***

— Какого хрена, Соколова? — заспанный и взъерошенный Толик устало трёт глаза, заполнив собой весь дверной проём.

Мне с большим трудом удалось достучаться до него, и теперь ясно, почему.

Как вообще этот двухметровый верзила может спокойно спать после того, что сделал?

С другой стороны, хочется верить, что сейчас он, наконец, протрезвел, и мне не придётся говорить с пьяным быдлом, коим становится Карасёв уже после двух банок своего тёмного нефильтрованного.

— Ты зачем это делаешь? — выкрикиваю я, надеясь скорее привести его в чувства.

Толик сводит брови к переносице:

— Что?

— Говорю, с приколами заканчивай, Карась! Моя жизнь из-за тебя и так летит ко всем чертям! Тебе этого мало? Теперь вы с дружками решили поиграться в "Возвращение Полянского"?

Я изображаю пальцами ковычки, а Толик не понимающе хлопает глазами:

— Ты чё несёшь?

— Хватит прикидываться идиотом! — я приближаюсь к нему и буравлю его глазами, искренне сейчас жалея, что едва достаю ему до подбородка. — Я сразу поняла, что это твоих рук дело! Верни мой телефон! А потом иди, смывай свои художества!

— Соколова, ты бухая, что ли? Какой телефон?

Карасёв чешет затылок и смотрит на меня, как на дуру.

— Который ты стащил из моего кармана два дня назад! Или скажешь, ты не был у Тимохина и не тёрся у моей двери?

— У Тимохина? Дай вспомнить… — он так усиленно чешет затылок, будто в самом деле мог забыть, что делал всего пару дней назад. — У Тимохина был… Но к твоей двери точно не поднимался! На фига мне? И твой "кирпич" за три копейки мне на фига? С таким на Центральной только ты ходишь. Ну, и Сегарь, наверно… О! Кстати, может это он взял?

— Очень смешно…

Сегарь, то есть Сергей, — это местный дурачок без определённого места жительства. Безобидный и безотказный. Первый помощник у Степана Дмитриевича, нашего дворника.

Может, на самом деле, это он стащил мой телефон?

А что? Бабушка часто отгоняла его от нашей двери. Конечно, этаж последний, чердак близко… Из жильцов на этаже только мы с бабулей. Вот Серёжа нет, нет, да и приляжет на наш коврик.

Да, если дверь была открыта, а мой телефон торчал из кармана, Сегарь вполне мог заглянуть и прихватить его. А с ним и медведя…

Нопринести-тоигрушку к моей двери мог только Карась! Слишком уж чётко она была скопирована. Таких подробностей, как оторванная пуговица-глаз и дыра от сигареты на банте, больше никто не знал.

И стучать в мою дверь, прикинувшись Полянским, мог только Карасёв. Ну, или один из его дебильных дружков.

— Ладно… — говорю я. — А в Полянского кто нарядился? А медведя кто принёс? Тоже Сегарь? Карасёв, ты думаешь, я совсем дура?

У Толика брови подскакивают от удивления:

— Нарядился в Полянского? Ты гонишь? Что за дичь?

— Я в окно видела… Как он… К-хм, в смысле, как ты или кто-то из твоих пацанов садился в машину! И пуховик ведь такой же нашли! И "ауди" подогнали! Поржать решили? Напугать меня? Поздравляю! У вас получилось! До сих пор колени дрожат! — показательно хлопаю в ладоши.

Я ожидаю, что Карасёв, наконец, не выдержит, признается и даже отправдываться начнёт. Но, сложив руки на груди, он спокойно мне заявляет:

— Соколова, у меня для тебя плохие новости… Это был не я.

— А надпись на двери? Тоже скажешь, не твоих рук дело? — спрашиваю уже не так резко, и чувствую, как липкий страх начинает протягивать ко мне свои щупальца.

"Пусть это сделал он… Пусть это он… Ну, пожалуйста…"

Увы… Кажется, Карась в самом деле тут ни при чём.

— Что за надпись? — его брови снова съезжают к переносице.

— "Красивые" буквы "красивым" почерком. Послание автомобильной краской… — стараюсь говорить спокойно и дышать ровно, но, кажется, воздуха на тесной площадке становится всё меньше и меньше. — Сегодня днём кто-то оставил на моей двери…

— Сегодня ночью я к тебе приходил, стучал… — почти с сожалением говорит Толик. — Но днём я спал…

Лучше бы он сказал: "Да, это я написал…"

Или

"Сорян, Дашка! Бухой я был…"

Ну, и или что-то в этом духе.

Да хоть матом ответил! Без разницы!

Я бы его даже краску отмывать не заставила, честное слово!

Но он смотрит на меня и не меньше моего хлопает глазами. Невооружённым глазом видно, что ему самому уже не по себе.

От напряжения меня начинает колотить мелкая дрожь, а где-то глубоко-глубоко внутри пищит тоненький голосок:

"Даша, а если это правда сделал не Карасёв?"

Но тогда кто?

Кто уже дважды стучал в мою дверь?

Кто подкинул медведя?

Кто оставил надпись на двери?

Кто так изощренно пытается свести меня с ума?

Ну, не покойник же, в самом деле…

Карасёв между тем на несколько секунд скрывается за дверью и появляется вновь уже в пуховике, наброшенном на домашнюю футболку, и зимних кроссовках.

— Так что за надпись, Дашка? Пойдём, покажешь…

***

Спустя пару минут мы стоим у моей двери и взираем на жирные размашистые штрихи.

Подтянув руку к затылку, Толик присвистывает:

— Ни хера себе, Пикассо…. Не, Дашка, это точно не моих рук дело! Я бы написал: "СУКА!"

Он ещё и шутит? Молодец!

— Не кривляйся! Лучше скажи, кто мог это сделать? — спрашиваю я.

— Понятия не имею… — Карасёв запускает руки в карманы и дёргает плечами.

— Может, кто-то из твоих пацанов?

— Из моих пацанов точно никто так не напишет. Они ошибок пятнадцать сделают!

— Хватит прикалываться! Мне не до шуток! — не выдерживаю я, потому что мне в самом деле не смешно.

— Нет, серьёзно… Откуда мне знать, кто тебе "любовные" письма пишет! — Толик вынимает руки из карманов и взмахивает "ковычками". — Спроси лучше у того, с кем ты спала прошлой ночью!

Я закатываю глаза. Вот только его тупой ревности мне сейчас не хватает!

— Я у Светки была… Она мне не дала… — парирую в ответ и меняю тему. — Ладно, я за тряпкой… Отмывать будем…

— Тут одной тряпки мало будет! Растворитель тащи! — не унимается Толик.

— Дурак… — устало бросаю я.

Иду к двери, но едва вешаю рюкзак на ручку, чтобы достать ключи, та вдруг со скрипом открывается…

Меня накрывает липкая смесь ужаса и паники. Едва дыша, я отпускаю дверную ручку и медленно отступаю назад.

Толик мгновенно реагирует.

— Что за херня?

Он в считанные секунды оказывается впереди и загораживает меня собой.

Я выглядываю из-за его плеча. Мы, замерев, смотрим на входную дверь, которая теперь бесшумно покачивается на сквозняке.

В прихожей темно. Из недр квартиры доносится бормотание радиоприёмника. Он уже много лет стоит на столе в бабушкиной спальне, но при мне она ни разу его не включала.

Спустя минуту напряжённого ожидания я осмеливаюсь подать голос.

— Карасёв, что происходит? Меня ограбили? — произношу почти шёпотом.

— Хрен знает… Теперь ты веришь, что я тут ни при чём? — вполголоса отвечает тот, не сводя глаз с двери.

— Угу… И что нам делать?

— Оставайся здесь. Я пойду проверю…

Толик делает шаг вперёд, но я хватаю его за запястье.

— Не ходи! А если в квартире кто-то есть?

— Не ссы! — он мягко высвобождает руку. — Я пару клёвых приёмчиков знаю!

На этой фразе Карасёв оборачивается, понарошку "бьёт" себя по челюсти и с улыбкой мне подмигивает.

Эта улыбка запускает в моём организме необратимый химический процесс.

Напряжение отступает, я улыбаюсь Толику в ответ, и когда снова вижу его взъерошенный затылок, понимаю, что не прощу себя, если с этим парнем что-нибудь случится.

Внутренний голос нашёптывает мне что-то вроде:

"Даша! Это же Карась! Твой бывший одноклассник, который, если ты помнишь, довёл твою бабушку до сердечного приступа! Он же избил твоего Кирилла! И тебя саму не раз прикладывал затылком к стене мужского туалета! Ты много лет ненавидишь его! Забыла?"