— Как же так, — продолжал он после этого, — очаровательнейшая из городских дам, образец истинной добродетели нашего общества, проникается к вам расположением… Да что я говорю о расположении? Она безумно влюбляется в вас, влюбляется до беспамятства, а вы еще тут корчите такую мину, будто дьявола хороните. Черт возьми! Кто мне подсунул (тут шевалье употребил более крепкое выражение) этакого Амадиса? А что бы вы сказали, если бы она, как ей, возможно, следовало бы сделать, приказала своим лакеям вышвырнуть вас за дверь? Всему свое время, мой милый мальчик; приберегите ваши вздохи для того, чтобы возложить их к ее ногам; Революция настолько все перевернула, что женщинам такое нравится; но сейчас, вдали от нее, верните себе веселое настроение, у вас столько поводов для этого. Не хотите ли вы нанести вместе со мной короткий визит этому храбрецу д’Эскоману, а то он, должно быть, изнывает от скуки, словно ларь в окружении охапок сена и морд жующих это сено лошадей? А ведь это было бы так забавно и наверняка могло бы вас развлечь! Но я не оставлю вас умирать от тоски; я обещал это вашей обворожительной маркизе, и мне хотелось бы, чтобы вы при встрече с ней тут же засвидетельствовали, как этот старый дурак Монгла держит слово; вот вам еще одно предложение: давайте постучимся в дверь к бесподобнейшей госпоже Бертран! Муженек ее, конечно же, немного поворчит, но если он будет слишком шуметь, то живо у нас сядет в собственный котел; что же касается его половины, то она будет безумно рада видеть меня. Закончить эту ночь в обществе веселого товарища, красивой женщины, за полдюжиной бутылок шампанского — черт побери, такое утешит меня, даже если наступит конец света.
Но, видя, что такая перспектива нисколько не улучшает настроения Луи де Фонтаньё, шевалье продолжал:
— Возможно, вы гнушаетесь ею, госпожой Бертран?.. Поверьте моему стариковскому опыту, мой юный друг, и никогда не пренебрегайте женщиной, будь она молода или стара, если на лице ее мелькает отражение адского пламени. Несомненно, порой и ангелочки хороши, но случаются минуты, когда так приятно бывает общество тех, кто послан нам дьяволом!.. Ну вот, я, его старый приспешник, веду себя подобно царю Кандавлу! Не хватало еще, чтобы я расписывал такому жестокому покорителю женских сердец, как вы, тайные прелести красотки, пожелавшей удостоить меня своими милостями. Ах, мой юный друг, не очень-то обольщайтесь; я столь очарован ее красотой, что способен поступить так же глупо, как д’Эскоман, а мне это было бы досадно. Ну да ладно, — прибавил старый дворянин с ясно различимым оттенками самодовольства и добродушия в голосе, — если такое может принести вам утешение, то я обещаю вам не быть слишком щепетильным. Вот как следует поступать со своими друзьями, черт возьми! Впрочем, это славное создание всегда вернется ко мне; такой молокосос, как вы, неспособен заставить ее забыть меня.
Луи де Фонтаньё испытывал некоторые трудности, отговаривая г-на де Монгла от этого последнего средства, целебная сила которого казалась старику куда более действенной, чем у первого из придуманных им развлечений, при том что мысль о них внушила ему забота о молодом человеке; еще труднее ему оказалось убедить своего старого друга, что в своей печали он не желает в эту минуту ничего, кроме отрешенности и уединения, и только так он сможет немного подкрепить свои душевные силы.
Скорее утомленный бесплодностью своих уговоров, чем убежденный доводами, какие были им противопоставлены, шевалье кончил тем, что проводил своего друга до порога его дома, попытавшись все же возобновить свои наставления по части философии.
Манера старого дворянина вести разговор была сушим мучением для Луи де Фонтаньё; скептические рассуждения старика не только не освежали сердце молодого человека, но растравляли его раны; каждый из взрывов веселья шевалье падал на сердце несчастного влюбленного словно капли воды на раскаленное в кузнице железо: они обращались в пар, не ослабляя жара. Несмотря на все услуги, оказанные ему шевалье, он с какой-то лихорадочной радостью увидел, как тот удаляется; за минуту до этого он готов был отдать десять лет своей жизни, только бы иметь возможность помечтать об Эмме, не испытывая при этом беспокойства от навязчивого собеседника.
Он вошел в свою квартиру.
Слезы, которые до тех пор он сдерживал из стыда перед людьми, из опасений сделать их постоянной темой для насмешек, более утомлявших его, чем раздражавших, эти слезы хлынули потоком, как если бы г-жа д’Эскоман покинула его в эту самую минуту.
Мало-помалу он начал упиваться своим страданием; оно стало неистовым, а затем приобрело черты безумия.
Так же как и на кладбище, он бросился на пол, стал рвать на себе волосы, раздирать платье, громко звать Эмму, казавшуюся ему в эту минуту умершей.
Он принялся искать вокруг себя какой-нибудь предмет, напоминавший ему о ней и хранивший следы ее прикосновений; отчаяние его было так сильно, что прошло минут пять, прежде чем он вспомнил о маленьком кошельке, который она ему дала и который он всегда носил у себя на груди.
Он достал его оттуда и принялся покрывать поцелуями.
Но слишком свежи еще были воспоминания о том, как нежно обнимала его в этот вечер Эмма, чтобы усилия воображения могли ввести в заблуждение его губы, еще пылавшие от полученных ими ласк.
Он начал снова звать Эмму, как будто бы она была возле него, и придавал своему голосу всевозможные оттенки нежности и страсти.
Особую прелесть он находил в том, что прислушивался к собственному голосу.
Буквы, составлявшие ее имя, казались ему отличными от других букв.
Затем он заплакал, и плакал так, что у тех, кто услышал бы его рыдания, должно было сжаться сердце.
Во время этого приступа отчаяния мысли молодого человека стали такими зыбкими и беспорядочными, что речь могла бы идти о потере им способности думать.
Наконец силы у него истощились, и тогда мечтания его стали определенными.
Они сосредоточились на одной мысли: увидеть Эмму!
Машинально он собрал все оставшиеся у него в карманах деньги, достал из шкафа охотничьи сапоги и принялся их надевать.
Но вдруг он с гневом бросил их на паркет; в один миг ему представилось, как по требованию мужа г-жу д’Эско-ман ведут в суд, опозоренную, обесчещенную; и все это по его вине; молодого человека охватил ужас.
В нем началась борьба между горем и совестью.
Горе его обманывало само себя; и без того жестокое, оно стало невыносимым и со страстью растравляло свои раны, чтобы сделать их еще более страшными на вид — так поступают нищие, желая возбудить сочувствие прохожих; оно не плакало больше, а причитало; оно не кричало больше, а выло; оно говорило ему, что, перед тем как он сойдет в могилу, высшим утешением для него должно стать одно — снова увидеть Эмму.
Совесть же его возражала, она говорила: "Подлец! Подлец! Подлец!", как это делал г-н де Монгла; но эти упреки терялись в шуме, производимом ее обезумевшим противником.
И настала минута, когда Луи де Фонтаньё вовсе перестал прислушиваться к ней: совесть была побеждена.
Он вздохнул, как это делают все те, кто решился на дурной поступок, и заглушил голос всех своих добрых начал, чтобы воспользоваться их поощрительным молчанием.
И тогда на ум его во множестве пришли прекрасные доводы и благовидные предлоги, способные оправдать его действия.
В самом деле, кто сказал, что маркиз д’Эскоман намеревается воспользоваться ошибкой своей жены? Господин де Монгла. Но г-н де Монгла всегда был противником его любви к Эмме. Почему? Вероятно, из-за скрытой зависти, которой шевалье не смог избежать. Характер же г-на д’Эскомана ставил маркиза выше подобного предположения. Супруг Эммы был слишком легкомыслен для такого вероломства; он слишком опасался расследования своего собственного поведения, чтобы идти на скандальное судебное разбирательство. К тому же, разве зло уже не было совершено? И вовсе не он, Фонтаньё, дал к этому повод; ну а эта разлука всего лишь напрасная полумера. Если он и не уедет вслед за маркизой сегодня, хватит ли у него самообладания не уехать завтра? Эта история имела такую огласку, что навряд ли супрефект согласится дальше держать его на должности своего секретаря. И к чему привело бы подобное отчаяние, ведь коль скоро г-жа д’Эскоман его разделяет, что было вполне вероятно, оно губительно подействует на ее здоровье.
