдком он становился под выпивкой…

— Знаешь, что он говорил мне во время этого? — шепчу я сквозь слёзы. — Он говорил: "Зачем тебе он? Избавься от него! Нам будет хорошо с тобой! Тебе и мне! Как раньше!" А мне было уже всё равно, что он говорит и что делает… Он сломал меня, понимаешь?..

— Вот же мерзавец… — говорит Маша и до боли сжимает мои пальцы.

Она хочет что-то добавить, но я её перебиваю. Пусть знает, что было дальше.

— А потом Полянский увидел кровь на покрывале, и это немного отрезвило его… Он отпрянул от меня и принялся прогонять: "Твою мать! Чтоб тебя, Соколова! Пошла вон! Убирайся! Исчезни!" Мне даже показалось, что он плачет. Видимо, осознал, наконец, что натворил. Я покидала его дом, а он всё кричал и кричал мне вслед разные ругательства… Я спустилась на первый этаж и случайно зацепила плечом вешалку в прихожей. Его куртка упала на меня…

— Всё, всё… Не рассказывай! — просит Маша, но я уже не могу остановиться.

— А потом я шла по темноте… — продолжаю я. — Сама не знаю, как мне удалось выйти на дорогу… Я долго петляла межлу участками. Но все они были похожи друг на друга. Высоченные заборы, чёрные остроконечные крыши… "Жемчужиный" будто не хотел меня отпускать. Я сворачивала то в одну сторону, то в другую, но снова оказывалась там, откуда только что вышла… Острые камни врезались в мои босые ступни, платье цеплялось за колючие кусты. Мне было холодно и страшно, и вокруг не было ни души. Только собака лаяла где-то за домами. Я ускорила шаг, но запнулась и уронила сумочку. Мой телефон выпал из неё и ударился о какой-то булыжник. Батарея выскочила и исчезла в темноте. Я пыталась нащупать её, но это было бесполезно. А я должна была позвонить кому-нибудь, хотела позвать на помощь…

— Да, да, я понимаю… — Маша гладит меня по руке, утешает, хотя ей самой едва удаётся справиться с волнением. — Потом ты вышла на трассу, и я забрала тебя… Ну, всё, сестрёнка, всё… Больше никто тебя не обидит! В ту ночь я поклялась себе в этом и клятвы не нарушу!..

Зря она это сказала сейчас… Ой, зря…

Я выдёргиваю свою руку из Машиных "объятий" и с мерзким звуком отодвигаю стул от стола. Поднимаюсь, смахиваю оставшиеся на ресницах слёзы, мысленно ругая себя за то, что позволила себе растечься в кисель перед этой лживой беременной сукой…

А как ещё мне её называть, если она сидит передо мной, чешет о какой-то мифической клятве, а сама заняла моё место рядом с Кириллом и ходит теперь беременная от него!

Собственно почти тоже самое я говорю ей в глаза.

— Хватит врать! Слышишь? — я делаю два шага назад и спиной упираюсь в ледяной подоконник. — О какой клятве ты сейчас говоришь?

Жаль, что эта тесная кухня не позволяет мне отойти дальше. А меня опять тошнит, и голова идёт кругом. Потому что здесь даже воздух пропитан её наглой ложью и фальшивым состраданием.

— Ты потому взяла себе моё имя и моего парня, чтобы "не обижать меня"? И, наверно, по этой же причине тебя так скоро "раздуло" от беременности? А к нашей бабушке ты тоже явилась из лучших побуждений? И только с самыми благими намерениями ты вручила ей пояс от моего платья и тем самым довела её до сердечного приступа? Ну-ка, расскажи мне? Хотя нет, лучше молчи! Хватит с меня твоей помойной лжи… Я ухожу!

Я устремляюсь к двери, но мимо Маши так просто не пройти. Она сидит посреди кухни, большая и беременная, и загораживает собой весь проход. Когда мне всё же почти удаётся протиснуться к выходу, она хватает меня за руку и приказным тоном заявляет:

— Ты не дёргайся, а сядь и послушай, что я буду тебе говорить! Если ты сейчас попытаешься убежать, мне придётся встать и как следует врезать тебе! Ну, не станешь же ты драться с беременной женщиной?

— Стану, если потребуется! — парирую в ответ — Или ты всерьёз думаешь, что я не достаточно наелась твоими байками?

— Ты совершишь огромную глупость, если сбежишь и не дослушаешь меня! Тебе ведь интересно, откуда я знаю твоего Карасёва? Останься хотя бы ради него…

Шах и мат!

Я на самом деле очень хочу узнать, какие такие извилистые тропы свели вместе мою беременную сестрицу с моим непутёвым другом. Которого, кстати, нет уже больше часа. Где он опять болтается?

Я застываю на месте. Маша понимает, что почти убедила меня остаться и дожимает.

— Ну, с чего мне начать? С того, как мы встретились с твоей бабушкой? Или с того, как я оказалась в одной постели с твоим Кириллом? Или с того, как и почему твой приятель Толик взялся мне помогать?…

— Начинай, с чего хочешь… — цежу сквозь зубы и возвращаюсь за стол.

Маша расплывается в довольной улыбке:

— Я знала, что ты умница! Ну, что ж… Ещё по чашке чая и по печеньке?.. — я отвожу глаза. Мол, обойдусь. И Маша не настаивает. — Ладно, можно и просто так поговорить. Начну, пожалуй, по порядку. С твоей старухи….

Я сижу с отрешённым видом, но сама уже вся обратилась в слух.

— Чтоб ты понимала, я не искала встречи с твоей бабкой… — начинает Маша. — Да, у меня был твой адрес на Центральной, и ничто не мешало мне как-нибудь заявиться в ваш дом, застать вас обеих врасплох и обрушить на ваши головы всю скопившуюся во мне за эти годы обиду и злость. Я бы могла задать твоей бабушке вопрос, почему она перестала искать свою дочь? Неужели ей было наплевать на её вторую внучку? И почему она позорно сбежала с Садовой, едва получив от дочери первое письмо? Полагаю, только за это твоя старуха уже должна была понести наказание! Ты так не считаешь? А сколько денег она получила от нашей матери за эти годы? Это же баснословная сумма! Бабуля распоряжалась денежками, как ей вздумается, но при этом продолжала скрываться и изводить нашу мать своим молчанием! Почему она делала всё это? Я должна была расспросить её обо всём, понимаешь? И вот однажды…

Маша не успевает закончить мысль, потому что я перебиваю её:

— И вот однажды ты всё же заявилась в наш дом, чтобы задать бабушке свои вопросы?

— Нет, моя дорогая, ты не угадала… — Маша качает головой. — Однажды твоя старуха сама заявилась ко мне. А точнее, к себе. Сюда, на Садовую. Явилась в самый неподходящий момент. Когда моя жизнь, наконец, начала налаживаться. Я уже познакомилась с твоим Кириллом и почти переехала к нему. Он уже знал о моей беременности, и мы носились с ним по магазинам в поисках идеальной детской кроватки…

"Говорит как ножом режет…" — думаю про себя, но вслух не произношу ни слова.

А Маша продолжает хвалиться:

— С того дня, как я приехала в Н-ск прошло уже больше двух месяцев. И если первые несколько недель я только и ждала, что сюда явится тот, кто поддерживает жизнь в этом доме. То теперь, спустя ещё месяц, когда никто так и не пришёл сюда, я, наконец, позволила себе жить полной жизнью. Разборки с Полянским остались в прошлом. В моей жизни появился другой человек. Я ждала ребёнка и, наконец, позволила себе быть счастливой… С твоего позволения, я всё же налью себе чаю…

Маша прерывается на несложный ритуал приготовления травяного напитка. После "отпрашивается" у меня в туалет и минут через десять возвращается к своему рассказу.

— И вот однажды возвращаюсь я, счастливая, из магазина и вижу такую картину. Дверь в дальнюю комнату, которая всегда была заперта, настежь распахнута. И кто-то ходит по ней, шуршит пакетами, шелестит бумагой. По старушачьей курточке на вешалке и страшным сапогам у порога не сложно было догадаться, кто там хозяйничает.

"Ну, наконец-то ты пришла! — подумала я. — Настал момент нам с тобой познакомиться, бабуля!"

И направилась прямиком в открытую дверь.