Между тем она рассудила, что, как говорится, за неимением монахов монастырь не должен бездействовать; она открыла двери своей гостиной, и туда сбежалась толпа ее поклонников. И хотя она позаботилась удалить из числа приглашаемых к ней гостей тех мужчин и женщин, присутствие которых могло бы дать повод к предположению, что ей хочется возобновить свой прежний образ жизни, вскоре она заметила, что вовсе не руки ее жаждут самые услужливые ее обожатели.

Этот новый удар по самолюбию разъярил Маргариту.

Горы не сдвигались с места, чтобы идти к ней, и тогда она сама пошла навстречу им. Но, к несчастью, горы эти были чрезвычайно строптивыми: они отступали по мере того, как Маргарита приближалась к ним; если же они проявляли себя покладистыми, Маргарита обнаруживала, что горы эти картонные — другими словами, благородные рыцари, охотно бросавшие ей под ноги свои плащи, оказывались мошенниками.

По мере того как она обнаруживала свои притязания, вокруг нее образовывалась пустота: одни уходили, покатываясь от смеха, другие — пожимая плечами; но все словно сговорились не возвращаться к ней. Маргарита обратилась в опасный подводный камень и расценивалась как таковой на карте Нежности парижских любовных приключений.

Однажды вечером Маргарита осталась одна; задумавшись о неприятных последствиях своего честолюбия, она заключила, что если решение по-прежнему будет запаздывать, то осмеяние, эта гражданская смерть женщины из мира любви, начнет подгонять ее кончиком своего крыла; страшась всякого рода кончины, она спрашивала себя: почему, если французы так привередливы, ей не накинуться на иностранцев, которыми она прежде пренебрегала; поэтому она взяла карту Германии и стала искать, на каких курортах этой страны могут находиться самые богатые залежи мужей.

В это время ей доложили о приходе шевалье де Монгла; Маргарита встрепенулась, и на память ей пришел Луи де Фонтаньё.

В шевалье уже не было той спесивости, какую мы видели в нем в тот день, когда он излагал маркизе д’Эскоман и ее возлюбленному свои завоевательные планы; он стал мрачен, хотя частые вспышки веселого настроения прогоняли его печаль, словно действуя от имени полувековой беззаботной жизни, не оставившей на лице старого дворянина почти ни одной морщины.

Он едва ли не почтительно поцеловал руку Маргариты. Господин де Монгла принадлежал к той эпохе, когда почитание мундира, каким бы скверным ни было мнение о том, кто его носил, доходило до скрупулезности.

Маргарита тут же завела разговор о самых обыкновенных предметах; потом она ловко перевела его на Шатодён, на их общих знакомых, на господина маркиза д’Эскомана, остававшегося одним из ее поклонников. А уж от г-на д’Эскомана она самым естественным образом перешла к его жене.

Но как ни ловко она рыла подкоп, с таким опытным противником, как шевалье, приходилось ждать какого-нибудь подвоха. Маргарита и получила его в виде насмешек, которые старый дворянин не пожалел для нее, когда она, чтобы оправдать свое любопытство, заговорила о живейшем участии, проявляемым ею к несчастным влюбленным. Она не добилась своего и не выяснила ничего из того, что ей хотелось узнать.

Неожиданно шевалье заявил, что он собирается удалиться; несмотря на то, что у нее появились дополнительные основания быть им недовольным, Маргарита стала теперь слишком дипломатична, чтобы не протянуть ему еще раз руку и не попросить его заходить к ней почаще.

— Как бы мне этого ни хотелось, я не могу связать себя обещанием вернуться, — ответил г-н де Монгла.

— Отчего же?

— Посмотрите, — произнес шевалье, подавая Маргарите визитную карточку, на которой после слов "Граф де Монгла", заставивших затрепетать сердце молодой женщины, она прочитала слова: "В знак прощания". — Я приготовил карточку, чтобы отдать ее вашему привратнику на случай, если бы не имел счастья застать вас дома.

— Так вы граф? — со вздохом спросила бывшая гризетка.

— Вы достаточно хорошо меня знаете и не можете заподозрить, чтобы я взял титул, носить который у меня нет никакого права.

— И вы уезжаете?

— Несомненно.

— Вы возвращаетесь в Шатодён?

— О! Совсем нет. Я еду… путешествовать.

— В Германию, быть может?

— Немного дальше.

— Скажите же, куда, меня уже сутки тянет сесть в почтовую карету; возможно, я решусь сопровождать вас.

— Не думаю.

— Говорите же, шевалье; мне надоели ваши загадки. Если страна, куда вы едете, привлекательна, то, клянусь честью, я отправлюсь с вами. Говорите же, там веселятся?

— Одни утверждают, что там спят, другие — что там мечтают. Я узнаю об этом завтра.

— Должно быть, вы увидитесь с Луи де Фонтаньё?

— Ох! Бедный малый! Что вы такое говорите? Очень надеюсь не застать его еще там, куда я отправляюсь сам.

Маргарита взглянула на шевалье с изумлением и испугом: она поняла его слова. Шевалье расхохотался.

— Ну да, — сказал он, — завтра, между одиннадцатью часами утра и полуднем я пущу себе пулю в лоб. Я необычайно рад, что вы, приставив мне нож к горлу, вызвали меня на откровенность. Теперь вы обязаны завтра в назначенный час вспомнить обо мне, и, клянусь вам, очаровательная сударыня, что такая общность мыслей необычайно облегчит последние минуты моей жизни.

— Да вы сошли с ума!

— Я прошу Бога, чтобы я еще часов двенадцать оставался сумасшедшим.

Маргарита глубоко задумалась.

— Простите, прелестная красавица, — продолжал г-н де Монгла, — но мне еще предстоит съесть три обеда, расплатившись за них такими же тремя карточками, что и ваша: мне не хотелось бы оставить о себе память как о человеке, который не умел жить.

— Шевалье де Монгла, — внезапно заговорила молодая женщина, — чувствуете ли вы какое-нибудь отвращение к женитьбе?

— Смотря по обстоятельствам.

— К женитьбе на богатой женщине.

— Всю свою жизнь я старался победить свои антипатии к женитьбе; в подобном случае, я думаю, они не устоят.

— Даже если бы эта женщина звалась Маргаритой Жели?

— Почему бы нет?

— Тогда не убивайте себя, шевалье, вот вам моя рука.

Казалось, г-н де Монгла не был ни удивлен, ни взволнован.

— Ах, — откликнулся он, — стыдно было мне, человеку находчивому, не догадаться, что вы ищете себе мужа. В самом деле, милейшая красавица, вынужден вас заверить, что вы нигде не найдете титул за меньшую цену; мне шестьдесят семь лет, я несколько склонен к апоплексии, которой вы и так уже стольким обязаны; и, как бы это ни выглядело со стороны, из нас двоих вовсе не я, возможно, получу от этой сделки большую выгоду; ведь, само собой разумеется, ни вам, ни мне ничего другого и не нужно.

Маргарита кивнула в знак согласия.

Господин де Монгла встал и откланялся.

Мадемуазель Маргарита Жели поднялась и сделала перед ним реверанс: все было решено.

Подобное решение старого дворянина, хотя и принятое in extremis, все равно вызвало всеобщее осуждение. Парижские друзья г-на де Монгла отвернулись от него, не дав себе труда изображать притворство, когда они его избегали.

Впрочем, сам шевалье нисколько не выглядел обеспокоенным; к тому же он был настолько занят, что ему было не до таких пустяков; все свое время шевалье делил между официальными визитами, которые он наносил своей красавице-невесте, и чрезвычайно долгими застольями, которые ежедневно устраивались им в нижней зале гостиницы, где он проживал, в компании с незнакомым господином весьма отвратительной наружности, со дня решения о женитьбе следовавшим за ним как тень.

Маргарита светилась от радости; она достаточно знала свет, чтобы оценить всю силу того, что совершалось; она ожидала увидеть самых негодующих в тот день, когда госпожа графиня де Монгла будет давать свой первый бал. Однако она никак не могла привыкнуть к характеру будущего супруга. Шевалье ухаживал за ней со всей учтивостью, принятой в XVIII веке, но при этом сохранял свой обычный насмешливый тон, и часто молодой женщине приходилось хмурить брови от колких намеков, которые позволял себе старый дворянин, несмотря на то что он из предосторожности всякий раз приукрашивал свои остроты и прикрывал их шипы цветами галантного обхождения.