Но ее не слушали. Было решено уехать из города втроем этой же ночью. Эмма с еще большим нетерпением, чем Луи де Фонтаньё, ожидала этого отъезда; она настолько жаждала покинуть город, ставший невыносимым для нее за последние несколько дней, и увидеть себя на пути к земному раю, к которому, как ей верилось, она шла, что понадобились самые неотступные просьбы, чтобы заставить ее покинуть дорогу, где она собиралась ждать экипаж (его должен был добыть ее возлюбленный), и принудить ее немного отдохнуть, перед тем как отправляться в путь.
Между тем она крайне нуждалась в отдыхе; сильные потрясения, пережитые ею в течение дня, совсем разбили ее хрупкий организм, едва оправившийся после болезни; она же мерила свои силы по счастью, наполнявшему ее душу, по этому живительному счастью первой любви; она тихо подсмеивалась над своей слабостью, умоляла Луи де Фонтаньё не судить о ее сердце по ее физической немощи и, когда с первых сделанных ими шагов молодой человек, державший ее под руку, почувствовал, как она шатается, долго отказывалась, чтобы он взял ее на руки и донес до города.
И лишь когда они вошли в предместье, шутливость, с помощью которой она старалась бороться с упадком своих сил, покинула ее. Эмму помимо ее воли снова охватил ужас: вид каждого припозднившегося прохожего, оказавшегося на их пути, заставлял ее вздрагивать.
К счастью, было уже десять часов вечера, а в десять часов вечера улицы Шатодёна бывают почти пустынны.
Луи де Фонтаньё не мог предложить Эмме другого убежища, кроме своей собственной квартиры; именно туда он предполагал ее отвести.
Однако, каким бы уснувшим ни казался город, молодой человек счел неблагоразумным вступать на такое открытое место, каким была площадь с размещавшейся на ней супрефектурой, не попытавшись узнать намерений тех, кто мог там находиться.
В эту минуту они как раз проходили мимо церкви святого Петра; в те времена старое кладбище, когда-то окружавшее ее и уже заброшенное, не было еще снесено. Несмотря на всю мрачность этого места, оно показалось Луи де Фонтаньё вполне подходящим, чтобы послужить г-же д’Эскоман укрытием, пока сам он отправится на разведку.
Он перебрался через пролом в разрушенной стене и отвел двух своих спутниц в угол кладбища, за чащу кипарисов, а затем удалился, настоятельно посоветовав Сюзанне беречь Эмму и, самое главное, не покидать ее ни на мгновение.
Его осторожность была ненапрасна: перед зданием супрефектуры прогуливались двое мужчин и казалось, что они кого-то ждали; один из них осанкой напоминал г-на д’Эскомана.
Как бы маркиз ни был равнодушен к жене, он, конечно же, не мог не встревожиться, узнав об ее исчезновении.
Вне всякого сомнения, городская молва уже указала ему на Луи де Фонтаньё как на того человека, кто мог бы ему сказать, что произошло с г-жой д’Эскоман.
Определенно, если они хотели бежать, нельзя было терять ни минуты.
Луи отправился будить человека, занимавшегося тем, что он отдавал в наём лошадей и экипажи, и попросил, чтобы тот немедленно отвез его вместе с матерью и сестрой в Шартр, куда он отправляется по неотложным делам.
Человек этот посмотрел на Луи де Фонтаньё с улыбкой, означавшей, что одурачить его не так-то просто и что ему, прекрасно знавшему секретаря господина супрефекта, известно, есть ли у того в Шатодёне мать и сестра. Однако Луи де Фонтаньё сунул ему в руку несколько экю, и тот сразу же стал серьезным и пообещал, что через десять минут он заложит лучших лошадей из своих конюшен в самый великолепный из своих экипажей.
Надежда на такой скорый отъезд сняла с сердца молодого человека тяжелый груз; с радостной душой он направился к церкви святого Петра и вошел на заброшенное кладбище; однако на том месте, где он оставил своих спутниц, их не оказалось.
Ледяной холод пронзил его сердце.
Он тихо позвал г-жу д’Эскоман, но никто ему не ответил.
Он подумал, что их вспугнуло что-то и они, наверное, спрятались в кладбищенских зарослях. Молодой человек осторожно раздвинул ветви и стал шарить там руками: руки его натыкались лишь на поросшие мхом надгробные плиты и еще не упавшие кресты.
Мысли его помутились; его охватил ужас, вызвавший у него головокружение; ему представлялись кругом тени, привидения, призраки, увлекавшие любимую им женщину в разверстые могилы.
Забыв об осторожности, которую требовали от него обстоятельства, он принялся бегать по всему кладбищу и громко выкрикивать имя Эммы.
Наконец, ему послышались стоны, исходившие из середины обнесенного стеной пространства, и, полный тревоги, он бросился туда.
Большинство надгробий уже разрушилось и поросло травой; целым оставался один-единственный крест, столетия назад водруженный посреди этого царства вечного покоя; он распростер две свои огромные гранитные длани как символ воскрешения всех тех, кто покоился под его тенью.
На подножии этого креста, источенном лишайниками и устланном плющом, Луи де Фонтаньё и обнаружил Эмму с Сюзанной; они стояли на коленях, погруженные в молитву; это рыдания Эммы указали дорогу к ней молодому человеку.
— Идемте! Идемте! — воскликнул Луи де Фонтаньё. — Экипаж уже готов, до рассвета нам необходимо быть далеко отсюда.
Но г-жа д’Эскоман не отвечала; лишь рыдания ее усилились, сотрясая все ее тело.
Луи де Фонтаньё хотел было схватить ее на руки и унести, как он сделал незадолго до этого, но она мягко оттолкнула его.
— Боже мой! Что произошло? — спросил он. — Что случилось? Что вы делали?
— Я молилась.
— Пойдемте же! Неужели вы хотите, чтобы какая-нибудь жалкая потерянная минута навсегда нас разлучила? Эмма! Эмма!
Госпожа д’Эскоман попыталась что-то ответить, но, задыхаясь от волнения, лишь покачала головой в знак отрицания, а затем закрыла руками залитое слезами лицо.
— Она не любит меня! — с отчаянием в голосе воскликнул Луи де Фонтаньё.
— Я не люблю его?!.. Боже мой, неужели мне нужно умереть от этой несчастной любви, чтобы он поверил в искренность моих чувств?! Луи, — добавила Эмма, — наверное, это преступление — говорить о земных чувствах в подобном месте; но клянусь этим крестом, клянусь всеми мертвыми, которые окружают нас и знают, что я говорю правду, ибо мертвые знают все, клянусь, что в сердце моем есть лишь одна мысль — о вас, и мысль эта настолько поглощает его целиком, что мне кажется, будто она переживет его.
— Так отчего же тогда вы отказываетесь идти со мной? Получив от вас такое нежное признание в любви, можно ли потерять вас? Что мне останется, если, увидев Небо, я окажусь на этой пустынной, безлюдной и мрачной земле?
— С вами останется вот это, — произнесла Эмма, указывая пальцем на символ искупления, возвышающийся над всей сценой, — этот крест, который даст вам силы преодолеть время испытаний, ибо только что он придал мне силы для борьбы с моей слабостью и моими заблуждениями.
— Нет, — возразил Луи де Фонтаньё, — я не смогу утешиться, потеряв вас, сударыня! А доказательство того, что мною сказано, будет у вас в самое скорое время, ибо, клянусь этим крестом, я не переживу того удара, какой вы мне наносите.
В эту минуту к нему пришла помощь с той стороны, откуда он ее и не ожидал.
— Эмма, дитя мое, послушай меня, — прервала его Сюзанна, трепеща, что какое-нибудь решение отчаявшегося молодого человека станет роковым для ее хозяйки, — а если он сделает то, о чем говорит? Ведь он любит тебя, а ты любишь его. Он говорит о смерти, а я знаю наверняка, что если умрет он, то умрешь и ты! Согласись же на это счастье, которое так пугает тебя последние несколько минут, да и меня пугало минуту назад; но Господь милостив; он уже столько раз испытывал тебя, что простит тебе твою слабость там, где даже ангельская добродетель была бы бессильна.
— Нет, нет. Когда я только что молилась, мне показалось, что луч света, исходивший из этого креста, пронесся сквозь мое сердце и осветил его. Я боюсь этой справедливости Божьей, о которой ты говоришь, моя бедная Сюзанна, поскольку знаю, что Господь не может меня оправдать. Ах! Если бы он наказал меня только вечными муками! Ну а если он отлучит меня от того, что мне дороже его заповедей? Луи, Луи, что если он отнимет вас у меня? Что если он лишит меня вашей любви?.. Ах! Простите мне эту мысль, но как только она вошла в мое сердце, оно леденеет от ужаса. Я люблю вас, Луи, но умоляю, не требуйте от меня ничего более. Мы молоды, мы любим друг друга, наша совесть и Бог за нас — так разве будущее не принадлежит нам? Господь, пришедший остановить меня на краю бездны, еще сжалится над моими слезами; каждый день я буду молить его соединить нас так, чтобы мы не преступали его законов.
