В ту эпоху провинциальные прожигатели жизни ничуть не уступали парижанам, о чем и ныне еще свидетельствует немало разоренных состояний. Поистине преуспел в этом отношении город Шатодён, в стенах и окрестностях которого насчитывалось тогда до двадцати ничем не занятых сынков из богатых семей; они, естественно, способствовали тому, чтобы поддерживать в шатодёнском обществе упомянутый нами дух веселости, живости и задора.
Самым заметным, если не самым замечательным из всех этих светских львов (такое выражение тогда только начинало входить в употребление), считался в ту пору маркиз д’Эскоман.
Он был женат, но брак дал ему лишь средство продолжать жить, как говорят, на широкую ногу, и, нужно воздать ему должное, делал он это four in hand[5].
Как истинный француз, маркиз д’Эскоман женился по расчету и сорил деньгами жены с такой же легкостью, как и своими собственными, а вернее сказать — отцовскими.
Маркизу д’Эскоману было тридцать лет.
Июльская революция застала его в звании младшего лейтенанта гвардейских драгунов. Офицером он был если уж и не таким хорошим, то весьма обходительным, и имя его гораздо чаще значилось в бальных блокнотиках дам в записи на кадриль, вальс и польку, чем в списках лиц, представленных военным министерством к повышению в чине.
Тем не менее его имя, происхождение и связи обещали ему при старшей ветви Бурбонов достойную карьеру, но Июльская революция все перевернула.
Господин маркиз д’Эскоман счел, что он слишком хорошего происхождения, чтобы служить королю-граждан и ну, который носил бумажные перчатки, ходил пешком с зонтом под мышкой и по зову парижской черни появлялся на своем балконе, трижды раскланивался и пел "Марсельезу".
Господин д’Эскоман вышел в отставку и вернулся в свои имения.
Там он добропорядочно зевал от скуки до начала охотничьего сезона, открывшегося спустя месяц после вступления на престол нового короля; 5 сентября, взяв ружье и собаку, он отправился на охоту и пробыл там целых три месяца; однако, когда стали исчезать куропатки и начавшаяся гололедица сделала невозможной псовую охоту, маркиз, погрузившись в общество старых светских дам, кавалеров ордена Святого Людовика, явившихся из прошлого столетия, и раскованных учеников коллежа, безмерно заскучал.
Он огляделся вокруг себя в поисках того, что бы ему можно было предпринять — то ли доброе, то ли злое, ибо у него было не больше склонности к Ариману, чем к Ормузду, — чтобы развлечься теми забавами, какие, как у пастуха Титира, превращали его в бога.
Провинциальное безлюдье показалось ему препятствием, которое он должен был преодолеть прежде всего. Это значило, как говорят испанцы, взять быка за рога. Он попытался заполнить это безлюдье.
Начнем с того, что у маркиза д’Эскомана была хорошенькая любовница, чьи права нисколько не были ущемлены его женитьбой. Она стала одним из первых украшений создававшегося маркизом кружка; не будучи уже куртизанкой, она не превратилась еще в лоретку и представляла собой сочетание той и другой.
Звали ее Маргарита Жели.
Мы упомянули, что у маркиза была жена.
Расскажем теперь, что это была за жена и при каких обстоятельствах г-н д’Эскоман женился.
Затем, с вашего позволения, мы возвратимся к прерванному нами вступлению.
Господин д’Эскоман, основательно расстроив свое родовое имение еще будучи на службе у его величества Карла X, окончательно разорил его после Июльской революции за те два года, что прошли перед тем, как мы с ним встречаемся.
К. концу первого года все его имения находились уже под залогом, а к концу второго года начал сокращаться кредит, столь широко предоставляемый в провинции богатым землевладельцам.
Однажды нотариус г-на д’Эскомана, доказывая своему клиенту невозможность нового займа, заявил ему, что есть лишь два способа не рухнуть в пропасть, куда тот вступил уже одной ногой, — либо утихомириться, либо жениться.
Господину д’Эскоману даже в голову не приходило пойти на уступку, которую Людовик XV сделал своему врачу, другими словами — остепениться. Выполнимой ему показалась лишь вторая часть предложения законника, и, пожав плечами, он со вздохом произнес:
— Ну что ж, пусть будет по-вашему! Жените меня!
Нотариус придерживался того мнения, что нужно ковать железо, пока оно горячо, и тут же предложил своему клиенту выгодную партию с сорока пятью тысячами ливров ренты. Это показалось маркизу столь заманчивым, что после такого вступления нотариуса он незамедлительно остановил его и заявил о своей готовности принять миллион, не взглянув даже на руки той, которая этот миллион ему приносит.
Господин д’Эскоман поистине родился в рубашке: у той женщины, что принесла ему миллион, руки были хорошенькие, белые, тонкие и аристократичные. Принадлежали они последнему цветку, распустившемуся на древе превосходного семейства из Блезуа. Невесте было восемнадцать лет; она была прелестна и получила безукоризненное воспитание; более того, она была сиротой, что удваивало ценность ее миллиона в глазах жениха, ибо он, таким образом, видел себя защищенным от нудного надзора сварливых и ревнивых родителей супруги.
Спустя несколько дней после сделанного нотариусом г-на д’Эскомана предложения молодые люди были представлены друг другу, и через два месяца ухаживаний — они дорого обошлись главным образом легкомысленным привычкам маркиза д’Эскомана — он обвенчался с мадемуазель де Нантёй в церкви святого Петра в Шатодёне.
В подобного рода браках по расчету, называемых подходящими — крайне неудачно, по нашему мнению, ибо последнее, чем интересуются в таких случаях, это подходят ли будущие супруги друг другу, — почти всегда присутствует взаимное безразличие, если только не обоюдная неприязнь.
Но не таким был этот только что заключенный союз. В ответ на глубокое равнодушие г-на д’Эскомана к своей супруге Эмма — так нарекли мадемуазель де Нантёй при крещении — принесла ему искреннюю любовь, готовую на всяческие жертвы и полную самоотверженность.
Молоденьким светским барышням свойственно испытывать симпатии и вынашивать надежды, но, что бы там ни говорили, они редко идут дальше этого; еще реже строгость полученного ими воспитания дает время развиться в их сердце страсти. Несомненно, что за те несколько лет, которые отделяют детство от замужества, девушки переживают много неудержимых порывов, испытывают много затаенных желаний, но положение, уготованное для них обществом, столь четко и столь резко обозначено, что немногие из них позволяют себе проявлять каким-либо образом свои тайные чувства, и почти все они не желают слушать биение собственных сердец. Совсем мало среди них таких, что не пребывают в сомнениях, когда от них требуется решимость, чтобы забыть свой долг; они много мечтают, но мало действуют и скорее полагают, что любят, чем любят на самом деле. Так они переходят от одной мечты к другой, и их душа, всегда исполненная желаний, но всегда мечущаяся, продолжает свой воздушный полет, напоминая при этом те белые шелковистые паутинки, которые ветерок нежно носит ранней осенью по небесной лазури и которым всегда недостает основательности, чтобы закрепиться на земле.
Воспитанная в монастыре, Эмма имела представление о будущем муже лишь по своим грезам пансионерки. И когда ее опекун, после того как ему нанес визит нотариус, представил ей жениха, девушке он показался воплощением ее самых заветных надежд, и, усмотрев в этом прямое вмешательство Провидения в ее судьбу, она возблагодарила Бога с той горячностью нежных душ, что мало-помалу заставляет ведомые ими тела видеть Создателя в создании и смешивать в одном и том же культе предмет любви и почитаемого ими Бога.
Небывалые, незнакомые, необычные ощущения, испытанные Эммой при виде ее будущего мужа, ощущения тем более сладостные, что они прежде были ей совершенно неизвестны, способствовали, словно магнетический ток, этому переходу от склонности к любви.
Чувства оказывают особенное влияние на любовь именно тогда, когда тот, на кого они направлены, менее всего догадывается об их существовании и их действии.
