Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.

— Неужели, господин граф, — шепнул он ему, — вам хочется, чтобы вас всех изрубили?

— Господин Шико, это нам нужно, чтобы как следует воодушевиться, — спокойно ответил де Морнэ.

— Но ведь могут убить короля!

— Полноте, у его величества надежная кольчуга!

— Впрочем, — сказал Шико, — я полагаю, он не так безрассуден, чтобы ринуться в гущу схватки?

Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.

“Право слово, — подумал Шико, — он все же более приятен, когда спит, чем когда бодрствует, то есть когда храпит, чем когда говорит; Во сне он более учтив”.

Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились завтракать.

После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.

В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.

Генрих был бледен, а руки у него дрожали так, что, когда он жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.

— Господа, — сказал он, — мы пришли сюда, чтобы взять Кагор; раз мы для этого пришли, следовательно Кагор нужно взять; но мы должны взять Кагор силой — вы слышите? Силой! Иначе говоря, пробивая железо и дерево нашими телами.

“Недурно, — подумал суровый критик Шико, — и если бы жесты не противоречили словам, нельзя было бы требовать лучшего даже от самого Крильона”.

— Маршал де Бирон, — продолжал Генрих, — поклявшийся перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему гонца. Через каких-нибудь четыре или пять дней он окажется у нас в тылу; у него десять тысяч человек; мы будем зажаты между ним и городом. Стало быть, нам необходимо взять Кагор прежде, чем он появится, и принять его так, как намерен принять нас господин де Везен, но, надеюсь, с большим успехом. В противном случае у него, по крайней мере, будут прочные католические перекладины, чтобы повесить на них гугенотов, и мы должны будем доставить ему это удовольствие. Итак — вперед, вперед, господа! Я возглавлю вас, и рубите, гром и молния! Пусть удары сыплются градом!

Вот и вся королевская речь; но по-видимому, этих немногих слов было достаточно, ибо солдаты ответили на них восторженным гулом, а командиры — неистовыми криками “Браво!”

“Краснобай! Всегда и во всем — гасконец! — сказал себе Шико. — Разрази меня гром, какое счастье для него, что говорят не руками — иначе Беарнец немилосердно заикался бы! Впрочем, сейчас увидим, каков он в деле!”

Под начальством Морнэ все небольшое войско выступило, чтобы разместиться на позициях.

В ту минуту, когда оно тронулось, король подошел к Шико и сказал ему:

— Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде; но я не мог поступить иначе, и ты сам был такого же мнения, ведь ты совершенно ясно сказал мне это. Король Генрих положительно не склонен передать мне владения, составляющие приданое его сестры Марго, а Марго с криком и плачем требует свой любимый город Кагор. Если хочешь спокойствия в доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный мой Шико, я хочу попытаться взять Кагор!

— Что же она не попросила у вас луну, ваше величество, раз вы такой покладистый муж? — спросил Шико, задетый за живое королевскими шутками.

— Я постарался бы достать и луну, Шико, — ответил Беарнец. — Я так ее люблю, милую мою Марго!

— Да ладно уж! С вас вполне хватит Кагора; посмотрим, как вы с ним справитесь.

— Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, дружище: сейчас — минута решающая, а главное — пренеприятная! Увы! Я весьма неохотно обнажаю шпагу, я отнюдь не храбрец, и все мое естество возмущается при каждом выстреле из аркебузы. Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над несчастным Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струшу и ты это заметишь — не проболтайся!

— Если вы струсите — так вы сказали?

— Да.

— Значит, вы боитесь, что струсите?

— Разумеется.

— Но тогда, гром и молния! Если у вас такой характер, какого черта вы впутываетесь во все эти передряги?

— Что поделаешь! Раз это нужно!

— Господин де Везен — страшный человек!

— Мне это хорошо известно, черт возьми!

— Он никого не пощадит.

— Ты думаешь, Шико?

— О! Уж в этом-то я уверен: белые ли перед ним перья, красные ли — он все равно крикнет пушкарям: “Огонь!”

— Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?

— Да, ваше величество, и так как ни у кого, кроме вас, нет такого султана…

— Ну и что же?

— Я бы посоветовал вам снять его.

— Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы меня узнавали, а если я его сниму…

— Что тогда?

— Тогда, Шико, моя цель не будет достигнута.

— Значит, вы, презрев мой совет, не снимете его?

— Да, несмотря ни на что, я его не сниму.

Произнося эти слова, выражавшие непоколебимую решимость, Генрих дрожал еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.

— Послушайте, ваше величество, — сказал Шико, совершенно сбитый с толку несоответствием между словами короля и его поведением, — время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на коня в таком состоянии!

— Стало быть, я очень бледен, Шико? — спросил Генрих.

— Бледны как смерть.

— Отлично! — воскликнул король.

— Как отлично?

— Да уж я-то знаю!

В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов; так г-н де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплеси-Морнэ.

— Ну как? — спросил Шико. — Что вы скажете об этой музыке?

— Скажу, что она чертовски леденит мне кровь, — ответил Генрих. — Эй! Коня мне! Коня! — крикнул он срывающимся голосом.

Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая в странном явлении, происходившем у него на глазах.

Генрих хотел сесть в седло, но это ему удалось не сразу.

— Эй, Шико, — сказал Беарнец, — садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек, верно?

— Верно, ваше величество.

— Ну вот! Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище! Эй, хорошего коня господину Шико!

Шико пожал плечами и, глазом не моргнув, сел на прекрасную испанскую лошадь, которую ему подвели, как только король отдал приказание. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии своего небольшого войска, Генрих поднял забрало.

— Развернуть знамя! Новое знамя! — крикнул он с дрожью в голосе.

Сбросили чехол, и новое знамя с двумя гербами — Наварры и Бурбонов — величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны на лазоревом поле красовались золотые цепи, с другой — золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.

“Боюсь, — подумал Шико, — что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным”.

В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали залп, который вывел из строя целый ряд пехотинцев в десяти шагах от короля.

— Гром и молния! — воскликнул Генрих. — Ты видишь, Шико? Похоже, это не шуточное дело! — Его зубы отбивали дробь.

“Ему сейчас станет дурно”, — подумал Шико.

— А! — пробормотал Генрих. — А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься, ты дрожишь, пусть это будет не зря!

И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени, которые сопровождали оглушительную пальбу крепостных батарей и, словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.

Он придерживал коня и минут десять сидел на нем неподвижно, обратясь лицом к городским воротам и раз за разом восклицая: