Но химия сильнее…

Неважно, каким Карасёв был когда-то. Важно, каким я вижу его сейчас. Его не страшит неизвестность. Он готов рисковать собственной жизнью, чтобы защитить меня.

— Я с тобой! — бросаюсь к нему и снова хочу взять его за руку, но Толик выдёргивается и взмахом указательного пальца указывает мне на моё место.

— Оставайся здесь, я сказал! — строго говорит он, и я не смею ослушаться.

Вскоре Карасёв скрывается за дверью, а для меня наступает время мучительного ожидания.

Я готовлюсь услышать крики, звуки борьбы, звон бьющегося стекла, треск ломающейся мебели и даже выстрелы. Но до меня доносятся только шаги блуждающего по квартире Толика и глухое хлопанье межкомнатных дверей. Ну, и прогноз погоды из радиоприёмника, разумеется.

Последней хлопает дверь ванной комнаты. Её щеколда давно просится на выброс.

Я успеваю поверить, что всё в порядке и даже осмеливаюсь шагнуть к двери, когда за ней вдруг раздаётся дикий вопль Карасёва:

— Ах, ты сука!

А следом глухой удар чего-то обо что-то. Затем ещё и ещё.

"Боже! Там в самом деле кто-то есть!"

Вновь охваченная ужасом я пячусь назад.

Грохот тем временем стихает и наступает пугающая тишина. Кажется, даже радио больше не говорит.

Что мне делать? Зайти внутрь? Звать на помощь? Бежать прочь? Что?!

"Нет, я не могу оставить Толика один на один с этим мерзавцем! Боже, божечки… Как же страшно! Ну, почему он так долго не выходит?"

Я готова расплакаться от страха и непонимания происходящего. Перед глазами стоит картина — Карасёв, согнувшийся пополам и харкающий кровью, и возвышающийся над ним Полянский с бейсбольной битой в руках.

Проходит ещё полминуты напряжённой тишины. Я уже собираюсь войти внутрь и будь, что будет. Но входная дверь вдруг распахивается и на пороге вырастает двухметровая фигура Толика.

Его лицо… Нет, оно не испачкано кровью. Оно "испачкано" широченной кривой улыбкой.

— Что, Соколова? Наложила в штаны? — подозреваю, он едва сдерживается, чтобы не заржать в голос.

— Идиот! Это смешно по-твоему?! — бросаюсь к нему и хватаю за ворот пуховика.

Я готова разорвать его на части за эту дебильную выходку и вместе с тем счастлива, что с этим дурачком ничего не случилось.

— Ты напугал меня! Ты это понимаешь? — отталкиваю его от себя и в то же время еле справляюсь с желанием обнять от радости.

— Ладно, ладно! Сорян… Не удержался! — он вскидывает руки, показывая, что сдаётся, и гогочет по-идиотски.

— Так что там? — спрашиваю я, заглядывая ему через плечо, но в темноте всё равно ничего не вижу.

— Не боись, Соколова! Всё чисто!

Он пропускает меня в квартиру, закрывает дверь и зажигает свет в прихожей.

Я оглядываюсь вокруг себя.

Чисто… Действительно, чисто…

Только бабушка поддерживала в квартире такую чистоту. Мне одной некогда да и не для кого наводить такой порядок.

Разуваюсь, не спеша иду по комнатам, включая свет в каждой из них. Толик следует за мной по пятам.

Первым делом я захожу в бабушкину спальню. Плед на её диване аккуратно расправлен. Подушки взбиты и составлены друг на друга. Бабушка всегда выстраивала из них пирамиду. Я же просто разбрасываю по дивану.

Форточка настежь распахнута, от чего в комнате свежо и, я бы даже сказала, холодно. Цветы на подоконнике политы и расставлены на одинаковое расстояние друг от друга. Стеклянные дверцы серванта начищены до блеска. Посуда в нём стоит практически в алфавитном порядке. На однотонном ковре не видать ни соринки, хотя, к своему стыду, я не помню, когда последний раз его пылесосила. Рекламные журнальчики на письменном столе, прежде хаотично раскиданные, сейчас лежат одной ровной стопочкой.

Осторожно заглядываю в шкаф. Оставшиеся после бабушки немногочисленные вещи аккуратно разложены по цветам.

В моей комнате такая же картина. Форточка открыта, цветы политы, постель заправлена. На покрывале — ни морщинки, на книжных полках — ни пылинки, а сами книги расставлены по росту.

В ванной и туалете тоже кто-то потрудился. Даже полотенце, которое я обычно бросаю на батарею как придётся, сейчас аккуратно висит и смотрит на меня лицевой стороной.

В кухню захожу в последнюю очередь. Окидываю беглым взглядом сверкающий гарнитур, плиту, начищенную до блеска, холодильник с магнитиками, выложенными теперь в одну линию, и уже ничему не удивляюсь.

Оборачиваюсь на Толика:

— Что всё это значит?..

Толик в отличие от меня ничего странного не заметил.

— Не знаю… Вроде нормально всё… Просто кое-кто опять не закрыл дверь! — беззаботно отвечает он.

На меня намекает. Раньше со мной такое случалось. Могла уйти и просто хлопнуть дверью, которая вообще-то ключом закрывается!

Мы с бабушкой не раз ругались по этому поводу.

"Из-за тебя нас обчистят когда-нибудь!" — ворчала она.

"Боже мой! Да кому нужен твой старый скрипучий диван? Кроме того, ты всегда дома!" — огрызалась я в ответ.

Но то было раньше. Теперь я повзрослела, поумнела и больше так не делаю.

Хотя в последний раз я уходила из дома сама не своя. Никак не могла отойти от ночного кошмара. Перед глазами стояла та женщина без лица, которая опять умерла на моих руках. Я думала о ней всё утро. И, видимо, за этими мыслями не заметила, что опять не закрыла дверь. И про форточки забыла по той же причине.

Но как объяснить перестановку по всей квартире и работающий радиоприёмник? К нему я точно не прикасалась. Не мог же он сам собой включиться!

А Толик между тем беспечно интересуется:

— Так что не так-то? Пропало что-то?

— Ты издеваешься? — вскрикиваю я. — Кто-то проник в мой дом, включил музыку и немного прибрался! И я не припомню, чтобы кого-то просила об этом! И ты ещё спрашиваешь, что не так? Да здесь всё не так! Абсолютно всё! Даже эта долбанная перечница стоит не так!

Я тыкаю пальцем в несчастную стекляшку со специей и застываю на месте.

На кухонном столе лежит сложенный вдвое тетрадный лист. Я сразу не заметила его, потому что была ослеплена идеальной чистотой моего вечно убогого жилища.

На листе аккуратным почерком выведено:

"БУДУ ЗАВТРА В 17:00"

— Что это? — поднимаю на Толика испуганные глаза.

— Хер его знает… — задумчиво произносит тот и уже по привычке тянет руку к затылку.

Я беру со стола записку, не переставая сканировать её глазами.

"БУДУ ЗАВТРА…"

Сердце в груди медленно набирает обороты.

"А что, если это… Нет, невозможно…"

— Это он… — до боли в пальцах сжимаю листок, уставившись на чернильные буквы. — Он написал…

— Кто? — басит Карасёв за моей спиной.

— Полянский… — я оборачиваюсь. — Он жив. И он нашёл меня…

— Ты прикалываешься? С чего ты взяла? — Толик озадаченно хмурится.

— Как ты не понимаешь? Стук в дверь, человек в красном пуховике, синяя "ауди", плюшевый медведь, надпись на двери и, наконец, это…

Замолкаю на полуслове. К глазам подступают слёзы отчаяния, комок в горле мешает говорить.

Я сглатываю и произношу дрожащим голосом:

— Я думала на тебя и твоих пацанов, а на самом деле это всё сделал он…

— Не гони! Полянский мёртв! — осторожно произносит Толик.

— А как ты объяснишь всё это? — спрашиваю я, взмахнув листком бумаги. — Вещи, книги, цветочные горшки… Всё, абсолютно всё стоит по-другому! И эта записка… Полянский жив и уже несколько раз доказал это! Он был в моём доме! Понимаешь? Он играет со мной! Он хочет свести меня с ума!

Я швыряю записку на стол и хватаюсь за голову. Сердце бешено колотится, руки сами собой сжимаются в кулаки, а по щекам катятся солёные капли. Я не знаю, что делать.

— Ну, ну, Соколова! Посмотри на меня, — Толик мягко кладёт руки на мои плечи, я послушно поднимаю на него заплаканные глаза. — Это хрень какая-то! — он произносит слова почти по слогам. — Ты всерьёз думаешь, что Полянский воскрес из мёртвых и пришёл к тебе немного прибраться? Это даже звучит, как полный бред!