А я стояла, котлеты переворачивала, поддакивала по привычке, а про себя думала:

"Глупыш! Не тому ты по морде дал! Того Полянским звать! И он давно уже покойник! Ну, как давно? Часов шестьдесят примерно…"

Конечно, откуда Кириллу было знать, что всего пару дней назад, а именно в ту ночь, когда он, пьяный и счастливый после нашей встречи, спал у себя дома, я поймала машину и поехала в "Жемчужный"…

— Зачем? — осторожно спрашиваю я. — Чтобы убить Полянского?

Я упрямо не верю, что моя сестра способна на такое.

— Этот ублюдок заслуживал самого жестокого наказания! — отвечает Маша. — Ты вспомни, что он сделал с тобой! На тебе места живого не было! Забыла? Такое нельзя было прощать!

— Но… Убивать человека… — говорю шёпотом, потому что это даже звучит страшно.

— Послушай меня, сестричка! — Маша подаётся вперёд. — Все эти синяки могли остаться намоёмтеле! Ты это понимаешь? Мы обе теперь знаем, что Полянский даже не понял, кого в ту ночь швырнул на кровать. Он думал, что перед ним его Машка, его собственность. С которой он вправе делать, что хочет. Это не тебя он избивал и насиловал в ту ночь, аменя! Понимаешь? Меня! А знаешь, зачем Полянский это делал?

Театральная пауза, барабанная дробь…

— Он хотел, чтобы я…потеряла ребёнка!

— Что ты сказала? — спрашиваю на выдохе.

Я же ослышалась, верно?

Или нет…

— Что слышала…

Маша отворачивается, и мой взгляд невольно опускается на её огромный живот. Она мягко поглаживает его и глубоко дышит. Я вижу, как от волнения у неё подрагивают кончики пальцев.

— Я беременна от Полянского… — продолжает Маша, не оборачиваясь. Кирилл ничего не знает… Он думает, это его ребёнок. А на самом деле, когда мы с ним… Ну, в общем… Когда у нас с Кириллом всё случилось, я была уже на девятой неделе…

Маша по-прежнему не смотрит на меня. А у меня нет слов, чтобы описать свои чувства. Только тошнота опять подкатывает к горлу. В который раз за этот вечер.

— Охренеть… — это всё, что мне удаётся выдавить из себя. И пока я подбираю ещё какие-нибудь подходящие к этой ситуации слова, Маша говорит:

— Помнишь, я тебе сказала, что между мной и Полянским кое-что случилось? Кое-что, из-за чего мы расстались. Я не хотела тебе об этом рассказывать. Ну, да ладно… Так вот… Беременность у меня случилась. И я рассказала о ней Стасу. Я думала, он обрадуется этой новости, на руки меня подхватит, закружит по комнате… Ни фига! Он обезумел от злости! Швырял стулья и орал, как потерпевший.

"Ты сказала, что у тебя долбанные безопасные дни! Ты сказала, мы можем не предохраняться! Сука! Ты меня обманула! Ты должна избавиться от этого гадёныша! Поняла?"

Да, я и вправду его обманула. Просто я думала, что мы с Полянским любим друг друга. И мне хотелось, чтобы у нас получилась настоящая семья. Я мечтала родить ему ребёнка. А почему нет? Мы жили вместе, мы что-то там планировали. Но, как выяснилось, Полянский оказался не готов к такому повороту…

Маша замолкает на время, чтобы смахнуть слезу, успокоить живот, сделать несколько вдохов и выдохов, и когда немного приходит в себя, продолжает:

— Ты сказала, что Полянский прогнал тебя, когда увидел кровь на покрывале? Я объясню. Он даже не понял, что трахнул девственницу. Потому что был уверен, что трахает меня. Беременную меня. Увидев кровь, он решил, что у меня случился выкидыш. Его цель была достигнута! Стасу не нужен был этот ребёнок, и теперь его больше не было! Бинго! Но уже через мгновение к нему пришло осознание произошедшего, а следом нахлынуло чувство вины! "Твою мать, Соколова…" Мол, что же я натворил. Вот поэтому он принялся гнать тебя прочь…

Маша делает ещё один глубокий вдох-выдох и продолжает:

— Я же, увидев тебя на дороге, грязную и истерзанную, сказала себе:

"Смотри, Маша, на её месте могла оказаться ты… И тогда у твоего ребёнка не осталось бы ни единого шанса появиться на свет!.."

Подумав об этом, я задохнулась от негодования:

"Как он мог? Мерзкий ублюдок! Как он посмел?! Я этого так не оставлю! Пусть сгорит в аду!"

Пристёгнутая к водительскому креслу я беспомощно дёргалась на месте, била руками об руль и рычала, как тигрица!

Выпустив пар, я заставила себя успокоиться. Мне было необходимо взять себя в руки, чтобы помочь тебе.

Следующие две недели я наблюдала, как заживают твои синяки и ссадины, оставленные Полянским, и продумывала свою месть. Мне не давала покоя мысль о том, что этот ублюдок гуляет где-то безнаказанным. Вот почему однажды ночью я собралась и поехала в "Жемчужный". Чтобы отомстить за тебя! За нас обеих…

Я предвкушала нашу встречу с Полянским. Представляла, как прежде выскажу ему всё, что накопилось у меня на душе, а потом воткну нож ему в самое сердце! Такие мрази не должны ходить по земле! И Полянский должен был гореть в аду!

Весь путь до "Жемчужного" воображение рисовало мне его тело, скрюченное болью, и лицо, искажённое предсмертными муками! Едва прикрыв глаза, я видела его окровавленный рот и слышала хрипы, рвущиеся из его груди! Мысль о мести лишила меня сна, но питала изнутри и придавала сил! Но когда я, наконец, добралась до усадьбы, Полянский уже был мёртв…

— Не понимаю… — произношу я севшим голосом.

— Будучи ещё у ворот, я заметила у самого дома бездыханное тело, — говорит Маша. — Оно лежало на земле в страшной, неестественной позе. Глаза были открыты и будто смотрели на своего обидчика. А тот стоял над телом, победоносно сложив руки на груди. И в его взгляде я прочла всё то же:

"Гори в аду, ублюдок! Гори в аду!"

Я была настолько поражена этой картиной, что не сразу сообразила, ктоэтот человек, горой нависший над Полянским. А это был он, тот самый парень, который когда-то на руках унёс тебя со двора.

— Это был Карасёв, Даша… — печально произносит Маша. — Твой приятель Карасёв Толик. Это он убил Полянского, чтобы отомстить за тебя…

Почему в этой комнате так мало воздуха?..

Я задыхаюсь, задыхаюсь…

Зачем она говорит неправду?

Зачем она лжёт?

Толик не мог этого сделать!

Он не убийца!

Мой Толик не убийца!

— Нет! Ты врёшь! Ты всё врёшь! Ты наглая лгунья! Я не верю тебе! Зачем ты на него наговариваешь? Что он тебе сделал? — кричу я, опережая слёзы. — Ведь это неправда! Неправда! Скажи мне, что это неправда!

— Это правда! — кричит Маша в ответ. Её слёзы тоже близко. — Ты должна мне поверить!

— Не хочу!.. Нет!

— Это правда! — в наш диалог врезается посторонний, третий голос.

Из коридора тянет морозом и знакомой туалетной водой. Маша смотрит поверх моего плеча на того, кто стоит у меня за спиной.

А мне не нужно оборачиваться, чтобы узнать его…

— Это правда… — его голос звучит тише и мягче.

— Ой, а вот и Карасёв вернулся! — с неуместной сейчас радостью восклицает Маша. — Дальше он сам тебе всё расскажет! И как мы с ним познакомились, и что делали… Правда же, Толя? А мне надо исчезнуть на несколько минут, если позволите.

На этом она с беременной скоростью покидает комнату, и вскоре в обволакивающую нас тишину врезается смесь бытовых звуков. Щелчок выключателя, скрип дверных петель, скрежет шпингалета, гудение кранов, шум воды… Впрочем, очень скоро я перестаю их замечать.

Карасёв между тем не спеша обходит кресло и опускается передо мной на корточки:

— Даша, это сделал я… Я убил Полянского…

Мои руки лежат на коленях, Толик накрывает их своими ладонями. Я дрожу всем телом, хочу высвободиться, и он это чувствует.

— Тише, тише… Посмотри на меня… — просит Толик, но я нарочно избегаю встречи с его глазами. — Этот подонок должен был понести наказание… Понимаешь?

Лучше бы он ничего не говорил сейчас. Лучше бы молчал. Потому что его голос будто слезоточивый газ. От него у меня щиплет в носу, в глазах печёт, из-за слёзной плёнки я почти ничего не вижу.